«Хотелось бы умирать, сохраняя присутствие духа и в полном сознании»

Известный польский педагог Януш Корчак (1878–1942) написал много книг. Но, наверное, запомнят его не как писателя, а как самоотверженного воспитателя, который, отказавшись от предложенной поклонниками его творчества свободы, вместе с детьми отправился в лагерь Треблинка, откуда ни он, ни они не вернулись.

«21 июля 1942 года

Тяжелое это дело — родиться и научиться жить. Мне осталась куда легче задача — умереть. После смерти опять может быть тяжело, но об этом не думаю. Последний год, последний месяц или час.

Хотелось бы умирать, сохраняя присутствие духа и в полном сознании. Не знаю, что я сказал бы детям на прощание. Хотелось бы сказать многое и так: они вправе сами выбирать свой путь. Десять часов. Выстрелы: раз, два, залп, два, один, залп. Быть может, это именно мое окно плохо затемнено. Но я не перестаю писать. Наоборот, мысль (отдельный выстрел) работает быстрее.

<…>

4 августа 1942 года

Я полил цветы, бедные цветы детдома, цветы еврейского детдома. Пересохшая земля вздохнула.

К моей работе приглядывался часовой. Сердит его, умиляет ли этот мирный в шесть часов утра труд? Часовой стоит и смотрит. Широко расставил ноги.

Ни к чему старания вернуть Эстерку. Я не был уверен, в случае успеха окажу я ей этим услугу или поврежу.

— Где она попалась? — спрашивает кто-то.

Быть может, не она, а мы попались (что остаемся)?

<…>

Пасмурное утро. Половина шестого.

Будто и нормально начался день. Говорю Ганне:

— Доброе утро.

Она отвечает удивленным взглядом.

Прошу:

— Ну улыбнись же!

Бывают бледные, чахлые, чахоточные улыбки.

Пили вы, господа офицеры, обильно и вкусно — это за кровь; в танце позванивали орденами, салютуя позору, которого вы, слепцы, не видели, вернее, делали вид, что не видите.

Мое участие в японской войне. Поражение — крах. В европейской войне: поражение — крах. В мировой войне… Не знаю, как чувствует себя и чем чувствует себя солдат победоносной армии… Журналы, в которых я сотрудничал, закрывались, распускались — обанкрочивались. Издатель мой, разорясь, лишил себя жизни. И все это не потому, что я еврей, а что родился на Востоке.

Печальное могло бы быть утешение, что и пышному Западу худо. Могло бы быть, да не стало. Я никому не желаю зла. Не умею. Не знаю, как это делается.

<…>

Я поливаю цветы. Моя лысина в окне такая хорошая цель. У него винтовка. Почему он стоит и смотрит? Нет приказа.

А может, в бытность свою штатским он был сельским учителем, может, нотариусом, подметальщиком улиц в Лейпциге, официантом в Кёльне?

А что он сделал бы, кивни я ему головой? Помаши дружески рукой? Может быть, он не знает, что все так, как есть? Он мог приехать лишь вчера, издалека…»

Януш Корчак, Дневник. Перевод с польского К.Сенкевича