Митуричи-Хлебниковы
___
художники

Потомки художников Петра Митурича и Веры Хлебниковой продолжают заниматься искусством — и не без труда находят баланс между требованиями, которые налагает знаменитая фамилия, и собственным творчеством

Вера Митурич-Хлебникова, 58 лет, художник, дочь Мая Митурича, внучка Петра Митурича и Веры Хлебниковой (сестры Велимира Хлебникова):

«Первыми профессиональными художниками в нашей семье были дедушка Петр Митурич и бабушка Вера Хлебникова, хотя рисовали и отец Петра, и бабушкины братья (Петр Митурич — легендарный художник-график, мирискусник, преподаватель Вхутемаса. В 1910–1920-е годы сблизился с футуристами и особенно сдружился с Велимиром Хлебниковым, на сестре которого Вере в конце концов женился. Умер в 1956-м. — БГ). Первым художественным поступком деда была лошадка, вырезанная из кожаной обивки дивана. И хотя поступок по сути был варварским (с учетом бедности семьи и ценности вещей в то время), отец — а он был военный — сына не заругал, и эта лошадка до сих пор хранится в семейном архиве. Бабушка Вера Владимировна говорила, что смогла бы терпеть все тяготы материнства только ради будущего художника: они жили в очень трудных условиях. Так что у моего отца Мая Петровича (Май Петрович Митурич-Хлебников, советский художник, график, книжный иллюстратор. Известен прежде всего классическими иллюстрациями к детским книгам — Чуковского, Маршака, Аксакова, Киплинга. Умер в 2008-м. — БГ) выбора уже не было. И меня саму папа тоже этого выбора лишил. Был один момент, когда я порывалась уйти в зоопсихологию, но это случилось во время учебы в МСХШ (Московская средняя художественная школа. — БГ), из которой выпутаться было уже невозможно.

В нашей семье все считали, что искусство — единственное, чем можно заниматься в жизни, а живопись — первое из первых. Дедушка, например, насмерть разругивался с людьми, с которыми в тончайших дефинициях не сходился во взглядах на искусство.

Моя дочь Маша одно время хотела стать философом, но я повела себя с ней так же, как мой отец со мной. Наверное, подсознательно я думала: а кому же тогда оставить лавочку? Как тогда поступать с дедушкиным, прадедушкиным наследием? Кому перейдут обязанности, которые лежали сначала на отце, а теперь на мне? Человеку, не имеющему отношения к искусству, было бы сложно принимать решения. Хотя и у нас самих иногда нет единого мнения про эти дела. Например, отец подарил астраханскому Дому-музею Хлебниковых множество работ Петра и Веры и семейных вещей. А я очень просила, чтобы они были переданы не в дар, а на хранение. Это проформа: для музея ничего не изменилось бы, но когда на втором, до сих пор не расселенном, этаже начинают топить музей, нежные бабушкины детские акварели оказываются на мокрой плесневелой стене, и у меня нет возможности хотя бы на время забрать их оттуда.
Фамилия — это определенная проблема. Не хочется своими действиями нанести ей вред, и это постоянный прессинг. В детстве я была Митурич, но, когда стала заниматься книгами, чтобы не соперничать с отцом, стала подписываться Хлебникова. И снова попала в ловушку — иногда возникает путаница, поскольку назвали меня в честь бабушки Верой.

Конечно, семейные дела конкурируют с собственными замыслами. Вот сейчас я должна сдавать картинки к книжке, а занимаюсь выставкой «10 лет и 17 зим» о жизни Петра Митурича и Веры Хлебниковой, которые зимой жили впроголодь и брались за любые ремесленные работы (даже ретушь, перерисовки), чтобы только не поступаться художественным достоинством, не писать на заказ. Так они копили деньги, чтобы летом ездить на пленэр. Всего получилось десять таких летних поездок и семнадцать зим заработков. Опыт собственных выставок помогает семейным. Я, например, уверена, что никто не расставил бы лучше меня дедушкины кубики (нарисованный Петром Митуричем словарь из 150 кубиков, отражающий учение Велимира Хлебникова о «звездной азбуке». — БГ).

Я совершенно сознательно старалась не работать на тех же поприщах, что бабушка с дедушкой, да и отец. Чтобы не сравнивали, кто чей последователь и кто лучше. Тем более что под обаяние манеры рисования и Петра, и Мая Митурича подпасть очень несложно. Так что я решила, что буду заниматься коллажем, шелкографией, книгой художника (жанр, в котором художник придумывает и создает книгу полностью; зачастую это малотиражные или сделанные вручную издания. — БГ). Маня (дочь Веры. — БГ) тоже пошла таким путем.
Интересно, что в разное время все в нашей семье занимались работами друг друга. У Петра Митурича была серия «пространственной графики», посвященная Велимиру Хлебникову. Эти объемные работы были сделаны из картона и бумаги, хранить их было негде — дедушка сфотографировал их и уничтожил (Велимир об этом очень сожалел). Часть этих работ позже реконструировал Май. Так что работы Мая были посвящены работам отца, посвященным работам Велимира Хлебникова. Кроме того, отец восемнадцать лет, до конца жизни, работал над большой — больше 60 холстов — серией живописных работ по мотивам дедушкиной черно-белой графики 1920-х годов. У дедушки не было возможности сделать это в другом материале, и вот отец размышлял, как бы это могло выглядеть в цвете и в большем размере, как можно развить заложенные там пластические идеи».

Мария Сумнина, 35 лет, художник, дочь Веры Митурич-Хлебниковой и Андрея Монастырского:

«Я последовательно хотела пойти в космонавты, филологи и философы. Но родители все время подшучивали надо мной, так что в результате все это становилось невозможным.

Когда в семье появилось современное искусство в лице моего отца (Андрея Монастырского, одного из основоположников московского концептуализма. — БГ), а потом меня и моего мужа (художника Михаила Лейкина; вместе с Марией они составляют художественный дуэт «МишМаш». — БГ), дедушке было нелегко с этим смириться. Помню, как однажды в Третьяковке он случайно попал в отдел новейших течений и пришел в совершенную ярость. Вообще, дедушка был очень вспыльчивый, и фамилию Кабаков при нем лучше было не произносить. Когда буря утихала, я объясняла ему, что вот мы же все — и папа, и мама, и я — всю жизнь этим занимаемся. К концу жизни он помягчел. Говорил: ладно, если ты так хочешь и так любишь папу, пускай. Все-таки человеческие качества и то, что человек делает, были для него неделимы: если уж ты принимаешь человека, то и то, что он делает, можно чуть-чуть принять.

О выборе фамилии мне пришлось задуматься в 16 лет — нужно было подписать иллюстрации в журнале. А мне не только в грязь лицом надо было не упасть, но и не хотелось, чтобы меня считали блатной. Поэтому я взяла псевдоним: родную папину фамилию — Сумнина. Хотя даже теперь, когда у нас с Мишей есть собственные достижения, некоторые продолжают говорить: ну конечно, это же дочка Монастырского.
Для семейного дела мне пока не очень много удалось сделать: я делала каталоги выставок дедушки и его книжку «Записки художника» — как дизайнер. Правда в том, что, когда ты делаешь что-то для семьи, не возникает обычного вопроса «зачем?», который встает, когда делаешь свои собственные работы. Тут ты точно знаешь, что это нужно.

В отличие от маминых папины родители не были связаны с художественным творчеством. Мамина мама — моя бабушка — училась на одном курсе с Маем, потом преподавала рисунок и живопись (до сих пор маме пишут бабушкины ученики). Папин папа вырос в детдоме, а мама — из деревенского семейства, которое перебралось в город. Дедушка был машинист. Папа первый в своей семье занимался не тем, чем занимались остальные члены семьи. Лет в четырнадцать уже ушел от родителей и зарабатывал сам. С ним, например, такие случаи могли произойти: в 1976 году папа с Никитой Алексеевым написали письмо Джону Кейджу с предложением каких-то совместных действий. Тот им ответил, и письмо пришло на адрес папиной мамы. Испугавшись, она сразу порвала его на клочки, но, надо отдать ей долж­ное, не выкинула, а все же показала сыну — потом его восстановили с помощью скотча».

Михаил Лейкин, 43 года, художник, муж Марии Сумниной:

«Мои родители и семья до недавнего времени не имели отношения к искусству. Но меня с младенчества застукали за рисованием, и так я пошел по линии рисунка, в результате чего кривая вывела меня на Машу: Веру с маленькой Машей выселили из митурич-хлебниковского родового гнезда, где родился Май, в наш панельный район на севере Москвы. В детстве, каждое утро выходя на балкон, со своего девятого этажа я обозревал окрестности от ВДНХ и до звезд Кремля. У железной дороги, где потом построили метро «Петровско-Разумовская», я еще застал мини-деревню, а дальше, за Дмитровкой, начиналось бесконечное зеленое месиво и пустыри до горизонта. И вот там начали строить шестнадцатиэтажные панельные дома, которые заслонили мне весь вид. Тогда мы с моим другом пошли ночью гулять на эту стройку, забрались на крышу только что построенного дома, еще без дверей и окон. В этот самый дом вскоре и выселили Веру с Машей. Правда, познакомились мы значительно позже — в более артистической обстановке и, кажется, днем.

Маша действительно чувствует связь времен и поколений, для нее это часть смысла жизни — быть бусиной на нити семьи. Когда мы с ней поехали жить в Америку, дедушка Май Митурич дал с собой картину, папа Андрей Монастырский — лошадь деревянную, бабушка, мама Андрея, — балерину фарфоровую, а Вера сама два раза приезжала, и мы набрали с собой книг по искусству. Но, несмотря на всю эту обстановку, Маша с первого же дня стала собираться назад».