Кто вас этому научил

Екатерина Деготь, искусствовед:

«Вот к кому я обычно обращаюсь за советом: Вальтер Беньямин. Тонкий и точно мыслящий интеллектуал, разрывавшийся между порывом до конца присоединиться к движению и инстинктом индивидуалистического самосохранения. В его текстах всегда можно найти поддержку и ответ.

Дмитрий Александрович Пригов. Несгибаемый нонконформист, всегда очень трезво и внимательно относившийся к содержанию лозунгов. Сегодня он точ­но был бы не в стане прекраснодушных либералов, призывающих ко всему хорошему против всего плохого, а под теми же знаменами, что и я, — хотя и левых он подвергал бы критике. Это один из моих ближайших друзей, я продолжаю слушать его советы довольно регулярно, и всегда они мне очень помогают.

Обобщенная фигура детектива-одиночки (Шерлок Холмс, Филип Марлоу, Лу Ар­чер, Харри Холе из последних романов недавно открытого мною Ю Несбё). Логически мыслит, ненавидит подлость, кристально честен, некоммуникабелен, подвержен разнообразным порокам, не приводящим тем не менее к непорядочности. Мне такой человек очень близок, и я у него многому учусь.

Если кто-то заметит мне, что все указанные лица уже умерли или никогда не существовали, я отвечу, что это вопрос умения слушать».

Борис Куприянов, книготорговец:

«На мою профессиональную деятельность книжного продавца очень повлиял человек, который уже ушел от нас — увы, слишком рано. Это директор издательства «Б.С.Г.-Пресс» Александр Иосифович Гантман. У него было потрясающее чутье, вкус к книгам. Идеологически мы были совершенно разными, но он вырастил меня как профессионала и дал понять главное: книга не совсем предмет бизнеса. 

Книги не только товар, это еще и коммуникация. Он сам развозил книжки по магазинам на своей старенькой «тойоте» без бампе­ра, хотя был вполне крупным оптовиком. Любил приходить в «Олимпийский» и торговать у своих лотков, которых у него было бессчетное количество, любил общаться с покупателями, советовать им книги, говорить о книгах.

Когда 13–14 лет назад я только пришел работать в «Гилею», я был человеком до­статочно темным. И к счастью, сразу стал общаться с Алексеем Цветковым-младшим — общение это для меня стало очень важным. Я смог многое наверстать — Алексей прекрасно начитан и потрясающе эрудирован. Леша младше меня и жил тогда активистской деятельностью. Его заслуга в том, что я получил левую прививку. Я стал левый — надеюсь, левым и помру.

Еще один мой близкий друг и учитель, с которым мы периодически ругаемся со страшной силой, — Александр Иванов. То время, когда я был готов подписаться под каждым его словом, прошло. Я уже вижу, когда он увлекается, когда он выдает же­лаемое за действительное. Я это замечаю. Наверное, ученик не должен себя так вести. Но не могу относиться к Александру по-другому: он научил меня объяснять происходящее вокруг не умозрительно или исходя из опыта, а опираться на знания, накопленные тысячелетиями. Он научил меня тому, что Гераклит и Спиноза могут быть более актуальны, чем Багиров и Латынина.

Очень важен был для меня Илья Кормильцев — мой близкий друг, увы, уже тоже ушедший. Мы часто спорили до хрипоты, ругались, и только после того, как его не стало, я понял, что многие его провокационные действия и резкие высказывания, которые меня тогда возмущали, были пророческими. Когда Илья уезжал в Лондон, он уже знал, что сильно болен (у него был рак), но никак не демонстрировал это окружающим. А мы с улыбкой рассуждали: «Вот, Илья уезжает. Эмиграция, все понятно». И это недоверие я не могу себе простить до сих пор — и не прощу.

И еще я хотел бы сказать о Григории Дашевском. С его текстами я познако­мился гораздо раньше, чем с ним лично. Я и сейчас стараюсь сохранять некую дистанцию. Каждый его текст, высказывание попадают на благодатную почву. Я тот самый благодарный читатель, о котором мечтает любой пророк, диктатор, манипулятор. Но Григорий не манипулятор: он может себе позволить абсолютную независимость суждений, не задумываясь о том, как они будут встречены коллегами или тусовкой. Для меня Дашевский является абсолютным моральным авторитетом».

Дмитрий Зимин, основатель компании «Вымпел-Коммуникации», фонда «Династия» и соучредитель премии «Просветитель»:

«Человеком, сыгравшим огромную роль в моей далекой прошлой жизни, был мой школьный учитель физики — Сергей Ма­карович Алексеев. В те первые послевоенные времена он жил прямо в здании школы и был заядлым радиолюбителем. Он и меня этим делом увлек, и благодаря ему у меня, кроме самодельного приемника, был даже самодельный телевизор, который сбегался смотреть весь дом. Когда я учился в 9–10-х классах, он сделал меня начальником школьного радиоузла, вместе с ним мы написали книжку «Школьная УКВ-радиостанция». 

Представляете, я — десятиклассник — автор книжки! Я целыми днями пропадал у него дома — мы стали друзьями; для учителя и ученика — редчайший случай. Он был потрясающим человеком и, по сути дела, определил мою последующую специальность радиоинженера и всю дальнейшую биографию — в конце концов «Билайн» стал продолжением моих радиоувлечений.

В более взрослой жизни таким чело­веком для меня был директор Радиотехнического института Академии наук, ­академик Александр Львович Минц. У него была колоссальная инженерная интуиция, он создал в институте интеллектуальную, творческую атмосферу, обстановку дискуссии, устраивал интереснейшие семинары, кроме того, ему были присущи удивительные старорежимные вежливость и интеллигентность. 

Я помню, как я пришел устраиваться к нему на работу. Я был поражен тем, что он, почти старик, встретил меня, мальчишку, у двери, усадил в кресло, а прощаясь, снова проводил до двери. Потом я понял, что подобным образом он общается со всеми посетителями — от генерала до уборщицы.

А в бизнес-жизни авторитетом для меня был молодой американец, соучредитель и председатель совета директоров «Билайна» Оги Фабела. Он ровесник моего сына и невероятный умница. Я до сих пор с ним иногда советуюсь».

Юрий Гордон, дизайнер:

«В любой сложной ситуации у меня уже тридцать лет один советчик — Оля Василькова, моя жена. Познакомились мы с ней в студии Андрея Платонова (не писателя), где оба готовились поступать в Полиграф. C Олей мы уже тридцать лет вместе. Хорошо, когда есть человек — не какой-то невероятный, а просто очень близкий, — чьему мнению, вкусу, чьим суждениям ты доверяешь не меньше, а может, и больше, чем собственным. У нас один словарь, один язык, а если учесть, что мы не только живем вместе, но и занимаемся одним делом в одной студии, — получается что-то вроде Родченко со Степановой. Таких пар в дизайне полно.

Кстати, Платонов тоже сильно повлиял на мою жизнь, научив быть художником. Это был главный урок, гораздо важнее всех прочих. Его влияние было коротким, но важным, потому что я пришел в художественный мир со стороны. Он просто рассказал, как тут себя вести, — и я это услышал. Он был обаятельным, светским, артистичным человеком и получал большое удовольствие от того, как мы, ученики, с ним общались. При этом внешне Андрей в то время был ужасно похож на диск-жокея Сергея Минаева.

Наверное, главное, что он нам дал, — умение радоваться собственной работе, артистическое, а не ремесленническое к ней отношение. «Пиши, а не делай картинку!» — вот был его девиз. То есть старайся максимально выразить идею, создать плотность изобразительной ткани, плотность языка, а не занимайся отделкой и не наводи глянец. И слушай только себя — будь автором, умей принимать решения. Надо сказать, эти уроки мне сильно помогли стать увереннее в собственных способностях.

А всему остальному я научился сам. Да и советов нечасто прошу. Просто делаю, что должно быть сделано, и все».

Юрий Мамлеев, писатель:

«Поэт, эссеист, переводчик европейской поэзии Евгений Головин не так уж широко известен, но для меня он был осуществлением поэзии. Поэзии не только как ис­кусства, но поэзии в жизни. То есть он и в жизни был поэтом. Что это означало? Это означало, что он вел совершенно свободный образ жизни, ни от чего не зависящий, стоящий над социальными условностями. Он никогда особо не стремился к публикации (его стали публиковать только в конце 1990-х годов). В одном из своих стихотворений он говорил о том, что поэзия — это не значит писать стихи. Писать стихи может каждый. Поэзия гораздо шире слов, поэзия — это подход к жизни.

В советское время Головин не работал, а одно время даже ходил без паспорта: потерял его и не потрудился восстанавливать. То есть он жил просто, повинуясь своей иррациональной стихии, которая и создавала его поэзию. Жил не как поэт, а скорее как его стихи. Он говорил, что только два великих поэта России, Блок и Есенин, пытались жить именно так. Особенно Блок, конечно.

Этот подход произвел на меня громадное впечатление в 1960-х годах. Головин был одним из тех людей, которые приходили ко мне в Южинский переулок, — у нас там собирался кружок теперь уже известных художников, писателей, поэтов: Леонид Губанов, Веничка Ерофеев, Сурков и Рабин. Евгений Головин был одним из них».