Не учите меня жить

Алексей Семенов

Семенов: Абсолютно ничего.

Мень: Да как это?! У меня есть взрослый сын, ему 25 лет. Я ни рубля не отдала в его школу! При этом он выучил там два языка, и литературу, и хи­мию, и в хоре пел задарма.

Ямбург: Нет, все-таки давайте не лукавить. Одновременное введение подушевого финансирования и 83-го закона ситуацию, конечно, меняет. В моей школе тоже давали детям два языка. При новой системе, извините, фиг вам два языка, у меня нет на это денег. Хотите — будете платить. Все! Мы знаем, что ребенок стоит столько-то, и есть услуги, которые мы должны оказать. Объем этих услуг тоже определяет государство. И как только будет введен стандарт, произойдет очень простая вещь. Вам положено, скажем, два часа русского в неделю — вот это и есть стандарт. Но за два часа вы его не выучите, значит, добавляем четыре — за ваши бабки, товарищи родители.

Наринская: И вот это вы называете — ничего не изменилось?

Шнейдер: Опасность есть. Но это неравенство — оно и раньше было.Что, не бы­ло разных школ в стране? Не просто хо­роших и плохих, а с принципиально разными учебными планами? В Советском Союзе — не было таких? Не было школы, которую я теперь возглавляю? Не было 57-й? Не было лицея «Вторая школа»? Не было Колмогоровского интерната? А рядом существовало 95% обычных школ.

Наринская: Но вы же понимаете, что всех волнует? Что ребенок в 9-м классе должен выбрать себе пакет предметов — то есть точно определиться с тем, куда он будет поступать и что его вообще волнует в жизни. Притом что в 14–15 лет на это способны очень немногие. А что будет делать ребенок, который сначала выбрал, а через год передумал? Или — вот есть маленькая школа в небольшом провинциальном городке, там все выбрали гуманитарный пакет. Ну, допустим, у них историк харизматичный. А один мальчик хочет поступать в медицинский — и ему биологии просто не достанется, потому что для одного человека школа учителя биологии держать не будет?

Шнейдер: Извините, чтобы поступить, он биологию в школе не выучит. На базовом уровне — да. А профильно — это уже другая история. В школе для этого условий нет сегодня, не будет и дальше.

Семенов: Вы так часто тут вспоминаете маленькую провинциальную школу… Это все-таки журнал «Большой город», нет? Зачем все время спекулировать на теме глубинки?

Наринская: Затем, что с благополучными московскими школами, скорее всего, все будет в порядке. А пострадают прежде всего как раз такие школы. И если мы про них не будем говорить, то никто не будет.

Семенов: Давайте я попробую объяснить, откуда все это вообще взялось. В советское время существовали школы с углубленным изучением отдельных предметов. Имелись английские спецшколы для социальной элиты, математические спецшколы для интеллектуальной элиты и так далее. И тогда же проявились разные не­гативные эффекты — и с репетиторами, и с летними вузами, и с тем, что детки прогуливали и литературу, и биологию, потому что им нужно сдавать английский язык. Какие-то дети абсолютно не хотели заниматься гуманитарными науками, ка­кие-то — естественными. Начало нарастать родительское возмущение: детей перегружают, в школе 14–15 предметов, выучить это невозможно. А еще нужно ввести информатику. Нужно больше социальных дисциплин, чтобы преподавать новую экономическую реальность. Нужно сохранить уровень естественно-научного образовании, потому что у нас передовая страна. Нужно больше часов под языки, потому что за два часа язык не выучишь. Нужно сохранить грамотность. И вот у тебя уже учебный план не 36 часов в неделю, а 48. А это просто невозможно. В общем, где-то к 2000 году советская модель общеобразовательной школы окончательно зашла в тупик. Од­ним из выходов представляется система Международного бакалавриата. Она су­ществует около 50 лет, и это единственная существующая в мире система, которая более или менее адаптируется к национальной специфике в любой современной стране. В 45-й школе, которой руко­водит Миша Шнейдер, ее обкатывали в течение 20 лет и убедились, что и для нашей страны она подходит. Почему ее все так боятся? Потому что учителю био­логии кажется, что он может потерять работу, а в массовом сознании звучит ужасное: «наши дети не выучат химию». Вот никогда у них в жизни не будет химии!

Наринская: Почему советский? Любой нормальный человек должен знать, что такое H2O.

Семенов: Он это узнает в рамках курса естествознания. Курс химии ему для этого не нужен.

Наринская: То есть мы ставим крест на универсальном образовании в школе.

Семенов: Мы ставим крест на лицемерии, состоящем в том, что наш выпускник будет грамотен и в праве, и в экономике, и в безопасности жизнедеятельности, и в военном деле, и во всех остальных 20 предметах.

Шнейдер: Вот вы говорите, что родите­лям не нравится стандарт. На самом деле им не нравится, что образование будет не таким, как в их детстве. Ведь вот советская школа была какая замечательная, у нас же спутники летали! А еще тогда детей учили всем предметам! И так и должно быть!

Наринская: Так насчет всех предметов я согласна.

Шнейдер: А я не согласен, потому что школьник должен был бы изучать все, если бы ему не надо было еще жить немножко. Сколько лет учится ребе­нок в большинстве стран мира?

Ямбург: 13.

Шнейдер: А сколько у нас?

Мень: 11.

Шнейдер: У нас средняя школа когда заканчивается?

Наринская: В 9-м классе.

Шнейдер: А в большинстве стран — в 10-м или вообще там такая структура, когда на старшее звено выделяется намного больше времени. Сколько длятся ка­никулы у детей в школах на ненавист­ном нам Западе? Намного меньше, чем у нас.

Наринская: Тогда чего мы нудим, что у нас дети перегружены, если у нас такие большие каникулы?

Шнейдер: Потому что родителям — на деле — плевать. А школе не до этого.

Наринская: Я все-таки хочу вернуться к своему примеру. Обычная школа, ну, скажем, в Брянске, мальчик хочет хоро­шо выучить биологию. Хороший, светлый мальчик, бывает такое. А родители бедные или пьющие. И вы ему говорите, что он должен сам найти себе другую школу?

Шнейдер: В городе Брянске наверняка найдется школа, где он сможет учиться.

Наринская: Найдется, возможно! Но раньше школа была людям обязана, а теперь…

Шнейдер: Что она была обязана?

Наринская: Учить всем предметам.

Семенов: Да это невозможно!

Шнейдер: Мы все-таки о чем говорим? О биологии как базовом предмете или о профильной биологии в старших, которая позволяет поступить в медицинский вуз? Ведь базовый предмет никто, извините, не убирает. Вообще, во всем мире уже лет 200 изучается предмет, который называется Science.

Семенов: Естествознание.

Шнейдер: Там серьезные блоки биологии, химии, физики. Но для тех, кто будет по­ступать, должны быть совершенно другие курсы. У нас на дворе XXI век, у ребенка возможностей глубоко познать ту же биологию — масса!

Наринская: То есть вы ему предлагаете залезть в интернет и далее самостоятельно и углубленно…?

Шнейдер: В том числе. Есть возможности и в маленьких городах. Вот возьмите Белгород. Средний русский город. Зарплата учителей невысокая. Но там есть любые образовательные учреждения, на любые потребности. Лицеи, гимназии, обычные школы и даже университет есть, который когда-то был слабый, а сейчас сильный, и проблем с абитуриентами у них нет — к ним едут отовсюду.

Наринская: И что — везде так же пре­красно, как в городе Белгороде? Можно строить стандарт, предполагая, что везде так?

Шнейдер: Понимаете, какой бы я город ни назвал, вы все равно скажете, что существует десять депрессивных городов.

Наринская: Просто я считаю, что закон об образовании должен обеспечить среднестатистическому школьнику право и возможности изучать все предметы.

Шнейдер: А вот я образование понимаю по-другому.

Семенов: Да знания про H2O и генетику по новому стандарту он получит в любой школе. А вот претендовать на что-то большее сможет не везде. Вы не найдете для каждого маленького города биолога, ко­торый сможет ребенку дать углубленную биологию. Нет у нас таких учителей. А в большом городе дети могут сменить школу. Вот у меня в классе, в центре го­рода, на Арбате, было 52 человека. И там меня не учили при советской власти почти ничему, кроме математики и радио­дела. После 8-го класса я начал ходить в 7-ю школу на юго-западе, и там меня научили математике. И сейчас будет то же са­мое. Есть в городе школа с углубленной математикой, ты туда пойдешь. Нет — будешь учить среднюю математику, среднюю биологию, science и так далее.

Ямбург: На самом деле есть другая проблема, о которой вообще никто не говорит. Вот есть стандарт начальной шко­лы, на мой взгляд, хороший. Сейчас все обсуждают стандарт старшей школы. Но ведь есть еще стандарт средней школы! Самый важный! Который уже приняли втихаря и в котором вся линия универсального образования погублена. На этой базе вырастить ничего нельзя. Чего мы обсуждаем старшие классы? Этот стандарт дойдет до школ году к 2020-му.

Шнейдер: И лично меня он не волнует, потому что я уже в это время работать точно не буду. И многие не будут.

Ямбург: Понятно, что для хороших школ трагедии нет, потому что там сохраняются какие-то традиции. Но вообще-то у нас сейчас до 9-го класса просто яма. Все провалено, универсальность загублена, там действительно не хватает и физики, и ма­тематики, и всего на свете. В старшую школу без профилизации я не верю, все равно они должны худо-бедно выбирать. Ну, другое дело, что у себя в школе для тех, кто не выбрал, я всегда оставляю один стандартный общеобразовательный класс. Правда, с нынешним финансированием сразу возникают вопросы. У меня огромная школа, почти 2 000 детей, есть все, только черта лысого нет: экономический класс, юридический, медицинский, класс ремесел, классы для больных детей. Вот я в прошлом году набрал 10 детей в маткласс, как-то выкрутился. Но кто мне позволит содержать такой класс? Это дорого, у меня просто денег не хватит. И третий вопрос — про содержание стандартов, за что я на вас обрушился.

Наринская: Где обрушились?

Шнейдер: Это на канале «Культура» было. Ямбург меня в эфире бить собрался.

Ямбург: Да-да. Они с Сашей Кондаковым (Александр Кондаков, один из авторов законопроекта о новом образовательном стандарте. — БГ) что придумали? Заме­чательную идеологию: вариативное об­разование, возможность выбора, голова ребенка не котел, ее нельзя забить все­ми предметами. Я обеими руками за. Но дальше-то начинается политика! В «Единой России» решают — зачем нам история, давайте сделаем обязательный предмет «Россия в современном мире». Потом Путин встречается с главами конфессий и решает сделать обязательным богословие. И останется у нас что? Богословие, физкультура и военное дело.

Наринская: Вот этого-то родители и боятся! А вы все хотите нас успокоить.

Шнейдер: Да не важно это родителям! Родители в массе своей хотят одного: ­чтобы ребенок сдал ЕГЭ и поступил. ­Больше они ничего не хотят.

Наринская: Я не понимаю, почему вы за­щищаете эти бездарные предметы типа ОБЖ и «России в современном мире», по которой и программы-то никакой нет? Шнейдер: Спасибо, что насчет физкультуры вы не спорите. Все-таки неплохо, что есть обязательная физкультура, да? Дети у нас сплошь больные, круг на стадионе пробежать не могут. Это важный предмет. Да и ОБЖ, кстати, тоже, если не превращать его в военную подготовку, а знакомить детей с возможными угрозами. Мы все-таки с терроризмом боремся, а как вести себя в экстремальных условиях, дети не знают. Можно над этим смеяться, но жизнь диктует свое. Конечно, «Россия в мире» — это политический компромисс, чего говорить. Это не изобретение разработчиков. В образе выпускника тоже много всякой дури прописано.

Наринская: Очень много патриотизма, да.

Шнейдер: Притом что никто не может сказать, что это такое. У нас страна с не сложившейся идентичностью, но это во­обще никого не волнует. Меня, как и Женю, больше всего тревожит, что у нас провалено среднее образование. Там очень многое надо менять, при этом, к сожалению, среднее звено — оно самое сложное: на выходе ребенок должен быть универсально образованным, чтобы он мог по­дойти к любому предмету и заняться им профильно. И это ужасно дорого.

Наринская: В результате сейчас вырастет целое поколение, которое в средней школе ничего не выучило, потому что там все провалено, а в старшей должно быстро специализироваться.

Шнейдер: Могу вас успокоить. В школах всегда все происходит очень медленно. И везде будет по-разному. Везде есть своя атмосфера, которая позволяет детям создать нормальные условия.

Мень: Да это смешно — ссылаться на атмосферу. Это же просто что Бог послал. Как вы можете системно гаран­тировать атмосферу?