ТАТАРЫ

Ринат Кудашев

Член правления Российского союза нефтегазостроителей, 75 лет

Род Кудашевых — это старинный российский княжеский род. Наша родословная идет с 1298 года. А в документах все зафиксировано с XVI века. В нашем роду были дипломаты, губернаторы, герои войны 1812 года. Даже песню «В лесу родилась елочка» Кудашева ­написала.

В 2011 году мы делали экспертизу ДНК нашего рода, она показала: «Подгруппа такая-то зародилась примерно 18 тысяч лет назад на Ближнем Востоке, затем ­распространилась на Балканы, Среди­земное море». В общем, мы с булгарами пришли сюда. Гены подтверждают эту гипотезу. В Булгаре была ставка хана Батыя, и один из моих пращуров Бихан был послан собирать ясак для монголов в Мещеру.

Сохранился царский указ 1608 года, по которому мой предок Булай Кудашев был награжден землями на кормление в составе 6 деревень за  36-летнюю служ­бу царю и отечеству. Булай выступал на стороне Василия Шуйского в борьбе с поляками. Одна из деревень так и на­зывается Булаево (Темниковский рай­он, Республика Мордовия. — БГ). Я стараюсь каждый год ездить туда с деть­ми и внуками. Деревня сейчас уже обрусевшая — татар там нет. Но клад­бище и остатки домов сохранились. Я рад, что успел сфотографировать в Булаево надгробные камни 200—300-летней давности, которые какая-то сволочь в прошлом году украла. На фундамент, наверное.

В Темникове несколько лет назад мы даже провели конференцию «500 лет ­служения князей-мурз Кудашевых Российскому Отечеству». Люди из Дворянского собрания были, из Саранска, из Казани, из Москвы, из Уфы.

Петр I издал указ, предписывающий князьям-иноверцам креститься. Из тро­их Кудашевых двое крестились, от них пошла православная ветвь. Один креститься не стал, и его потомки, остав­шись уже без земель и без крестьян, были вынуждены в 1832 году уехать из Темникова в Башкирию. Все это мы нашли в архивных документах Оренбур­га. По этой же причине в Башкирию уеха­ли представители других татарских дво­рянских родов — Еникеевы, Дашкины, Акчурины, Кутушевы. Мой дед родился в 1842 году уже в Башкирии. Отец, участник Первой, империалистической вой­ны, родился в 1887 году. Нас называли «чабаталы мурзалар», т.е. князья в лап­тях. Мы хоть жили и зажиточно, но не как русские помещики, скорее как богатые крестьяне.

В 1931 году у нас все отнимают — три дома, амбары, скот, лошадей, — а отца отсылают на Беломорканал на пять лет. Он вернулся в 1935 году, а 1937 году его забрали по  58-й статье как врага народа и послали уже с концами в Амурлаг. У мамы было четверо детей, и их всех, вместе с дедом и бабкой, кинули в баню. Так мы до 1943 года и жили в бане. А после гибели брата Ринат Шагалиевич Кудашев в доме Асадуллаева Рифата на войне нам выделили угол в нашем же бывшем доме.

Я регулярно совершаю путешествия на родину своих предков в Мордовию и Башкирию, беру детей и внуков. Первый пункт — Темников, затем едем на земли Булая Кудашева. Там собираемся с местными. Я приглашаю муллу Дашкина, предки которого жили здесь же, мы поминаем родственников. Есть специальные молитвы, чтобы им было на том свете хорошо. Дальше едем в Башкирию. Там родственники: дети брата Адыя и сестры Гульшат. Недавно в Буздяке проводили Шежере-байрамы — праздник рода. В этом году меня туда пригласили на Сабантуй и сде­лали почетным гражданином Буздяка и Буздякского района. Я стараюсь под­держивать отношения со своими родственниками в Башкирии. В Уфе у меня 12 племянников.

Учился я в Буздяке, а первый раз я приехал в Москву в 1957 году на Всемирный фестиваль молодежи. Заодно сдал экза­мены в Инженерно-строительный институт. Впечатление от фестиваля у меня осталось очень яркое. Танцы, пляски, веселье, негры — все было здорово. Я очень люблю Дорогомиловский студ­городок. Естественно, мы часто ходили в студенческие годы в парк Горького. ­Сейчас туда особо не ходят, а раньше все трамваи шли туда полными. Парк Горького считался главным местом отдыха молодежи.

Окончательно в Москву я переехал в 1981 году и занял должность началь­ника союзного главка. Как только разрушили министерства и главки, я как ученый возглавил Институт по обустройству нефтяных и газовых месторождений России. До 70 лет я здесь работал, потом ушел председателем совета директоров. Сейчас я член правления Российского Свадьба Шамсикамар Ерзиной и Абдурахмана Бурнашева в доме Садыка Ерзина на Пятницкой, 42, 1913 год союза нефтегазостроителей.

У меня 6 орденов, я кандидат технических наук, заслуженный строитель России, почетный гражданин России, по­четный гражданин города Октябрьский (город в Башкирии. — БГ). Повышал квалификацию в Колумбийском университете, во Франции, в Англии. Я горжусь тем, что вхожу в первую когорту создателей топливно-энергетического комплекса СССР.

Несколько лет назад я внес деньги на строительство новой мечети на проспекте Мира. Я рад появлению больших соборных мечетей в Казани, в Чечне и считаю, что и в Москве должен быть единый крупный мусульманский духовный центр. Ну и не дело же, что люди молятся на улице Гиляровского и на Щепкина. Отделение подготовки служителей нужно организовать, чтобы не уезжали учиться ребята в Каир и в Саудовскую Аравию. Я думаю, что значение ислама недооценивается.

Каждый четверг у меня приемные дни в Меджлисе татарских мурз. Кто хочет доказать свое происхождение, приходит с родословной, консультируется. Раз в год мы организуем дворянские балы в Доме Асадуллаева. В прошлый раз ожидали 60 человек, а пришли 160. Все одеваются в костюмы, прически делают, многие танцуют по всем правилам бала.

Я принимал участие в создании татарской школы в Москве, в борьбе за то, что­бы Дом Асадуллаева вернули татарам. Сейчас с интересом изучаю жизнь московских татар до революции. Еще я член общества «Ватаным», которое выпускает газету «Татарский мир». А где-то лет 16 назад мы создали татарский клуб «Интеллектуал». Задача этого клуба — не забыть родной язык, чтобы дети могли общаться, чтобы сами мы могли общаться, встречаться, приглашать артистов, писате­лей из Казани, из Уфы. Собираемся раз в квартал.

А в свободное время на охоту хожу. ­Охочусь я с 1958 года. Мы с друзьями ­скинулись и на 25 лет взяли в аренду 76 гектаров земли в Костромской обла­сти. Ходим там на медведя. Вот недавно с дочкой и внучкой туда ездили. Два ве­чера на лабазах посидели, а медведь так и не вышел. Зато грибов было море. И глухари были.

Раиса Кудашева

Пенсионерка, 74 года

Один раз он и меня на охоту взял. Все его охотники сказали: «У, с бабой приехал. Ничего не будет». Мне говорят: «Сегодня у нас охоты не было. Завтра чтобы ты не кашляла, не чихала, по снегу громко не ходила, не смеялась, не скрипела». Я думаю: «Ну и куда я попала!» Приехали. Я стою на месте, не шевелюсь, не дышу. Минут двадцать прошло, слышу выстрел, думаю: «Удачно». Подносит муж к моим ногам зверя. Охота была удачная, жен­щина удачная, печень я приготовила отлично. Свежую печень как плохо ­приготовишь?

Со своим Кудашевым я в Октябрьске познакомилась. Он только закончил ­техникум, и у него был костюм с корот­кими рукавами. Рината готовили тогда в армию — волосы ежиком и лицо красное. «Ну пьяница, наверное», — говорю я подружке. А потом на танцы начали ходить. И вот Московские татарки. 1920-е годы живем мы вместе 53 года уже. На танцах познакомились и до сих пор очень любим танцевать. Когда приглашают на юбилеи, на свадьбы, дни рождения, в санаториях — всегда танцуем.

Когда я ехала в Москву, то всю дорогу плакала: «Зачем меня везут в Москву, когда мне хорошо было в Октябрьске?» Мне не хотелось. Но куда деваться? Куда иголка, туда и нитка тянется. Вначале нам обещали квартиру сразу, но не дали, и мы жили впятером в одной комнате на Варшавке. Потом мы получили квартиру в Строгино. Мне очень нравится этот район. Раньше, правда, там было спокойно, а сейчас стройка идет, и стало немножко шумнее, чем сначала было. Проработала я в Башкирии 25 лет в аптеке, а в Москве около 6 лет.

Папа у меня читал молитвы и ходил по гостям читать молитвы. Раньше мы не обращали внимания на религию, а сейчас под старость лет меня настраивают мои дети и друзья. Я потихоньку привыкаю. Утром встаю, открываю комнату и здесь начинаю молиться. По записи учусь.

Дома мы готовим лапшу, эчпочмаки. Когда гости, мы постоянно едим татарскую еду. Раньше иногда в ресторане «Китай-город» заказывали еду. В «Ашане» можно купить халяльное мясо. В Дом Асадуллаева на балы и на концерты иногда ходим, на Сабантуй в Измайловский парк, посещаем татарский клуб «Интеллектуал». В мечеть я хожу очень редко. Один раз в год, наверное, бываю. На проспект Мира хожу.

В город выезжать мне уже тяжело — я люблю свой поселок. У нас есть дома башкирское и татарское телевидение. Тут тихо и спокойно. Недавно выезжала в Дом музыки слушать Сергея Захарова, а так выбираюсь редко.

Гюзель Кудашева

Психолог, 39 лет

Сейчас я очень люблю Москву. Как-то ко мне город повернулся другой стороной.

Но предыдущие годы я Москву, мягко говоря, не любила. Переехала я с семьей в 1981 году, и для меня это было настоящей травмой. Как будто взяли с теплой лужайки, поместили в туманное место и не объяснили, что вокруг. До переезда сюда, то есть до 7 лет, я была спокойной и веселой девочкой. Ощущение мира у меня было солнечное. В Москве попала в крутую школу, где дети уже тогда имели кроссовки, джинсы и кукол Барби. А у меня язык был немосковским, одежда простой плюс я еще и татарка. Меня сразу стали называть Галей. Я говорила: «Я не Галя, я Гю­зель». Начали обзываться. Мне не с кем было делиться этими проблемами. И я начала драться. Поэтому когда Гали по­шел в детский сад, я ему сразу сказала: «Запомни, ты Гали, ты татарин!» Потом воспитательница спросила меня: «Почему ваш ребенок, как пришел, первым де­лом сказал, что он татарин?»

В Москве я превратилась в сорванца. У меня появилась внутренняя отчужденность от города, от людей. Для меня это была очень агрессивная среда. Я ездила в Башкирию раз пять в год и мечтала отсюда уехать.

Только уехав в Дубай, я успокоилась внутренне, пришла к Богу. Вернувшись в Москву, посмотрела на город не как щенок, которому нужно защититься, а увидела всю его красоту. И сейчас могу сказать, что искренне люблю Москву. Гюзель Кудашева в одном из магазинов ГУМа Это случилось за какие-то последние 2–3 года. Мое любимое место — усадьба Архангельское. Там я подпитываюсь энергией. Раньше я гуляла одна, теперь вот с сыновьями. Однажды на Крещение вообще в час ночи поехали. В общем, все знают, что я просто болею Архангельским.

Мы жили в Дубае почти два года. У нас были проблемы в семье, и мне было очень важно, чтобы мои дети установили отношения с Богом, особенно Гали в подростковом возрасте. А в Дубае ислам в школах преподают. Я в бизнес вложилась. Но начался кризис, и я практически все потеряла, зато приобрела бесценное — мой старший сын установил отношения с Богом. Гали учился в Дубае в 9–10-м классах. Там у него был тренер по баскетболу и учитель ислама в одном лице. Он чернокожий американец, раньше кололся, выходец из гетто. И в один момент Бог его коснулся, и он уверовал через ислам. Я не считаю, что путь к Богу только один. Они разные, но главное — видеть Бога.

Я мусульманка, но православный храм и протестантская церковь для меня тоже важные места. Для меня суть не в религии. Главное, что есть Бог, и он вездесущий. Вот у меня в комнате Священное Писание и Коран. Вы не можете быть мусульманином, если не признаете Тору и Библию. Что такое мусульманка в моем понимание? Добровольно отдавшая себя служению Всевышнему. Я ходила в мечеть до Дубая, но не понимала, как сильно Бог меня любит, я его боялась. А потом посмотрела на своих друзей-протестантов, и через эти наблюдения мне Бог и открылся.

Я не могу каждую пятницу по пробкам ездить в мечеть на Поклонную гору. Так что я хожу в церковь в Троице-Лыково, чтобы просто побыть в храме. Если бы была в Строгино мечеть, я была бы, наверное, более Мулла Исторической мечети
Абдулла Шамсутдинов с семьей, 1911 год дисциплинирована в сфере ислама. Но если бы в мечетях люди были менее религиозными и более верующими, я была бы рада. В любом случае главное не сколько мечетей, а кто там служит. В мечети на Поклонной мне очень нравятся проповеди имама Шамиля Аляутдинова. Приезжать туда нужно за час, иначе ни за что не припаркуешься. На парковке при мечети даже 20 процентов всех приезжающих в пятницу не поместится.

Атмосфера на женской половине мечети очень колоритная. В передних рядах сидят в основном бабулечки-татарки лет по  70–80. Они такие аккуратные, все в белых платочках, делятся новостями, гостинцы дарят друг другу. Потом приходят люди помоложе — девушки в светлых платках, которые начинают друг друга приветствовать. Очень уверенные в себе. А бабушки начинают на них шипеть. Хотя сами час назад вели себя также: «Привет, дорогая, привет!» Увещевают, в общем, молодежь. Подходят, читают назидания. Под конец приходят и жмутся по углам женщины из Средней Азии. Почему-то они всегда опаздывают. Если бы они приходили раньше, то занимали бы хорошие места.

У Шамиля Аляутдинова прекрасные проповеди. Он говорит: «Вы отрасти­ли бороду и подкоротили штаны и уже считаете себя мусульманами?» В Дубае не страшно носить платок. А здесь страшно. Когда я приехала из Дубая, то некоторое время продолжала ходить в платке. Шамиль Аляутдинов дал очень хороший совет всем: «Не надо надевать черный платок. Можно же надеть серый или ­цветной. Тогда меньше будет агрессии». Можно соблюдать религиозные правила, не провоцируя людей. Поэтому многие мусульманские девушки теперь носят светлые платки.

Я татарский понимаю. Мои брат и сестра росли с бабушкой, и поэтому до 5 лет они только на татарском говорили. А я родилась, когда бабушка уже умерла. Так что у меня произношение уже не очень чистое. Супруг очень хотел, что­бы дети говорили на татарском. И когда мы вернулись из Дубая, Шамиль (муж Гюзель. — БГ) предложил поехать в Ка­зань на несколько лет, чтобы пожить там с Кубратом. Там есть татарская гимназия, в которой все предметы на татарском языке. Когда я сейчас начинаю говорить с Кубратом на татарском, он смеется. У него-то чистый татарский. А мои друзья в Татарстане считают меня странной: «Ты что, ради татарского сюда приехала? Вы там в Москве совсем чудные? Делать вам нечего?»

Сейчас я учусь на психолога. Прохожу различные тренинги, в том числе у профессора Мэрилин Мюррей. Она была личным психологом Майка Тайсона, когда он сидел в тюрьме, и потом стала его другом по жизни, он даже называет ее второй мамой. Я бы хотела в будущем проводить семинары по методу Мюррей среди людей разных религиозных взглядов. Думаю, что работа со своими эмоциями — путь от отчаяния, самоуничижения, разочарования или гнева и агрессии к принятию, прощению себя и окружающих, позволяет Богу наиболее полно ­присутствовать в наших жизнях. На мой взгляд, это актуально и для современных мусульман.

Дина Галиуллина

Домохозяйка, 54 года

Я закончила четвертый курс Уфимского нефтяного института, а на пятый курс уже перевелась в Московский нефтяной институт имени Губкина. Через три месяца после переезда в Москву вышла замуж за татарина из Башкирии. Я не очень хотела переезжать в Москву, да и не произвела она на меня поначалу особенного впечатления. Я вливалась в но­вый институт, выходила замуж. После окончания института уехала работать в Казахстан. Потом ушла в декрет, вернулась в Москву, и вот только тогда началась моя настоящая московская жизнь.

Я люблю в Москве тихие улочки, Строгино. Район Музея имени Пушкина. И Му­зей Рериха — очень значимое место для меня. Раньше, когда хотелось праздника жизни, я выходила на станции метро «Пушкинская», шла пешком по Тверской до Красной площади, проходила через Красную площадь, садилась на «Китай-городе» и приезжала домой.

Я крестилась, когда у меня заболел первый муж. Это был в 1992 году. До этого я была совсем не религиозна. На Соколе есть городок художников и храм Всех Святых — очень люблю это место. Там и роддом, где я родила своих дочерей. В тот день у меня было в запасе минут сорок до поездки к мужу в больницу. Я заскочила в храм Всех Святых, мне сказали, что как раз начался обряд крещения. И я взяла и покрестилась.

Папа полгода потом со мной не раз­говаривал. А затем сказал: «Ты знаешь, дочь, Бог, наверное, един, просто пути к нему разные». А на мой день рождения, мне исполнилось тогда сорок лет, папа подарил икону. Он подвозил батюшку и сказал ему, что дочь у него крестилась в православную веру. И батюшка тогда папе дал икону. Интересно, что с деть­ми у меня тоже так: старшая дочь ходит в мечеть, а младшая крестилась.

Я очень люблю церковь в Троице-­Лыково. Одно время мы с Гюзель часто ездили в Саввино-Сторожевский монастырь. Два раза ходила в мечеть, сестра приглашала послушать проповеди Ша­миля Аляутдинова.

После работы в «Газпроме» я какое-то время проработала в магазине «Белые облака» на Покровке — продавала духовную литературу. А потом открыла похожий магазин на Урале. Он получился, проработал некоторое время, а потом закрылся. В Москве еще есть одно любимое место — Колпачный переулок. Когда я попала туда в первый раз, у меня было ощущение, будто я там жила когда-то, настолько он мне близок.

Бабушка меня воспитывала первые 10 лет. Она себя считала мусульманкой, но в Октябрьске не было мечети, и она мне говорила так: «Мой любимый Аллах в моем сердце». Я у нее как у Бога за па­зухой жила. Она мне передала любовь к татарской кухне, татарским песням. Когда мне Гали Мингазов на Большом Каменном мосту плохо, включаю татарские песни — становится радостнее. На праздни­ки мы закупаем продукты в «Бахетле» — губадию, красный творог. Ездим туда очень часто. Оттуда уйти невозможно — так вкусно пахнет. Мой муж Миша, фамилия у него Теплов, он, сами понимаете, не татарин, но татарскую кухню очень любит.

Шамиль Кудашев

Бизнесмен, 49 лет

В Москву я переехал в 17 лет. Тогда я уже окончил первый курс Уфимского неф­тяного института и перевелся на ту же самую специальность в Институт нефтехимической и газовой промышленности. Адаптировался месяца за  3–4. Но по моим меркам это много.

Москва изменилась очень сильно за эти 30 лет. Помню, что Строгино было районом, в который таксисты не хотели ехать. А сегодня Строгино — это приблизительно середина Москвы. И для меня Москва стала одной из столиц Европы, в которой я живу. И себя чувствую примерно оди­наково что в Москве, что в Лондоне или Брюсселе.

Центр гламурненьким сегодня стал. В Москве раздражают высокие цены на все при посредственном качестве. Напрягает ощущение опасности. И не­скончаемая показушность. А еще то, что я называю синдромом гардеробщика, — когда люди не чувствуют себя командой, им наплевать на место, в котором они трудятся. Официанту важно только получить побольше чаевых, а что подумают про его ресторан — ему по барабану.

По-моему, никто не будет спорить, что мечетей в Москве мало. При этом сам я в мечеть не хожу — и времени нет, и вырос я в другой среде. Если меня спрашивают, я говорю, что мусульманин, но в целом не вижу разницы между монотеистическими религиями. Если у меня есть время и желание, то я зайду туда, где ближе: церковь, мечеть, неважно.

Понимаю, что в Москве сильна бытовая ксенофобия. И это нам очень сильно вредит. Вот мне один известный казахский ученый рассказал, что они своих детей в Москву больше учиться не отправляют: стоит это теперь как в Европе, при этом в Москве они для всех «чурки». Так что их дети все учатся в Китае. И что это значит для России? Что Казахстан через 20 лет будет прокитайским, а не пророссийским. Если Москва хочет быть настоя­щей международной столицей, то вопрос о том, какой человек национальности, должен быть просто забыт. А иначе мы останемся дремучим восточным городом с дремучими людьми.

Как татарин я чувствую себя в Москве комфортно. Я общаюсь в бизнес-сообществе, а бизнес-сообщество интернационально. Но татарам в Москве комфортно, не знаю, как другим мусульманам. Я шучу, что средний москвич знает четыре национальности — русский, нерусский, еврей и татарин. Татары до такой степени вросли в российскую историю и культуру, что отделить их невозможно. Как-то моему племяннику Кубрату предложили сняться в фильме о Древней Руси. Режиссер сказал родителям, что у сына характерный славянский типаж.

Мне очень хотелось бы, чтобы мой сын знал татарский. Но боюсь, что этого не бу­дет. Язык — это та вещь, которая должна прийти вместе с семьей. А учить его как иностранный — это время, а дети очень сейчас загружены.

Гали Мингазов

Студент Финансового университета при Правительстве РФ, 17 лет

Я учусь в Финансовом университете на первом курсе международного фа­культета. Это сильный, престижный ­университет. Обучение полностью на ­английском, хотя многие преподаватели русскоязычные. Преподают также люди из Америки, Израиля, Германии. Все учебники тоже на английском, они у меня в айпэде.

Я учился в Дубае два года, и Дубай мне нравится — как место, где можно отдохнуть. Но жить там для меня скучно. Я жи­ву в Москве, и я привык к забитому графику — постоянно встречи, дела разные. Когда я уезжал, думал: «Вот, наконец-то уехал из Москвы». А пожив там, понял, что это не моя среда.

Я мусульманин. Но в Москве в мечеть ездить тяжело — всего четыре мечети на такое большое количество мусульман. Естественно, там давки. По большому ­счету настоящим мусульманином я стал в Дубае, до этого я мало что в этом понимал. А там у меня даже в школе был предмет — ислам, и большинство людей в моем круге тоже были мусульманами. Сейчас стараюсь по пятницам посещать мечеть на Поклонной горе. Имам объясняет очень понятно и на понятном ­языке. И человек тоже хороший.

На Рамадан я по возможности стараюсь поститься и совершать регулярно намаз. Но это вопрос самодисциплины. Я не пью алкоголь и не ем свинину, но в России сложно есть только халяль. Не всегда это получается.

Я музыку очень люблю, все на свете слушаю, от AC/DC до техно. Всегда в наушниках. Мне очень нравятся клубы Rolling Stone и Gipsy на Болотной. Там очень атмосфера свободная, не грязная, как в других клубах. Я часто бываю на «Красном Октябре» и расстроен, что его хотят закрыть. Правда, и там есть минусы — таксисты, которые надоедают, и охран­ники, которые считают себя богами. Еще мне нравится «Филиал» на Мясницкой. А так в Москве постоянно появляется что-то новое. Летом для меня с друзьями главная точка в Москве — Александровский сад. Очень красивое место.

Так получилось, что у меня мало друзей-татар в Москве. Я и хотел бы участвовать в татарской жизни Москвы, но пока не получается. Хотя на Сабантуй я хожу каждый год, езжу в Казань тоже ежегодно. Болею за все татарские спортивные клубы — в футболе, хоккее, баскетболе. Я все-таки татарин, семья у меня татарская — и приятно окунуться в свою атмосферу. Когда приезжаю в Казань, приятно слушать родную речь на улице или в магазине. В Москве редко, но тоже ее слышу. Недавно на концерте «Сплина» встре­тил татарина. Он говорил по-русски, но с татарским акцентом. В моей семье акцента нет, потому что мы давно в Москве живем.

Кубрат Мингазов

Школьник, 9 лет

Татарскому меня учил папа, а с дедуш­кой и бабушкой я чаще по-русски гово­рю. Здесь я учусь в лицее «Ковчег». Там хороший директор и учителя, но ребята не очень. Одна девочка в классе называ­ла меня татаро-монголом. Я очень на нее разозлился. Когда я жил в Казани, я учился играть на баяне, а сейчас мне нравится больше всего хореография, французский, чтение и физкультура иногда. Еще я с ма­мой хожу учиться кавказским танцам.

По-татарски чаще всего мне читают, но я и сам иногда читаю. У меня много сказок — «Шурале», и еще сказка о том, как у одной тетеньки расческу золотую украли. В моем классе татар нет, но все знают, что я татарин. Мы один раз сказали, а потом в столовой забыли и дали мне свинину. Я отказался и рассказал почему. Они все поняли. Я со всеми общаюсь, но у меня один друг — Зураб. Ему 15 лет. Он ингуш, мы живем рядом. Кстати, его дедушка Чикатилу поймал.

В первом классе мы жили в Дубае, и мечеть у нас была просто во дворе дома. Здесь я иногда хожу на Поклонную гору с мамой, но в воскресенье, у меня же в пятницу уроки. Приходишь в мечеть, тебе там читают, читают, читают... Пол­тора-два часа! И я пока маленький, чтобы держать уразу, я только три дня не ел. Недавно праздник был, мы барашка зарезали. Я ужасно расплакался, мне так его жалко было. А папа мне сказал, что его правильно убили.

Я в Москве был в мечети, потом в Дубае был и в Казани в Кул-Шарифе. Самая красивая не в Москве уж точно. Мне интересно было читать Коран. Не очень сложно, но есть тяжелые сло­ва. Честно говоря, я не запомнил, что там написано. Сейчас хочу заново ­почитать.