Почта России

Писательница Ирина Ракша — своему мужу, художнику Юрию Ракше.

21 июля 1962 года

«Юрочка! Здравствуй, родной!

Уже два дня я в Москве, дома. Все привела в порядок. Так приятно лежать на тахте и смотреть по сторонам, на твои работы. В Москве никого нет (моих знакомых), все поразъехались. Так тихо, спокойно
и хорошо. Телефон молчит (это так не­обычно), звонит редко.
Последнее время девки меня совсем извели, особенно эта большая дура. Без кон­ца таскала мои вещи, и когда я говорила: «Нельзя», она отвечала: «Да ладно жад­ничать» — и все-таки напяливала. Жуткая
дура.
Дома сделала все хозяйственные дела. Сдала костюмчик серый в черную краску, сдала в ремонт часы и очки. Да, стол пере­двинула к двери, места стало больше. В по­недельник пойду в институт за стипендией.
<…>
Да, в Москве без конца дожди. С 28-го начинается смена. Ехать не хочется. <…> Видишь, как плохо пишу, потому что нет авторучки. Потеряла. Подари, что ли.
Очень скучаю.
Так хочу видеть. Тошно без тебя. Карточ­ки хоть пришли. Очень жду. Ехать мне в ла­герь? Сообщи до 28-го. Пиши авиа. Люблю тебя».

1962 год в Уфу

«Что случилось, Юра?!

Где ты, что с тобой? Почему ты так долго ­молчишь? Значит, что-то произошло? Но что, я даже боюсь думать, что что-нибудь с твоим здоровьем. Я надеюсь на лучшее. Каждое утро, да и днем, бегаю к ящику. Любые письма! — только не твои. В чем дело? Что дома? Я же волнуюсь. Немедленно телеграфируй, все ли в порядке. Если еще 2–3 дня ничего не будет — пишу на Огарева.
Получил ли ты мои письма? В них 15 рублей. Сейчас посылаю еще 6 рублей (это чужие). Маме купи красную сумку (как у меня) и Любаше купи шерсти 500 грамм. И отдай спрясть.
<…>
Пиши немедленно. А то с ума сойти можно. Обнимаю, жду 10 000 раз.
Скучаю страшно. Твоя Ириша».

1963 год

«Есть анекдотик один, но приедешь — я расскажу. Хороший.

Ну а яблоки-то ты паршивые прислал, видно, лень было поехать в сад, набрал что под рукой нашлось. Ну да ладно — бог тебе судья.
Я все прощу любя. А носки хорошие, ты их вполне достоин (если ноги будешь мыть). А бороду не брей пока. С недельку в ней по­ходишь после приезда… Получила из Баку письма, зовут отдохнуть, и в Ижевск тоже. Может, попозже поеду? Или нет? Ты приезжай скорей. Скучно. И белье я никак не могу понести в прачечную, забываю все или некогда. Да, в предыдущем письме я забыла с тобой попрощаться, поцеловать тебя забыла — конверт заклеила. Смех один. Рассеянная стала. Так я хочу теперь к тебе заранее прижаться и обняться и на руке у тебя поспать, а то в конце листа опять места не хватит, а на полях я за­буду написать.
<…>
Ты прислал шапочку, ходишь в берете — это значит, холодно. А ты любишь свежий холодный воздух, только смотри не простужайся. Я уж тебе не жалуюсь, а я ведь тут здорово болела, просто очень. Ангина, лежала три-четыре дня, это на той неделе. И температура самая высокая доходила до 39,2. Вот. Врача вызывала, не могла подняться и так далее, мать, как ве­ликая милость, заходила иногда справлялась о здоровье. Бабка, когда приез­жала, пожрать давала, и мать раза два яблоки давала, а я просто умирала.
<…>
Так вот, я умирала, даже хотела тебя вызвать, с сердцем совсем плохо было, приступы прямо, и я одна совсем, не могла встать. И толь­ко потому, что знала — тебе хуже будет, не позвала тебя… Очень плохо одной, ужас как. Горло у меня дико нарывало все, глотать не могла… А сердце и до сих пор болит то и дело. И еще интересно, когда ты голоден, у тебя желудок сосет, а у меня сердце болит. Вот. Но я ем иногда все же. Не сердись, лю­блю тебя безумно. Позвони мне — или нет, пиши мне, когда будешь, жду очень, ис­тосковалась».

Юрий Ракша родился в декабре 1937 года в Уфе, закончил ВГИК, работал на «Мосфильме» художником-постановщиком. Его жена Ирина (р. 1938) — писательница

Без даты

«Любимый! Я понимаю, как тебе плохо без моих писем. Но если бы ты знал цену моему молчанию, ты бы не сердился. Во-первых, я написала два новых рассказа. С одним очень маялась. В том смысле что написала-то его за день плюс ночь, но так нервничала — ужас. Вся дерганая и вот уже спать не могу несколько дней, по два-три часа сплю, с пяти до восьми-девяти утра, и больше никак. Сегодня взяла у Светло­ва снотворное, буду, может, спать. Рассказ-то о концлагере. Совсем для меня не­ожиданный. Как-то вылился. Читали в «Мо­лодой гвардии» — сейчас у меня там успех большой. Кстати, там меня с Андрюшей Воз­несенским познакомили специально, как та­лант с талантом, ха-ха, и вообще, была на днях на банкете у Кирилла Ковальджи, в связи с тем что он в «Гвардии» повесть сделал, была вся редакция, это дома у него, и меня уволокли, интересно, общих знакомых у меня с Коваль­джи полно, это из моей старой «гвардии».

Так вот, этот рассказ о лагере читал в «Гвардии» Рекемчук («Молодо-зелено» его сценарий, он зам Никонова) и Бела (очевидно, речь идет об Александре Рекемчуке и Белле Ахмадулиной. — БГ). Сказали «здорово», хотели у себя или в «Литгазете» дать. А сегодня поволокла его Светлову (писатель Михаил Светлов. — БГ). Он прочел и сказал, что «это не твое, вот «Марьин цвет» — это изумительно, это ты», а это, мол, не я, и манера не моя, что надо мне писать, как те пять рассказов, что я ему читать давала.
<…>
Светлов работает как бог. Как он сам мне сегодня сказал, «даже из таблетки аспирина можно сделать колдовство», так вот, он из этих рассказов черт знает что сделал. Я еще таких редакторов не видала. Слово выбросит, сло­во заменит, абзац переставит, и заиграло все, и при этом учит — почему так. Блеск просто. Я у него эти недели пропадаю. Обед даже готовила какой-то, «польский суп». Ели его гости разные, все поражались (и я сама). ­Вкусно было. Светлов сейчас не пьет (до 23 марта, в этот день кончится полгода, как он дал слово не пить), он сейчас делает для Малого театра пьесу по мотивам Экзю­пери «Маленький принц». И ноги у него что-то болят. Я за ним слежу. И еще моюсь у него — ванна чудная. Много вижу сейчас людей разных. Да еще два рассказа дала в «Юность», на той неделе будет ответ, возьмут или нет. Кончаю книгу.
<…>
Я ведь серьезно о квартире думаю… Мне габариты малы становятся, ну а когда ты приедешь, тогда тем более. Ты ж стал такой могучий — ужас. Как я тебя обнимать-то буду, аж дрожь от ответственности пробирает!.. Собираюсь джерси продать (100), и плащ-болонью, что из Польши привезла (80), и еще твой зеленый с желтым свитер (35–40), верно? А плащ у меня еще есть, когда в Ленинград поляки приезжали, мне привезли такой симпатич­ный желтый.
<…>
Ты приедешь-то когда? Неужели наконец увижу? Соскучилась. Но у меня странно все это. И любовь странная. И вообще я никем ­другим не увлекаюсь, не могу, да и не тянет как-то. Светлов говорит, что это все понят­но, что у меня вся внутренняя энергия на ­другое направлена и что это помимо меня так все складывается, и еще говорит, что на меня в литературном мире будут мужики кидаться, но мне это не грозит, так как я — это я, пусть кидаются. Да, 27-го у него вечер в клубе. Может, сходим? (В Доме литера­торов, что напротив Дома кино).
<…>
Как говоришь, люблю я тебя в конце? Это точно. Люблю-то везде, но между строк смотри и в конце. Яблок жду, писем, тебя.
Арина твоя, «полугениальная». Целую ­горячо».

P.S. Жили вместе до смерти Юрия Ракши в 1980 году.