«Хотелось бы умирать, сохраняя присутствие духа и в полном сознании»

О блокаде Ленинграда есть много воспоминаний. Из дневников самых известный и трогательный — дневник Тани Савичевой, в котором всего 9 записей, посвященных смерти каждого члена ее семьи. Мы бы хотели здесь поделиться отрывком из недавно опубликованного дневника 17-летней Лены Мухиной, которой удалось пережить блокаду. В ее дневнике простые подростковые переживания сочетаются с описаниями ужасов голода и смерти близких. Девочка с отчаянием пишет о своих собственных страданиях, однако при этом находит в своей душе место и для сопереживания другим.

12-ого октября

Я буду работать в военном госпитале санитаркой. Буду помогать раненым бойцам. Большое спасибо Иде Исаевне. Это она все устроила. Буду помогать тем, [благодаря которым я имею еще дом и родных. [Я] все силы отдам для этого. Дома я буду равноправным членом семьи. [Никто] не посмеет назвать меня паразиткой. [Ида] Исаевна говорит, что там много девушек-санитарок. Может быть, я подружусь с [кем-]нибудь из них. А бойцы, раненые — это все люди. И может, среди раненых [найду]тся мальчишки, 17-18-летние ребята. [Мо]жет быть, я приглянусь кому-нибудь и я найду друга. Да я ни минуты не [за]думаюсь, идти мне санитаркой [или] нет.

[Коне]чно, я пойду и буду помогать родным, [и бу]ду иметь свои деньги, и буду [равноправной].

<…>

Без десяти четыре. Кончилась 7-ая тревога. Голова трещит. Спать хочется. Ко[нчилась] 8-ая В. Т. Ко мне пришла Тамара. Мы поговорили, опять В. Т. Пошли в убежище, наговорились досыта. Отбой. Я упросила Тамару подняться ко мне еще на полчасика. Но когда мы вошли уже в ку[хню], опять завыла сирена. Опять мы спус[тились], на этот раз ненадолго. В убежище встретили Капу Лобанову, поговорили с ней. Потом Тамара ушла. Как [мне с] ней хорошо. Как свободно мы с ней [бол]таем о чем вздумается.

Сейчас без четверти восемь. Было уже десять В. Т.

Интересно, Тамара не любит маленьких детей. А я обожаю. Тамара не может выносить, когда они плачут. Плач ее бесит. Ей хочется треснуть плачущего по голове чем-нибудь тяжелым. А мне при виде плачущего ребенка хочется его приласкать, чтоб он проникся ко мне доверием.

Я уже совсем свыклась с работой. Больные меня любят. 8-ого впервые увидела мертвого. В этот день в нашем отделении умерли сразу двое: женщина, она беременна была и ранена в живот. Мужчина, он умер от газовой гангрены. Я совсем [не] боюсь мертвых. Мне только до слез их жалко. [Особе]нно мужчину, ведь еще недавно я видела его жи[вым], он, как и другие, улыбался, курил папиросу, и лицо его мне очень понравилось, такой молодой, симпатичный. Потом его взяли в перевязочную, и там его продержали часов 5. [С ни]м совершали всяческие процедуры: пере[лива]ние крови, впрыскивание** и др. Наконец его [вывез]ли в коридор, и я узнала, что его повезут в операционную отрезать ногу. [Он] лежал и улыбался, потом его увезли. [А] когда его привезли, его нельзя было [узна]ть, он тяжело дышал, мучительно [сто]нал, бледный, трепещущий. Вот ка[ким] я его помню перед смертью. А потом [меня] погнали за кислородом в аптеку. И вот я прибегаю, мне встречается в коридоре врач и говорит: «Мухина, можете не торопиться, кисло[род] больше не нужен, он умер». Я не верю своим ушам, вбегаю в свое отделение, а он уже лежит, вынесен из палаты, лицо простыней прикрыто. Жутко.

Лена Мухина, «Сохрани мою печальную историю…». Блокадный дневник Лены Мухиной