«Он часто говорил, что работает на грани провала, фиаско и фола»

Вообще о Владике, конечно, в двух словах не расскажешь. Понятно, что вам все сейчас скажут, что он гений, и его смерть — огромная потеря для русской культуры и искусства, и все такое. Все остальное, к сожалению, довольно сложно поддается вербализации. Сложно передать всю фееричность и кайф общения с ним. Владик был таким живым концентратом всех мыслимых культурных традиций,  и все это в таком фонтанирующем, ярком, гениальном виде… Понимаете, это тоже все пустые слова — такое можно только пережить. Мне в свое время повезло его встретить. Это был 1991 год. У нас небольшая разница в возрасте, но тогда  между нами пролегала целая эпоха, потому что я только поступил в институт и занимался академическим художественным образованием, а Владик к тому времени был уже вполне известным, признанным и практикующим современным художником. Эта встреча, конечно, оказала на меня огромное влияние, я сразу бросил свое академическое образование и понял, что учиться нужно другому — вбирать в себя что-то живое, а не пытаться воспроизвести уже ненужный опыт отцов и дедов.

Владик был таким сгустком мощнейших эмоциональных противоречий. Он трезво осознавал и свое величие, и свое ничтожество — и в том, что касалось художественной самореализации тоже. Он часто говорил, что работает на грани провала, фиаско и фола. И в его жизни было то же самое. В нем было сочетание такого моцартовского типа гениальности и четкого осознания себя культурным агентом, жрецом. Он проводил, особенно в ранние годы, невероятную работу, соединяя разных людей из художественного мира. Мы тогда существовали в ситуации, когда не было специальных художественных институций, и в это время такие люди, как Владик, Тимур (Новиков. — БГ), Африка (Сергей Бугаев. — БГ), Паша Пепперштейн выполняли функцию структуризации художественного сообщества. Сейчас нам только предстоит осознать весь масштаб и сложность нашей потери.