Все животные Москвы

О том, как из Москвы исчезают животные

«Раньше Москву окружал плотный зеленый массив, нынешние парки — это то, что от него осталось. И чем изолированней становятся зеленые территории, тем быстрее исчезают из города животные. Первыми пропадают те, кому нужны значительные площади. Например, медведь: вокруг Москвы существует примерно 150-километровая зона, внутрь которой медведи даже не заходят. Вероятно, ближайшая к Москве точка, где встречаются медведи, — заказник «Журавлиная родина» в Талдомском районе (около 130 км от Москвы. — БГ). То же самое с птицами: например, в 50-километровой зоне вокруг Москвы вообще не встречается глухарь.

Кардинально на изоляцию городских животных повлияло строительство МКАД. Поначалу эта дорога не была такой широкой, поэтому еще в 1940-е годы в Москве нередко можно было встретить, например, лосей, гуляющих в районе Кутузовского. Сейчас лоси встречаются внутри МКАД только в «Лосином Острове», а чаще на замкадных участках московских лесопарков — в Бутовском, в Косинском, Битцевском парках. Туда заходят и кабаны, и косули, и даже волков встречали лет 10 назад.

Ключевую роль сыграл появившийся на МКАД при реконструкции огромный разделитель. Его не может преодолеть ни лось, ни лисицы, ни хорьки, ни горностаи, ни норки, ни лягушки — никто. Некоторые животные, конечно, пользуются тоннелями под МКАД, которые оставлены специально для них в районе «Лосиного Острова», но большинство тоннелей слишком низкие или захламленные. Мой коллега видел однажды, как лисица переходила дорогу по переходу над МКАД. Но это единичные случаи.

Первые сотрудники Университета на Воробьевых горах еще помнят, как в окрестностях встречались зайцы. Последний раз их там видели в 1970-е годы; лисицы исчезли еще раньше. Чуть позже ушли куницы и горностаи, потом пропали ласки и ежи — последнего ежа тут видели в 2002 году. Исчезновение этих животных связано, помимо изоляции, с несколькими факторами. Во-первых, с прямым преследованием людьми. Во-вторых, преследованием синантропными видами: серой крысой, воронами, собаками и кошками. Стая собак способна загнать тех же самых ежей до смерти».

---

О кряквах-самозванках, дружбе утят и кладбищенских рабочих и утином промискуитете на Патриарших

 «Есть такая болотная курочка, которая издали похожа на утку. Многие гуляют в парке с детьми и говорят: «Вон утки плавают». На самом деле никакие это не утки. Практически в каждом нормальном пруду живет пара этих совершенно необыкновенных птиц. Они еще называются водоплавающими курами, но это жаргон. На самом деле это камышница. Она родственница журавлю, а вовсе даже не утке и умеет ходить по кувшинкам. И только когда проваливается, начинает вести себя как утка.

Кроме камышниц на западе Москвы, на не слишком посещаемых прудах, можно увидеть чомгу, или большую поганку. Ее еще называют нырцом. Это тоже водоплавающая, совершенно особая птица. На голове у нее очень смешной капюшончик и рожки в перьях. Она очень хорошо ныряет (в отличие от обычных уток), но самое главное — своих птенцов носит на спине. Можно даже иногда увидеть, как плывет утка, а у нее между крыльями торчат головки птенцов.

Про уток в Новодевичьем пруду есть прекрасная история. Они гнездятся, вообще-то, не на пруду (его обустроили, и там стало совсем неуютно), а на Новодевичьем кладбище и там же, среди могил, тихо-спокойно высиживают потомство. Весной они перебираются на пруд, причем утка-то может перелететь через стены, а птенцы и ходить-то не очень умеют. Поэтому их подбирают работники кладбища (такая у них добровольная обязанность), складывают в коробочки и относят на пруд.

А пару лет назад на Патриарших прудах жила совершенно необыкновенная пара. Такое бывает в городах: самцы и самки иногда путают свою видовую принадлежность. И две земляные утки разных видов — огарь и пеганка — объединились ради выращивания потомства. Где они гнездились, мы не знаем, но брачные игры устраивали на крыше детского сада недалеко от Малой Бронной. До пруда добираться метров четыреста по голому асфальту, кругом дома и машины — не знаю, как они туда добрались. Наверное, тоже какие-то сердобольные люди помогли. Они поселились на Патриарших, подружились с парой лебедей, и вскоре у них появилось семь птенцов — трое похожи на маму, а четверо — ни на маму, ни на папу. Есть две версии: огари — очень агрессивные птицы и могли присвоить себе чужих птенцов. А может, мамаша потихоньку на стороне гуляла, поэтому яйца у нее были и гибридные, и огариные».

«Вообще, в Москве огари жить не должны — это южная птица. Но вот уже 60 лет живут: зимуют в зоопарке, а весной разлетаются по Москве. В природе они гнездятся в дуплах, расселинах скал, заброшенных норах, а в Москве приспособились селиться на чердаках, в вентиляционных отверстиях и трубах. Вылупившись, птенцы прыгают с чердаков вниз, и родители, собрав их в кучку, ведут к ближайшему пруду — через канавы, улицы, проспекты даже. Доходят, конечно, не все».
​

---

О том, как Кремль боролся с воронами

«У ворон во время брачных танцев есть такой ритуал — скатывание. На природе они скатываются по холмам, в городах — по крышам домов. А в Кремле им понравилось кататься по золоченым церковным куполам — и все купола были в царапинах и едком помете. Плюс очень полюбили сидеть на кремлевских звездах: они же теплые — внутри мощные лампы.

Бороться с ними начали еще в 1918 году — вороны тогда в Кремле гнездились просто сотнями. Сперва их отстреливали латышские стрелки, но Ленин запретил: это нервировало жильцов (в Кремле тогда поселилось около 2 000 представителей новой власти вместе с семьями). Потом появились спецсотрудники — галкогоны: они забирались на крыши, уничтожали гнезда и распугивали ворон. Это не очень помогло. При Брежневе птицам включали радиоточку, транслирующую соколиный крик, ставили ловушки, бросали отраву — вороны ко всему приспосабливались. В конце концов в 1983 году создали орнитологическую кремлевскую службу, которая стала разводить ястребов и соколов, и вот они с воронами все-таки справились. А на территории Кремля заодно поселились совы, скворцы, зяблики, соловьи, дятлы и другие птицы».

---

Об акулах, пираньях, крабах и черепахах в Москве-реке

«В Москве обитает примерно 42 вида рыб, а также ракообразные. Самые массовые виды — это плотва и окунь, достаточно много леща, есть пескарь двух видов (белоперый и обычный), ерш, довольно много горчака, нередко встречается щука, судак, жерех, налим, реже встречается подуст (раньше его в Москве заготавливали возами, сейчас можно встретить скорее единичные экземпляры), есть красноперка, шиповка, трехиглая колюшка, встречается золотой и серебряный карась (это тоже один из самых массовых видов), карп — он в черте города даже нерестится. Редко, но все же можно найти уклейку, верховку, гольяна, гольца, голавля... Стерлядь в Москве стала почти обычным явлением.

Но сезонно видовой состав очень сильно меняется: ежегодно мы насчитываем до 10–15 периодических видов. Сейчас многие покупают всякую экзотику, потом она им надоедает — и ее вышвыривают в реку. Там она до сентября и живет, иногда даже размножается, ну а к зиме, конечно, погибает — поскольку это все-таки тропическая животина. А по весне все по новой. Недавно в Москве-реке поймали пиранью — она укусила рыбака. Часто находят акул, красноухих черепах (я сам ловил в Екатерининской купальне), крабов иногда ловят, даже китайского волосатого краба. В отстойниках прижились гуппи и гамбузии (это чисто аквариумная тропическая рыба), но там температура зимой не опускается ниже плюс 14 градусов, и они живут круглый год. Кроме того, к нам постоянно попадают новые виды: например, на днищах судов с Каспия в Москву-реку прибыл бычок-кругляк и цуцик — они прижились, теперь размножаются и почти загубили нашего краснокнижного бычка-подкаменщика».

---

О том, почему московские раки любят грязь, а московским рыбакам грозит цирроз печени

«Раки равномерно распространены по акватории Москвы-реки и всем крупным прудам. И они больше не являются, как считалось раньше, индикаторами чистоты. Теперь — чем грязнее, тем раков больше. В Курьяновских сливах их вообще немерено. Приспособились! Я сам ловил раков в Москве: привез их, посадил в чистую воду — они моментально сдохли, не выдержали. Москва по нормам 20-летней давности считается местом непригодным для жилья, но мы же приспособились. Вот и они тоже. Есть отдельные виды, которые не смогли: например, численность ерша в Москве сильно уменьшилась, та же история с белоперым пескарем, хотя его ближайший родственник, обыкновенный пескарь, еще держится — он более стойкий. По окраинам Москвы фауна рыб даже богаче, чем в Московской области, а в пределах Садового кольца встречается всего 5–10 видов. В низовьях рыбу есть совсем нельзя, а в верховьях — с небольшой натяжкой: если детей не хотите иметь, то можно. В московскую воду попадает и свинец, и сурьма, и мышьяк, и цинк, и нефтепродукты, и разные канцерогены, а это все кумулятивные яды, они действуют не сразу, а накапливаются в течение многих лет. Рыбаки говорят: я тут 10 лет ловлю и ем, и хоть бы хны. Но они не понимают, что еще лет через 10, например, в возрасте 50 лет, они загнутся либо от рака, либо от цирроза печени, либо еще от чего-нибудь».

---

О пугающем сходстве рыб-уродов и москвичей

«Никаких научно доказанных мутантов в Москве-реке нет: исследования рыб в Московском регионе на предмет мутаций не проводились — это очень дорого. Есть только уроды. Поскольку рыба нерестится на ядовитом субстрате, то еще на уровне икры она получает такое количество отравляющих веществ, что просто становится уродом. У нас разработана целая классификация уродств — бесплодие, ожирение, отсутствие глаз, плавников, пигмента, деформация осевого или периферического скелета и т.д. Если брать, например, самый массовый вид — плотву, то в верховьях Москвы-реки, в районе Cпасского моста, уродов порядка 2–4%, а внизу, в районе Бесединского моста, до 30%. При этом рыбы здесь много, потому что много еды. Их, как и нас с вами, не смущает то, что они едят. В Москве из-за того, что очень много выбросов органики, вода бешено ядовитая, но очень богатая кормовая база. Причем тот же трубочник в московских реках страшно ядовит, и чистая аквариумная рыба, поев его, погибает моментально, а наша речная — ничего, приспособилась. Количество еды огромное — 10–20 см сплошного корма. Его хватает даже рыбам, у которых нет ни глаз, ни плавников, которые ориентируются только по нюху и могут лишь слабо дергаться. Поэтому рыбы очень много.

Рыбы — существа короткоцикловые, поэтому они очень быстро приспосабливаются к изменениям окружающей среды: часть вымирает, а те, которые приспособились, дают сильнейший всплеск численности. Например, еще недавно в достаточно чистом Можайском водохранилище водилось только 14 видов рыб, а в грязной Москве уже тогда было 42. В общем, нас ждет то же самое, только позже — у нас жизненный цикл несколько дольше, чем у рыб. Не бойтесь, мы не вымрем. Мы будем хромые, трехногие, безглазые, калечные, увечные, мы будем жить 20 лет, но нас будут миллиарды. Вымирание нам не грозит».

---

О том, почему московские лягушки перестали квакать, — и о других нехороших новостях

«Раньше мы слышали лягушачьи хоры: у лягушек, как у птиц, у каждой свой голос, своя песня. Но сейчас в Москве этого не услышишь. Они молчат, чтобы не привлекать хищников. Особенно они прячутся от ворон, но и собаки, особенно молодые, могут подойти, взять в рот, покалечить и выплюнуть. Лягушки приходят из мест зимовок на водоем размножаться, быстренько спариваются и уходят. Не издают больше никаких звуков, не поют, не устраивают больших сборищ — чтобы не привлекать внимание ворон к тому месту, где они откладывают икру.

Вообще они пугливые и из парков, где ходит много народу, гуляют собаки, исчезают. В целом чем меньше людей, тем больше лягушек и жаб. Встретить их больше шансов вечером и ночью, когда они охотятся.

Раньше лягушки были и в парке Горького, но сейчас он так изменился, что лягушек там не осталось. Редкие виды лягушек — чесночница, жерлянка — в городе уже давно исчезли. Еще на московских лягушек страшно повлияло появление МКАД, которую они не могут пересечь; в результате московская популяция стала изолированной и понемногу вырождается».

«Популяция московских лягушек в течение последнего века сократилась в сотни раз. Земноводных и рептилий, конечно, и не должно быть слишком много. Иначе это уже будут какие-то казни египетские. Но чтобы они могли хоть как-то выжить в городе, нужно сохранять водоемы — хотя бы в парках, и не с бетонированными берегами. Чтобы была трава, чтобы им было чем питаться. Чтобы было где спрятаться, а дорожки были не везде подряд.

Они, конечно, приспосабливаются к городу. Еще как. Многие лягушки, например, живут в сточных водах и небольших водоемах у водосборников. В канализации — нет, там даже черепашки-ниндзя не выживут, а вот в очистных сооружениях лягушек сколько угодно. То, как они адаптируются к агрессивной среде, заметно даже внешне — у зеленых и прудовых лягушек появляется по хребту светлая продольная полоса. Особи с такой полосой чаще встречаются в экстремальных местах — химического, радиационного загрязнения.

В Москве есть лягушки, пригодные для употребления в пищу. Но их не ловят — в голову никому не приходит, а так-то в еду годятся любые наши лягушки».

​«Тритоны в Москве практически исчезли, скоро вовсе не останется и лягушек. В водоемах, где 4–5 лет назад было до 100 кладок икры травяных лягушек, теперь бывает не более 10. И это в «Лосином Острове» — самом большом лесном массиве, в остальных еще хуже. В Измайловском, хотя он 1,5 тысячи гектаров, этой весной нашли только одно нерестилище с семью кладками. В Битцевском лесу осталось только четыре нерестилища. По нашим прогнозам, через 5–6 лет амфибий в Москве может вообще не остаться. 

Влияет и изменение климата, и загрязнение воды, и уничтожение среды обитания».