Таким образом

«В 1991 году я оканчивала художественное училище и не могла придумать тему для диплома. Мама мне рассказала, что найдены мощи святого Серафима Саровского и скоро будет их перенесение. Я поняла, что это и есть моя тема, — собрала этюдник и поехала. Потом я поступила в Суриковский институт на монументальное отделение. У нас собралась группа единомышленников, а потом мы пришли преподавать в Богословский институт и до сих пор вместе работаем. Работа над иконостасом — не индивидуальный, а соборный труд, поэтому люди должны быть объединены духовно. 

Наша последняя большая работа — Воскресенский храм в Катыни на месте массовых расстрелов. Мы разрабатываем икону с новой иконографией « Катынские страстотерпцы», на которой будет изображена сама Катынь как географическое место и группы мучеников — священников, монахов и мирян, которые там могли пострадать. 

Художники по-разному работают с образами новомучеников: некоторые даже кальки снимают с фотографий, чтобы перевести реальную форму в линию. А бывают фотографии новомучеников, как говорит наш ректор, протоиерей Владимир Воробьев,  настолько глубокие, что сами как иконы, образы.

В житии Андрея Рублева описывается период, когда он -занимался созерцанием икон. Иногда нужно заниматься таким со-зерцанием — пойти в Третьяковку. Еще есть такое понятие в духовной жизни — «воздержание глаз»: надо беречь глаза от того, что явно портит тебе вкус».

«Двадцатый век был очень сложным для иконописной традиции. Считается даже, что она была прервана, хотя отдельные мастера ее продолжали. Поворот случился в год тысячелетия крещения Руси, а в 1989-м мы уже делали первую выставку современных иконописцев на нижнем этаже Знаменского собора — собрали больше 100 икон. 

За 30 лет ситуация кардинально поменялась. Во-первых, существует иконописная школа: есть те, кто учит и кто может передать традицию. Во-вторых, сегодня все прекрасно с информацией: есть возможность увидеть хорошие полиграфические издания, интернет-издания, открыты границы. Иконописцы могут ориентироваться на самый широкий спектр традиций, не замыкаясь на Рублеве и Дионисии. Выбор остается за художником — понимает ли он искусство иконописания как воспроизводство прежних образцов или хочет быть иконописцем, который рождает образ, стоя прочно на традиции. Икона — это не только нарисованное по правилам изображение, с нимбом, буковками, атрибутами, золотом. Это окно в невидимый мир. Философ Сергей Иосифович Фудель любил говорить, что есть иконы, как ложные окна в архитектуре, которые не пропускают свет. Недавно я зашла в одну церковную лавку и пыталась найти икону в подарок. Продавец говорит: «Чего вы копаетесь, тетенька, плохих икон не бывает». К сожалению, бывает. Плохо, когда пишут иконы на поток, не вникая в их смысл. Когда спрашиваю у иконописца: «Что ты тут написал? Кто это?» — он отвечает: «Не знаю, так на образце было». Это все равно что переписывать текст на чужом языке. 

Самая большая опасность сейчас для церковного искусства — коммерциализация. Логика такая: чем больше метров фресками расписать, тем больше денег; чем больше размер иконостаса, тем больше нужно икон. Придумали фишку, которой вообще не было в традиции, — мерную икону (икона, написанная в размер, мерку человека на момент его рождения с изображением его святого покровителя. — БГ). Она существовала только для царской семьи — и то в краткий период с Ивана Грозного до Петра I, кое-где возникала в царских хоромах в XIX веке. Икона — один из основополагающих символов православия, и, если мы его превращаем во что-то полу­языческое, мы профанируем христианство. 

Самые интересные иконы — не копии, а те, где иконописец пытается сказать о вечном по-новому».