Возврату подлежат

Андрей и Варя

Андрей не хотел больше никаких детей. Ему хватало трех своих. Но пару лет назад жена стала невзначай подкладывать ему статьи про усыновление, включала телевизор, когда там показывали передачи про сирот. Андрею 35 лет, он высокий рыжий бородатый мужчина, похожий на героя советского фильма про геологов. На самом деле он работает программистом, содержит семью, привык мыслить рационально и поэтому довольно быстро понял, что к чему. «Я сказал: «Жена, мы можем это сделать? Можем — давай, а если не можем, то зачем мы это смотрим?» Где-то еще через месяц после этой моей фразы, она решилась сказать: «Может, давай возьмем кого-нибудь», — рассказывает Андрей в кафе, где мы встречаемся. Свою историю он описал на одном из интернет-форумов. Почти всю. В интернете история заканчивалась фразой: «Не намерен отказываться ни от одной» — имелись в виду 7-летняя Варя и жена. Но в итоге от одной он все-таки отказался.

С того момента как жена предложила Андрею взять ребенка, до появления Вари в доме прошло 2 месяца. Жена разузнала, что да как, и привела Андрея и трех детей (13, 9 и 6 лет) в детский дом. «Среди всех детей Варя привлекла наше внимание. Ребенок чрезвычайно самостоятельный. На фоне остальных детей, которые ласкались к каждому взрослому, она к нам относилась несколько настороженно, изучала, — вспоминает Андрей. — Нам дали литературу почитать, и этим ограничились. Сейчас уже не помню какую. Какие-то распечатки из интернета, какие-то свои наработки. Познакомили нас с несколькими страшными историями. И все. Это была весна, май. Надо было либо забирать ребенка, либо оставлять до сентября, потому что дети уез­жали в лагерь, на море. Либо ребенка включали в группу, либо не включали. Была договоренность, что в течение лета приедут за нами понаблюдать, посмотрят». Андрей переоборудовал маленькую квартиру на окраине Москвы под еще одного ребенка. А жена оформила на себя патронат («усыновление не подходило по метрам») и вместе с четырьмя детьми уехала на дачу. «Директор детдома напутствовала нас такими словами: «Если будет тяжело, не терпите, возвращайте, примем всегда». «Первые два месяца — это было очень интересно. Ребенок адаптировался, ребенок пошел вразнос. Летом я практически семью не видел — приезжал только на выходные из города. И месяц отпуска провел с семьей. На мой взгляд, просто шла притирка. Причем не у детей, а у супруги. Жена у меня человек достаточно суровый по своему складу и чувства свои проявляет крайне редко. Главной ее ошибкой было то, что она начала сразу готовить ее к школе. Ребенка, который попал в абсолютно новый мир». Отношения с детьми у Вари складывались по-разному, по мнению Андрея, «нормально», по мнению жены, чудовищно: «Младший наш ребенок был на уровне Вари. Это были два друга. Он учил ее играть в песочнице, каким-то своим играм. У Вари же проявлялось чисто детдомовское наследие. Она пыталась играть в «нехорошие игры», как она это называла. Пыталась раздевать младшего. Пыталась раздеваться сама до последнего. Сверху было слышно. «Что ты мне свою попу показываешь?» — возмущался средний. Когда задавались вопросы, зачем ты это делаешь, — она терялась абсолютно. Это была даже не растерянность, она уходила: знает, что это нехорошо, но продолжает это делать». Жена пыталась учить Варю писать, читать, складывать. Ничего не получалось, Варя не могла сидеть на одном месте и заниматься одним делом больше двух минут. Андрею все это казалось задачей решаемой, Андрей вообще считает все задачи решаемыми, вопрос только во времени и способе: «Я учил Варю кататься на велосипеде. На это с детьми, рожденными в семье, уходило два дня. Отсутствие фиксированного внимания, переполнение впечатлениями, попытки прощупать слабину для удовлетворения только собственного «хочу», агрессия по отношению к нам и детям — все это было, но медленно ­сходило на нет». Через 2 недели Варя научилась кататься на велосипеде — но не читать и писать. Лето закончилось, и семья вернулась в Москву, а Андрей на работу. «Часто, возвращаясь домой, я находил семью в психопатическом замкнутом пространстве, в котором старшие дети заимствовали от мамы способ общения с девочкой через безразличие и скрытую агрессию, а Варя закономерно пыталась со всеми поссориться. Около часа у меня уходило на то, чтобы привести детей в чувство, вернуть систему общения на уровень диалога и взаимопонимания. С женой было тяжелее». Каждый разговор с женой у Андрея заканчивался ссорой. Да еще и теща, которая жила с ними, не помогала, говоря время от времени: «Вы меня лишили радости общения с внуками».

В октябре к ним пришли из патро­натной службы, выслушали все и дали совет — пойти к психологу. А жене подумать о себе, тратить иногда время только на себя, сходить в парикмахерскую, на маникюр. Жена один раз постриглась и один раз сходила к психологу. Конфликты возникали ежедневно на пустом месте. Андрей возвращался с работы, улаживал как-то, уходил на работу, возвращался — и дома снова все были в ссоре. Варя признавала и уважала только Андрея, а Андрей ссорился из-за нее с женой. «Весной она сказала, что «все, я не справляюсь, не могу». Это просто вырвалось у нее. С этого момента начались конфликты между нами. Я пытался объяснить, что семья уже перестроилась, уже ее приняла (но, как оказалось, не вся). Я не видел психологической причины, предпосылок, с чем это связано, и на уровне чего это восприятие. Хотя из того, что она говорила, было понятно, что восприятие было на уровне биохимии. Восприятие запаха». Физическое отторжение? «Да. С этим бороться просто нереально. Она говорит, что это было с самого начала. Тогда мне непонятно, зачем она все это задумала. Надо было остановиться».

Летом, перед школой, куда Андрей уже пристроил Варю, патронатная служба, куда жена Андрея еще несколько раз ходила и говорила, что больше не может, предложила отправить девочку с другими детьми на море. Андрей решил, что за лето жена отдохнет, и все постепенно начнет налаживаться. «Она не хотела ехать на море, хотела скорее оказаться дома, рисовала подарки всем нам. Мне удалось ее убедить, что на море ей будет хорошо. Она обещала привезти мне ракушек. Она сказала: «Папочка, меня тебе не отдадут». Посадил ее на поезд. Отметил, как быстро она переключилась на попутчиков, забыв обо мне. Ведь для сердца, не привыкшего с рождения к проявлению привязанности, за год вряд ли что-то изменится. И ушел». Договор патроната был оформлен на жену Андрея. Она же договор расторгла, согласие Андрея не требовалось.

Андрей из тех мужчин, которые не плачут. Поэтому когда он сидит в кафе, большой, рыжий, бородатый, и закрывает лицо руками, — это по-настоящему страшно. Страшно, потому что не так часто видишь человека, который действительно считает себя предателем.

«На тот момент у меня было две задачи. Первая, окончившаяся ничем, это попытка Варю выдернуть». Андрей пробовал договориться с детским домом о патронате выходного дня, но заведующая сказала: «Это надо резать, это не лечится». Вторая задача Андрея была «вернуть стабильность семье, которая начала рушиться. Здесь удалось». Сейчас прошло два года. Дети до сих пор задают Андрею вопрос: почему? — и у него нет на него ответа. Жена, как считает Андрей, «не понимает, что крест отказа гораздо тяжелее ­креста воспитания». Андрей говорит: «Если бы я знал, что так выйдет! Для себя — я хотел бы прожить этот год вновь. Но вырывать ребенка из привычного ада для того, чтобы через год запихнуть его туда обратно, — нет». Андрей говорит: «Еще не видны последствия нашего предательства, но пройдет время, и они не преминут проявиться. В наших детях, в их недоумении, в наших сердцах, в том, что некуда бежать от себя самого». Страшно? «Я этого не боюсь. Поздно бояться. Надо принимать то, что заслужил».