О, счастливчик

  Москвичка Наталия Митрофанова по­знакомилась со своим будущим мужем Геннадием шесть лет назад, на автомобильной стоянке, где тот работал охранником и сварщиком и куда она, менед­жер по логистике, ставила свою машину. Наталии было сорок лет, Геннадий — на несколько лет старше. «Какие-то возникли отношения, потом они с моей стороны переросли в очень страстную привязанность, несмотря на то что у нас с этим человеком разный уровень образования, разный социальный статус. Создали семью, стали жить в районе Теплого Стана», — вспоминает Митрофанова, высокая шатенка с аккуратным каре, в кожаных штанах и светлом свитере крупной вязки.

  Через год муж начал ее бить.

 «Ниже меня ростом, но очень крепкий физически, руками железяки гнул, полжизни по стройкам. Пошла эта постоянная агрессия, истязания. Потом он на колени падал, просил прощения. Он мог быть таким нежным и ласковым, и я его, конечно, прощала. За пять лет он очень изменился, совершенно де­градировал, губила его, скажем так, при­вязанность к алкоголю, — застенчиво поясняет Наталия. — В итоге я решила развестись с ним, но любой разговор с ним об этом заканчивался угрозами, что он покончит с собой, если я от него уйду».

 На экспертной фотографии, сделан­ной в квартире Митрофановой 30 июля 2010 года, — труп Геннадия Митрофанова, полуголого мужчины крепкого телосложения и совершенно опустившегося вида, изукрашенного татуировка­ми. В тот день в ком­пании, где работала Митрофано­ва, отмечали юбилей. Всех сотрудников освободили от работы и вывезли на Пироговское водо­хранилище, в бухту Ра­дости. Вы­ехали все, кроме Натальи: «Я Геннадию рано утром говорю: «По­чему бы мне не поехать на корпоратив?» Он пришел в ярость: «Сучка, да у тебя там любовник!» — и начал меня избивать». Наталия чудом вырвалась и побежала к консьержке, чтобы вызвать милицию. Прибывший наряд забрал Геннадия в ОВД «Теплый Стан», откуда его через два часа благополучно отпустили «за отсутствием состава преступления».

   После чего Геннадий купил двухлит­ровую пластиковую бутылку пива, выпил ее и пошел выяснять отношения с супругой. «Сначала лил слезы, просил прощения. А потом подлетел ко мне и начал лупить, вцепился в горло, начал трахею ломать», — Наталия показывает фото­графию: ее лицо покрыто синяками, ­четко видно синее, в фиолетовых кровоподтеках, горло. «Уже воздуха нет, мне плохо, я его толкаю, он отлетает к разделочному столу, хватает нож, пытается меня ударить в шею. Я перехватила руку у самой шеи, порезала палец. Нож у него из руки чудом выдернула и ударила в бок. Я его только остано­вить хотела, не убить, поэтому ударила не в легкое, не в сердце, — сбивчиво ­говорит она и теребит край свитера. — Он удара в бок не почувствовал, и я нож сразу выдернула, но ему артерию пере­било».

   Потом он сполз на пол возле холодильника. Митрофанова с шумом выдыхает: «Ой, я ужас почувствовала. Я ж не убийца. Я еле пережила эти истязания, и вдруг передо мной — хрипящее тело мужа». После этого Наталия сама позвонила с повинной в дежурную часть.

   Надо сказать, что когда Наталия уже находилась под стражей в СИЗО, прокуратура района Теплый Стан возбудила дело против Геннадия Митрофанова, отозвав первое постановление и закрыв его задним числом «в связи со смертью подозреваемого». То есть следователи были бы очень рады заняться делом человека, из­бивавшего свою жену до полусмерти, но, увы, не могли, поскольку он, так уж вышло, умер. И сотрудник следственного отдела по Черемушкинскому району СК при прокуратуре Шинаков сходу вменил Наталии умышленное убийство.

Адвокат Наталии, Олег Авдеев, утверждает, что следствие пошло по пути максимального обвинения. Ни одно из ходатайств защиты следствием удовлетворено не было: ключевых свидетелей не опро­сили, алкогольную экспертизу провели с нарушением всех возможных норм. По­мимо этого сотрудники ОВД отрицали явку Митрофановой с повинной. Информации о том, что Наталия сама позвонила в ОВД и кричала «Приезжайте скорее, я убила мужа», в деле не было. А значит, убийство было спланированным. 

Авдеев листает материалы дела: «Наиболее сложно расследуются тяжкие преступления. Здесь смотрят — люди не высокопоставленные, можно обыграть любую позицию, сказать все что угодно. После этого стали шить дело так, чтобы туда не попадали доказательства, ее оправдывающие, а только те, что ее очерняли».

   Дело Наталии слушали в декабре 2010 года в Черемушкинском суде. Для судьи Яны Соболевой, как и для всех остальных, фальсификация обвинения была более чем очевидна. 24 декабря 2010 года Митрофанова была признана виновной в убийстве с превышением ­пределов самообороны. В качестве на­казания суд избрал меру пресечения в виде 1 года 4 месяцев лишения свобо­ды. Авдеев считает, что его подзащитной очень повезло: «Соболева не сочла убийство умышленным, и я отговаривал На­тали­­ю бороться дальше, боясь, что если она будет настаивать на пересмотре де­ла, то «мягкую статью» заменят более жесткой». А она сказала, что если нужно, то дойдет и до Страсбурга.

   Дело Митрофановой — тяжкое пре­ступление, которое сложно расследо­вать, но мотив его — бытовой. Например, в экономических делах разбираться всегда сложно: офшоры, документооборот, сложная терминология, финансовые схемы. А в бытовых делах мотив простой, и фабула очевидная, и громким прецедентом оно вряд ли станет. Мысль, которая первой приходит в голову в истории Митрофановой — сама виновата, чего за такого было замуж выходить, — намно­го сильнее, чем сочувствие даже к невиновной в убийстве женщине. Простота дела работает на руку следователям — они не сильно напрягаются с доказательствами. И именно поэтому — при более-менее адекватном судье и сильном адвокате — есть шанс развалить дело. По словам адвокатов, именно по бытовым делам чаще всего и выносят оправдательные приговоры.

   10 июня 2011 года, после года в заключении, Митрофанову полностью оправдали в связи с тем, что она избрала меры защиты, соразмерные посягательству на ее жизнь.

   «Эти соглашения — призыв к доносам»

В 2009 году на Совете по развитию гражданского общества и правам человека состоялся любопытный диалог между Дмитрием Медведевым и юристом Марой Поляковой. 

Полякова: Федеральные судьи боятся выносить оправдательные приговоры, закрывая глаза на дефекты следствия, игнорируют доводы защиты. По данным судебного департамента за 2008 год, лишь 0,8% оправдательных приговоров постановляются судами, из них около 40% отменяются. Как процессуалист я могу сказать, что это все при весьма невысоком качестве следствия. Правосудие в таких случаях приносится в жертву требуемой статистике. Еще больший вред причиняет требуемая статистика в органах внутренних дел. Это очень тревожная ситуация. Думается, что назрела острая необходимость менять критерии оценки их деятельности.

Медведев: Спасибо, Мара Федоровна. Я, честно говоря, единственное не понял из вашего выступления — то ли ослышался, то ли вы так сказали, — сколько, вы сказали, у нас оправдательных приго­воров?

Полякова: 0,8%.

Медведев: Я думаю, что это неточная цифра. Я, конечно, проверю, просто мне самому как юристу это любопытно. Я позвоню Председателю Верховного суда.

Полякова: Это по данным судебного департамента.

Медведев: У нас, наверное, немного, но другие цифры назывались, не 0,8%. Я проверю просто, мне самому стало интересно. Потому что это на самом деле очень важный индикатор отноше­ния самих судей к своим обязанностям. Ведь в чем еще проблема? Она иногда психологическая. Оправдательный приговор — это, по сути, противопоставле­ние позиции суда позиции следствия. И на это судье зачастую пойти довольно сложно.

 Медведев довольно точно уловил психологию судьи и в отличие от пресс-секретаря Мосгорсуда допустил возможность следственной ошибки. А вот в судебной арифметике действительно есть некоторая путаница. Простой подсчет приговоров за 2011 год по Москве показывает: районными су­дами было рассмотрено 35 626 дел, из них 239 подсудимых были оправданы, а 28 963 — осуждены. Получаем чуть больше 0,7% оправдательных приговоров. Но такой подсчет не устраивает Анну Усачеву. По ее мнению, если правильно считать, оправдательных приговоров гораздо больше. Из общего количества дел надо убрать дела, рассматриваемые судьями в особом порядке, потому что в этом случае оправдательный приговор будет скорее исключением (особый порядок — это когда обвиняемый полностью признает свою вину до суда, и суд вправе вынести обвинительный приговор сразу, без судебного следствия). Тогда процент оправдательных приговоров надо высчитывать из 17 680 дел, рассмотренных в обычном порядке разбирательства. Получается — 1,4%. Действительно, совсем другое дело.

  С Алисой Туровой, адвокатом бюро «Падва и партнеры», мы встречаемся в буфете Мосгорсуда, где прокуроры ­степенно пьют чай, а адвокаты едят пирожки. У Туровой — перерыв в судебном заседании. Слушают групповое дело, в котором участь всех подсудимых уже решена: из семнадцати человек трое признали себя виновными до суда, а еще пятеро подписали так называемое до­судебное соглашение, согласно кото­рому не просто признали свою вину, но и согласились активно сотрудничать со следствием и показывать на сообщников. Еще до начала суда было вынесено восемь обвинительных приговоров, и дела слушаются в особом порядке.

  «Эти соглашения — призыв к доносам, — чеканит Турова. — Мы ждали, что ­процедура будет построена по принци­пу сделки с правосудием в США, но там совершенно другой принцип состязательности сторон, а американские адвокаты обладают более широкими правами, в частности, по сбору доказательств до суда. Они могут нанимать частных детективов, проводить опросы свидетелей и, сравнив свою доказательную базу с обвинительной, приходить к компромиссному варианту. Наши защитники не могут проводить собственного рас­следования, а обвинение сразу говорит участникам дела: «Так, сдай нам Васю, Петю, Колю, неважно, знаешь ты их или не зна­ешь, просто покажи хоть на кого-нибудь, и за это мы тебе срок скостим». Таким образом, досудебное соглашение становится ме­ханизмом осуждения остальных фигурантов.

  В деле фирмы по изготовлению фальшивых регистраций и разрешений на работу, которое сейчас рассматривается в Мосгорсуде, есть молодая подсудимая по имени Валя Кулик. По словам ее адвоката, она к фальшивым документам вообще никакого отношения не имела: «Просто носила бумажки в техническом отделе. Ей даже никто не предлагал досудебное соглашение подписывать, потому что она не зна­ет ничего». Но те, кто подписал, показали на весь технический отдел, и теперь Валя Кулик, которая работала в фирме девять месяцев, может провести в заключении пять с половиной лет.

«Молимся на суд  присяжных» 

 
Даже если считать по хитрому методу без дел в особом порядке, общероссийский процент оправданных будет еще ниже, чем в Москве. По последним данным, за первую половину 2011 года российские суды рассмотрели дела в отношении 408 452 человек, из них были оправданы — 4 587 человек, осуждены — 403 865. Выкинув 244 661 дело «в особом порядке» — около 60% — получаем 1,01% оправданных. Для сравнения: по дан­ным Верховного суда штата Вашинг­тон, в 2011 году суды США рассмотрели 2 448 998 дел, 80% из них рассматри­вались в особом порядке, по делам, шедшим в обычном порядке, в 18% случаев были вынесены оправдательные при­говоры.

  Около 95% дел, рассмотренных в обычном порядке, в США слушались судами присяжных. Один из самых эффективных институтов судебной системы, суд присяжных состоит из коллегии заседателей, отобранных по методике случайной вы­борки. Обычные люди, зачастую без высшего образования, решают судьбу американских обвиняемых по «тяжким» статьям: убийства, изнасилования, похищения. Двенадцать обывателей больше всего бо­ятся осудить невиновного (и отпустить виновного), поэтому вникают во все детали дела с рвением совестливых неофитов. Известны случаи, когда перед вынесением приговора вся коллегия присяжных заседателей шла в церковь — чтобы высшие силы наставили на справедливый путь.

 «А мы молимся на суд присяжных», — сетует Мара Полякова. В 1993 году, когда в России вводили суд присяжных, она работала в Институте Генеральной прокуратуры и помнит, что все тогдашнее руководство прокуратуры в унисон с руководством судебным говорило: «Нельзя вводить такой суд, у нас следователи плохо расследуют дела, и присяжные их будут разваливать». Мара уверена в обратном: «Конечно, ка­чество следствия и в суде присяжных не соответствует тому, что должно быть в идеале, но процент оправдательных приговоров в судах присяжных все-таки ближе к истин­ному положению дел, чем в судах общей юрисдикции. Поэтому мы так бьемся за то, чтобы расширяли составы дел, по которым участвуют присяжные: это единственный суд, где судьи дотошно разбираются во всех мелочах, не боятся власти и могут оправдать человека по тем делам, где явственно прослеживается политический заказ».

 Но набор дел, которые попадают под юрисдикцию суда присяжных, в последние годы не расширяют, а, наоборот, сокращают: присяжные уже не могут рассматривать дела о терроризме, шпиона­же и государственной измене, а в конце 2011 года в Государственную думу поступил на рассмотрение законопроект о том, чтобы изъять из их компетенции уголовные дела о бандитизме и организации преступного сообщества.

Число дел, рассматриваемых судами присяжных, составляет 500–600 в год.