Москва для москвичей

Среднестатистический московский охранник отличается полным равно­душием к окружающему миру. За бес­численные часы службы он повидал ­много, и ничто не способно его удивить. Часто кажется, что этот человек нем, слеп и глух: он не реагирует на приветствия сотрудников и не замечает упорных попыток прорваться сквозь запертую дверь. Но это так только кажется: про пропуск он не забудет спросить никогда.

Он любит разгадывать кроссворды и смотреть телевизор, не пропускает ни одного сериала и футбольного матча, часто вполуха слушает радио и, так как не может отлучиться с работы, ест еду из стеклянной банки, завернутой в полиэтиленовый пакет.

Даже самым пугливым москвичам понятно, что охранник, случись что, никого и ни от чего защитить не сможет: этот осоловелый от полного безделья мужчина — легкая добыча для любого злодея. По сути, институт охранников заменяет россиянам отсутствующий институт велфера, или жизни на пособие: это удобная синекура, позво­ляющая трудоустроить сотни тысяч мужчин по всей стране. Место столичного охранника обладает понятной привлекательностью: здесь больше платят, есть на что посмотреть, а в телевизоре больше каналов.

Типичный разговор двух охранников: «Спишь?» — «Сплю» — «И я сплю».

Александр Пешехонов, старший смены охраны на объекте: «Работой я доволен, обычный день — контроль за соблюдением работы охраны. График работы — 5/5, зарплата — 30 000 рублей. В охрану попал, как большинство попадает: приехал из другого города (из Тульской области), где зарплаты совсем низкие, а одна из сфер, где возможно пробиться и закрепиться в Москве, — это работа охранником. В родном городе у меня остались жена и восьмилетняя дочь. Пять дней я провожу на объекте — тут есть специально оборудованное помещение со столовой и спальней, а другие пять дней — с семьей. Москва мне нравится. Чаще всего тех, кто из маленьких городов приезжает, Москва пугает, а меня все устраивает. Самое главное, чтобы платили.

Гот

Легко встретить возле станции метро «Чистые пруды» (с недавних пор — на Патриарших). То есть трудно не встретить. Вид у готической девицы всегда лихой и байронический. Одета отроковица в драматическом стиле — либо длинная черная бархатная (кружевная) юбка в пол, либо короткая кожаная в потолок. Колготки либо сетчатые, либо рваные (иногда и то и другое). Глаза черные. Губы красные. Обувь — неудобная. Чаще всего босоножки или ботильоны на высокой платформе. Московские демоницы ходят в «Точку» или «Полнолуние», любят рассуждать, кто сколько «на сцене», то есть в тусовке, и умеют танцевать даже «куриный танец» (или как минимум знают, что при звуках Bauhaus «In the Flat Field» надо бежать с танцпола). Сложнее с кладбищами: умеренная, центровая готическая барышня едва ли отправится на поиски особо мистического некрополя. Хотя, если вдуматься, куда ей ехать: она на кладбище и живет — на кладбище девичьих надежд. Ибо готическая субкультура — очень милая и комфортная, и девушек в сообществе больше, чем юношей — юных, меланхоличных, в черных кожаных плащах юношей.

Предшественники: курсистка-дека­дентка,читательница Надсона и Севе­рянина; впоследствии — нервическая пишбарышня.

Екатерина Кашпровская, визажист: «Я живу в Теплом Стане. Свободное время провожу в ночном клубе ­«Каприз». Несмотря на то что мы ходим в черном, жизнь у нас интересная. Мы очень ярко самовыражаемся. В Москве я часто слышу негатив, потому что люди тут не хотят воспринимать что-то необычное и непривычное. Некоторые люди на работе не воспринимают меня как профессионала. Им кажется, что я буду навязывать им свой образ жизни — хотя это не так. Но есть клиенты, которые к этому тянутся, — и это компенсирует недостатки».

Человек-бутерброд

Сэндвич-мен и его близкий родственник, человек, раздающий листовки (часто этим занимается одно и то же лицо), — чистые носители информации в самом буквальном смысле. Главный отличительный признак представителей этого типа — их безликость. В рабочее время сэндвич-мену не возбраняется бесцельно бродить, курить, глазеть на прохожих, подпрыгивать — что бы он ни делал, москвичи обращают на него не больше внимания, чем на столб. Больше внимания способен привлечь другой живой вид рекламы: человек, одетый в костюм телефона, коровы или гигантского шоколадного батончика, — но по его внешнему виду не всегда легко угадать, что именно он рекламирует. Казалось бы, экономически сэндвич-мен не выгоден ни работнику, ни работодателю: в качестве рекламного носителя он совершенно неэффективен, а заработок это занятие приносит минимальный (если все-таки приглядеться, заметно, что чаще всего зарабатывают этим неблагодарным трудом школьники, пенсионеры и гастарбайтеры). И тем не менее за последние 20 лет люди-бутерброды, так же как и люди в костюмах, стали привычным элементом городского пейзажа и, кажется, совершенно не собираются исчезать.

Предшественник: уличный зазывала

Николай Халиков, человек-сендвич: «Я работаю на Арбате — тут красивое место, много иностранцев, туристов. Работа мне нравится тем, что получается общаться с людьми — иногда можно узнать что-то новое. Вот недавно подошел какой-то режиссер, спрашивал меня про то, чем я занимаюсь, объяснил, что работает на телевидении, дал книжку. Вообще, я люблю читать — недавно вот увлекся фэнтези.

За день, конечно, устаешь — сама эта панель ужасно тяжелая. К вечеру просто гнет к земле. Ну и люди разные бывают: многие просто мимо проходят, к этому я привык, а некоторые начинают приставать или орать, особенно пьяные. Поэтому я в пятницу и субботу пораньше ухожу.

Не знаю, нравится ли мне в Москве, я в ней вырос и нигде больше не был. Уезжать никуда не хочу, хочу в школу вернуться и с работы уйти. Ну или хотя бы перейти на другую, чтобы футболку носить, а не панель».

Работник глянца

Молодой, очень аккуратный и хорошо ­одетый человек, в прошлом, скорее всего, выпускник приличного гуманитарного факультета. После того как променял безнадежную и безденежную в России науч­ную карьеру на благополучную жизнь, ненавидит Россию и тех, кто ненавидит Россию.

По слишком продуманному и безупречному виду можно решить, что он гей, но это необязательно. Даже если он гей, его непременно окружают симпатичные девушки — его лучшие подружки.

Между посещениями пресс-туров пишет в фейсбуке о новом велосипедном шлеме, заказанном из Нью-Йорка, и презрении к тем, кто вышел 31-го числа на Триумфальную площадью. Считает, что либеральная идеология и ее защитники — дискредитированы. Уверен, что вместо нытья и недовольства можно и в Москве жить как в Европе — ходить выпивать в бар «Стрелка», каждое утро посещать фит­нес-клуб, гулять, кататься на велосипеде по единственной в городе велосипедной дорожке и уезжать на каждые выходные в европейскую столицу.

В душе считает себя очень глубоким, умным и талантливым, мечтает бросить бессмысленную профессию журналиста и заняться чем-то реальным, но никак не может, поэтому полагает, что хотя бы честен — работает в глянце исключительно ради денег и бесплатных поездок.

Предшественники: главный герой «Возвращения в Брайдсхед» — художник Чарлз Райдер

Данила Антоновский, шеф-редактор Conde Nast Digital: «Я не мыслю себя частью какого-то социального среза, группы, страты. Ну пусть это будет русская интеллигенция.

Мой день проходит — вернее проносится — сбрендившей детской каруселью, которую изрисовали яркими красками и пустили с учетверенной скоростью. Я редактирую материалы, продумываю интерфейсы, пишу колонку в газету, встречаюсь с ребятами, с которыми делаю The Locals, пишу комментарий для FurFur, согласовываю тему своего выступления на конференции, помогаю знакомым выбрать цвет стен для их парикмахерской, пропускаю по стаканчику в Uilliam’s или «Рагу». А в конце дня — брожу по переулкам, заложив руки за спину. Размером своей зарплаты я доволен. Недоволен самим фактом того, что мне приходится работать за зарплату. Я хочу чего-то более великого.

Из журналов я читаю только ­Monocle — он мотивирует. Люби­мый клуб — «Симачев».

Москва — лучший город на свете, только чуть изгаженный наплывом людей. Вот иду я, например, в «Рагу» и вдруг понимаю, что вот этой же самой дорожкой мой прапрадед, у которого неподалеку были дома и конюшни, ездил к «Яру». Меня в та­кие моменты совсем прошибает.

На выборы, конечно, не пойду: слишком хорошо вижу швы всей этой политической конструкции. Да и просто неинтересно, не люблю все эти общественные дела. Я сам по себе».