Война и вещи. Свидетельства. #Архив

«В нашей семье сохранился дневник моей матери, Клавдии Андреевной Орловой, которая прожила в Петербурге всю блокаду. Когда началась война, маме было 16 лет. Семья была большая — родители, мои бабушка с дедушкой и четверо детей — двое сыновей и двое дочерей. Старший сын Алексей ушел на фронт, но вскоре попал в плен, и всю войну его считали погибшим. Вся остальная семья осталась в блокадном городе.

Дедушка и бабушка были люди простые: он сапожник, она скорняк. Они жили очень трудную жизнь, но умели как-то приспосабливаться к тяжелым условиям. Дед приносил домой списанные овчинные шубейки, а бабушка из них всю блокаду шила так называемые шубнички. Их меняли на какие-то продукты, тем и спасались.

Мне хотелось бы рассказать об одном удивительном блокадном дне, о котором я узнала из маминого дневника. Эта история произошла 1 мая 1943 года. Исторически считается, что это был день самой страшной бомбежки за всю блокаду. И тут мне не рассказать лучше, чем написано мамой.

1 мая 1943 года

«Попили утром чай. Просто-таки по-барски. Собрались в театр. Но что-то нет настроения. Но все-таки поехали (с братом Вовой. — БГ), на три минуты опоздали на трамвай. Через три минуты пришел другой. Только доехали до Литейного, как разорвался снаряд. За ним другой, третий и так далее. Мы вышли из вагона и пошли пешком. Навстречу нам шли запыленные и раненые жители. Мы увидели, что снаряд попал в тот вагон, в котором мы всегда ездим, на заднюю площадку. К счастью, мы опоздали на тот трамвай. Пришли в театр, но спектакль нам не показывали до 2 часов дня, так как объявили обстрел. Но вот спектакль начался, и кое-как мы его посмотрели и отправились домой».

Это был Александринский театр, спектакль «Свадьба в Малиновке». Мама потом всю жизнь смеялась, что эту постановку ей так и не удалось никогда посмотреть целиком. Что особенно поражает — в дневнике есть запись и о том, как мама была рада, когда достала билеты, и как потом пришлось за пайку хлеба их отдать, но в конце концов удалось достать новые.

«Отправились домой. Идем, а вокруг рвутся снаряды. Пришлось укрыться в убежище. Наконец, мы дома. Мама с Женей (младшая сестра. — БГ) на кухне пекут пироги. Настоящие, белые пироги с изюмом! Мы взяли по пирожку, а я говорю Вовке: «Вовка, вот, по-моему, если попасть под снаряд, так чтоб убило наповал. А уж не дай бог, чтобы покалечило! По-моему, лучше всего, если ранит в левую руку. Я съела пирожок и ушла в комнату. Стою у стола. И вдруг — удар, другой. Меня что-то ожгло в левую кисть, и я очутилась у двери. Открываю глаза и — о, ужас: вместо белой комнатки только пыль, стекла и черно кругом. Меня кто-то кричит, но я слышу только какой-то визг. Выбежали все в парадную, здесь уже участковый наш. Смотрю — все мои живы, только все глухие. А из моей руки льет кровь, и рука вся вздулась и посинела. Вовка перевязал меня, повязка вся намокла. Я пришла в себя окончательно. Зову всех и прошу уйти в убежище. Все сидят уже там, бегу в квартиру. Запираю шкафы под свист снарядов, собираем с Вовкой карточки. Бегу в контору. Делаю еще перевязку, но силы мои истощились, я потеряла сознание. Но ненадолго. Меня везут в поликлинику, опять перевязка, сажусь в карету скорой помощи и мчусь в госпиталь. Вместе со мной едет женщина, у которой оторвана рука, и мужчина, у которого разорван живот. Он потом умер. В госпитале сделали операцию, и я ушла домой пешком. Пришла домой, свалилась вся в жару».

Руку мама потом чуть не потеряла, у нее был блуждающий осколок. Просто повезло, что нашлась женщина-массажистка, которая ее спасла. Конечно, эта история не может не потрясать — сначала мама с братом чудом остаются живы, опоздав на трамвай, а потом мама сама себе пророчит ранение — и все это в один день.

Мама всю блокаду проработала в аптеке на Лиговском проспекте. Надо сказать, что вся семья в итоге осталась жива. Это очень большая редкость и огромное счастье, которое стало совершенно полным, когда из плена вернулся старший мамин брат Алексей, которого она очень любила.

Историю с бомбежкой, театром и ранением мама мне целиком не рассказывала, я слышала только какие-то отрывки — видимо, ей было очень больно об этом вспоминать. Но потом, уже после маминой смерти, я разбирала ее бумаги и нашла этот дневник. Конечно, он меня совершенно потряс».

«Когда мама рассказала мне о том, что в семье есть такой дневник, я уже был подростком. Тогда я подумал — ну, есть дневник и есть. Но позже я его, конечно, прочел и понял, что о многих вещах просто не писалось, в силу того что не было у людей ни физических сил, ни времени — надо было как-то выживать в этих нечеловеческих условиях. Но меня совершенно поразило то, что при всех чудовищных условиях жизни бабушка писала о том, что было хорошего. Знаете, что удивительно? В этом дневнике надежда — в каждой строчке.

Пару лет назад я работал в одном частном институте, где у меня была своя актерская студия. Мне попались интересные ребята — очень глубокие, с необычным мышлением, тонко чувствующие. Я рассказал им о дневнике, и они заинтересовались. Потом мы прочитали его вместе и решили сделать по нему спектакль. Вся эта история их невероятно задела. Понятное дело, что про войну и блокаду они много слышали, но одно дело слышать, а другое — подержать в руках этот артефакт, посмотреть почерк, увидеть какие-то описки, понять, что это писал живой человек. Их потрясла и история этого бабушкиного ранения, которое она сама себе напророчила. В постановке играли в основном девчонки — они просто читали строки из дневника, и им удалось полностью прожить эту ситуацию. Они настолько прониклись историей, что для них было просто дико пойти после репетиции в столовую и что-то там перекусить — ведь для жителей блокадного города, которых они играли, это было немыслимо! Хотя история и была рассказана несколькими актерами, спектакль получился очень цельным, было понятно, что все это об одном человеке.

Вообще, у меня есть ощущение, что сейчас очень мало говорят о войне, о блокаде. Как-то не так о ней рассказывают. Я не понимаю, откуда в молодых людях появился цинизм по отношению к тем событиям. Например, моя мама в прошлом году увидела георгиевскую ленту на собаке. У меня есть ощущение, что вот еще немного — поколение ветеранов уйдет, и это будет совершенно другой праздник. Он уже другой. Я предпочитаю не выходить из дома 9 мая. Это всегда был для нас праздник святой, «со слезами на глазах». Сейчас уже забывают день начала и день снятия блокады, очень многие не знают, что такое полуторка, Дорога жизни, зачем над городом летали стратостаты.

Этот дневник приоткрыл для меня совершенно неизвестный пласт жизни. Одно дело, когда ты слышишь рассказ сторонних людей, и другое дело, когда ты понимаешь, что это история жизни твоей семьи. Я не застал бабушку в живых, но всю жизнь она рядом — ее дневник, ее фотографии, рассказы мамы. Никуда отдавать это наследие я не хочу. У меня есть большое желание, чтобы мои будущие дети по-другому относились к этой войне и к блокаде в частности».