AГУЛЫ

Курбан Садыков

Пенсионер, 80 лет

Я родился в самом высоком горном мес­те Дагестана — в селе Дулдуг Агульского района. В селе были в основном агулы. Я работал в совхозе бухгалтером и все время ездил на заработки — в Азербайджан, Среднюю Азию, Самару, Саратов. Урожай убирал, на стройках подрабатывал. А что делать, если в совхозе платили 60 рублей в месяц, а у меня было 10 детей? Многие мужчины так кочевали. И сейчас кочуют.

В советское время мечеть у нас была закрыта. Но мы по секрету молились Глава семейства Курбан Садыков дома в од­ном доме. Свадьбу справляли по своим обычаям. Мои родители были грамотными, читали Коран на арабском. Мать была дочерью муллы. В Москве я был однажды проездом, в  1950-х. А переехал насовсем в 2003 го­ду — из-за детей. Что ж делать, раз дети все здесь. Пока они молодые, пускай поработают. Летом на  2–3 месяца обязательно езжу в свое село. В Москве люди друг друга не знают, не хотят понимать. Не обращают внимания. А у нас в селах, если кто что-нибудь спросит, ему все объяснят. Спросишь в Москве, а тебе гово­рят: «Не знаю». Или с молчанием уходят. Но сейчас в Дагестане ничего хорошего нет. Здесь спокойнее. Плохого я в Москве не видал. На Красной площади я был два-три раза. Последний раз — полтора года назад. Красота в Москве есть. Это же столица, наш фундамент.

Я выхожу на улицу иногда. Прогулки совершаю. Нельзя же все время сидеть. К детям в гости езжу. Летом хожу в парк. А за продуктами ходят дети.

Аиша Садыкова

Пенсионерка, 70 лет

Я из очень богатого рода, который раскулачили. Они были самыми богатыми в на­шем селе. 1 000 овец держали. Я вышла замуж в 18 лет. Научила детей делать на­мазы, молитвы читать. В советское время это не очень практиковалось. Первый раз я увидела Москву в 2003 го­ду. Впечатление было хорошее. Мы были в красивой больнице. Врачи тоже хорошие были, лечили, вовремя уколы делали. Где мои дети живут, там мне и нравит­ся. Это хорошее место. Мы друг к другу ходим в гости. Меня дети на машине во­зят. Ну что я вижу? Вижу, что все люди ходят туда-сюда. Махачкала — маленький город, а Москва — большой, красивый, богатый город.

Умрият Курбанова

Преподаватель, студентка, 34 года

Я приехала в Москву в конце 1998 года. По образованию я историк, диплом у меня был по освободительному движению в Ин­дии в  1920-е годы, но сейчас заново учусь на стоматолога в Третьем меде. Женщины у нас в роду, по папиной линии, всегда це­лительством занимались. Кожные заболевания мы лечили: три дня читаем молитву — и все проходит. Обучить этому нельзя. Я умею. Сестра у меня младшая вообще рукой проводила, и болезнь уходила. А дед был костоправом. Параллельно я преподаю агульский язык в «Намусе», вот уже семь лет. Это русско-дагестанский центр, туда дети со всей Москвы съезжаются: учат родные языки, историю, танцы, просто общаются. Большинство дагестанских детей, родившихся в Москве, родного языка не знают, а родителям хочется, чтобы знали. Они ведь летом ездят в Дагестан, а там не поймут, если ребенок не может пообщаться на родном языке с родственниками, со старожилами. У меня группа небольшая — 14–15 детей, а вот в аварской — человек сорок пять. В Москве много ­смешанных браков — мать, например, русская, а отец — агул. Мать не знает ­языка, отец целыми днями работает — как ребенка обучить? Для этого его ­приводят к нам.

Мои дети тоже ходят на эти занятия. Но первый язык их — русский. Им жить в Москве, и надо русский знать хорошо. Когда я разговариваю, я думаю на агульском, а потом перевожу свою мысль на русский. А они должны научиться мыслить на русском, чтобы им было легче общаться.

Еще в Москве есть культурный центр «Дагестан». Они много работают со студентами, организуют встречи, концерты. Сейчас ведь неспокойное время, едет много молодежи, им надо как-то адаптироваться. После Манежки, я знаю, они собирали студентов, говорили с ними.

Детей, которые здесь родились и выросли, по особенностям мышления от москвичей уже не отличишь. Мои дети не чувствуют, что они не москвичи. Проблемы с теми, которые только что приехали. Они заранее настроены на враждебный прием, на то, что их сейчас ударят и надо дать сдачи. Им тяжело адаптироваться.

Гулять я люблю в усадьбе Кусково. Мо­жем пойти в аквапарк «Ква-ква» на Ярославке. Раньше я с детьми ходила в театры — в Театр Наталии Сац, например. В цирк, дельфинарий. А сейчас у меня нет времени, и хорошо, что школа организует походы в театры и музеи.

Я центр не очень люблю. Например, в этом году я в центре Москвы вообще не была. Я люблю окраины, парковые зоны.

Если у меня есть свободное время, я лучше сяду почитаю. Я из-за этого так ждала зимних каникул! И наконец-то прочитала «Дата Туташхиа» (роман грузинского писателя Чабуа Амирэджиби. — БГ). Мне так понравилось! Читала недавно Ивана Ефремова «Лезвие бритвы». Стала читать нашу дагестанскую классику. Хочу перечитать «Мастера и Маргариту». Я ее читала, но не очень поняла и хочу сесть и перечитать. И «Войну и мир» тоже надо.

Иногда смотришь дагестанские фотографии 1970-х годов — у них такие короткие юбки! Я бы такие не надела. Теперь женщины начинают носить платки, закрываются. А при советской власти девочек заставляли снимать платки. Я буду носить платок и делать намаз. Я знаю, что это тяжелым грузом на мне висит. Правда, в мечети в Москве я ни разу не была. Знаю только, что в мечети на «Новокузнецкой» больше чеченцев и дагестанцев, а в мечети на «Проспекте Мира» — татар.

Мои дети могут есть только национальную еду. Цветную капусту они даже не про­бовали ни разу. Это просто не наше. Мя­со мы стараемся покупать халяльное — в Подмосковье есть специальные скотобойни. Во многих районах открываются халяль-магазины, есть такое мясо и на рынках. Но моя семья старается получать мясо из Дагестана. Агульское мясо счи­тается хорошим. Даже в Дагестане его ценят. А так я закупаюсь в ближайшей «Пятерочке». Ну разве что летом сходишь на рынок — к нам на «Теплый Стан» иногда привозят овощи и фрукты из Дагестана. Когда знаешь, что они дагестанские, и кушается уже по-другому.

Мне в Москве, честно скажу, комфортно. У взрослых людей, думаю, ксенофобии нет. Конечно, те дагестанцы, которые только приехали, может, и ведут себя вы­зывающе. Но поживут в Москве годик-другой — и все, сливаются с городом. Я хочу, чтобы дети сохранили нашу дагестанскую гостеприимность. Иногда, когда дочка была маленькой, она даже плакала: «Мама, а почему к нам сегодня никто не пришел?» Есть такая притча: если в дверь постучались и хозяин спросил «Кто там?» — значит, там живет не дагестанец. А если хозяин сказал: ­"Входите", — значит, дагестанец. Аиша Садыкова (справа) дома; ее внуки Рамазан и Цаиваз и невестка Майя Я, конечно, танцую лезгинку. Нет дагестанца, который бы не танцевал лезгинку. Последний раз танцевала на корпоративе у брата в стоматологии. Но сейчас я уже, пожалуй, считаю себя москвичкой. Москвичей это, наверное, может возмутить. Но я рада, что живу в Москве. Хотя на родину, конечно, тянет, и, может быть, я когда-нибудь туда вернусь. Но пока не планирую. В каком-то смысле Москва похожа на Дагестан: на небольшой территории живет много-много национальностей. И все живут дружно. Добрых людей в Москве боль­ше. Я не встречала враждебности — ни на улице, ни в школе. Москва — очень хо­роший город, с очень добрыми людьми.

Имамудин Курбанов

Юрист, 47 лет

Я тоже из села Дулдуг. Это очень демо­кратичное село: в соседнем, например, хан был. А у нас до 1936 года избирались семь старейшин из семи родов. И было специальное место, где собирались и беседо­вали.

Я из рода Устайтар, это переводится как «мастер». Семья у нас продвинутая — мы с детства много читали, все свободно говорят на русском, поэтому и акцента нет. Отец преподавал историю, обществоведение и географию, так что мы много чем интересовались. Особенно астрономией: у нас была плоская крыша, и мы вы­ходили ночью и изучали звездное небо.

Приехал я в Москву в 1983 году. Из на­шего села в Москве до меня учились только четыре человека. Сначала я попытался поступить на стоматологию, но не прошел конкурс и отучился два года в МИИЗ (Московский институт инженеров землеустройства). А в  1989-м поступил в РУДН на факультет экономики и права. Сейчас работаю юристом.

В Москве меня больше всего порази­ли широкие улицы — было впечатление нескончаемого чистого города. И отношение людей было совсем иным. Как-то мне от «Новослободской» нужно было дойти до Делегатской, а я только приехал, ничего еще не знал. Я спросил милиционера, как пройти, так он меня чуть ли не за ру­ку взял и отвел. Представляете себе такое сейчас? Кавказцы считались обходительными джентльменами. А сейчас кавказцев считают преступниками и ворами.

Москва 1980-х была широкой, свободной. А сейчас из метро выйдешь — торговых центров понатыкали везде. Раньше я приезжал на «Беляево», и там ничего не было — вокруг метро сплошная зелень. А сейчас здесь дом, там дом, тут торговый комплекс.

Больше всего в Москве мне нравится Юго-Запад. Чистый район, молодой, просторный, в нем нет скученности. И зона отдыха там хорошая. Битцевский парк, «Тропарево». Может, это потому, что я там жил студентом. Вообще, я природу люблю. В горах я могу пройти пешком 20–30 километров в день.

Но мне нравится и старая Москва. А вот современные здания в центре — не очень. Идешь — дома, дома, особняки, здесь Толстой жил, здесь Пушкин, здесь Гоголь, и вдруг — бац — стеклянный дом. Это выводит из равновесия.

Курбан-байрам, Рамадан мы обязательно отмечаем, я держу уразу (30-дневный пост во время Рамадана. — БГ). Мы не очень традиционные, но я, например, последнее время пост держу полностью. Даже если ты придерживаешься светского образа жизни, все равно надо соблюдать предписания, которые знаешь с детства. Например, у нас в селе принято не только к родственникам ходить после окончания поста, но и ко всем односельчанам. И независимо от того, веришь ты или нет, все равно участвуешь — потому что это праздник.

Есть еще одна особенность дагестанцев: мы свои чувства сдерживаем в присутствии других. Например, жену не обнимешь, не поцелуешь при людях — нельзя. И детей не приласкаешь, особенно мальчиков. Так у нас не принято. Я в Москве был одним из первых из своего села. И это что значит? Если приезжают знакомые — даже не родственники, а просто односельчане или люди из твоего района — ты обязан встретить, отвезти, привезти, а потом проводить. Нет в гостинице мест — селишь к себе. Даже если ты живешь в общежитии, земляка обязан в свою ­кровать положить, а сам — как хочешь. А то он приедет домой и скажет: «Сын Уста нехорошо принял меня», — а это уже оскорбление моим родственникам. Встреча дагестанской общины Москвы с
летчиком-космонавтом Мусой Манаровым
в гостинице «Юность», 1990 год Конечно, сейчас количество дагестан­цев и агульцев увеличилось, и у каждо­го в Москве есть свои. А до этого был только я и еще один парень из нашего села. И все те, кто приезжал в Москву, шли первым делом к нему или ко мне. Бывало, что денег нет, а ему домой надо. И он последнюю стипендию твою забирает — ты ему должен билет купить.

Сейчас, например, среди московских дагестанцев принято хоронить родственников на родине. Бывает, что нет денег на перевозку. И все скидываются: кто с моргом вопрос решил, кто с перевозкой, кто деньгами помог. Причем нет никаких обязательств — кто как смог, так и помог.

Бывает и студенческая взаимопомощь. Я помню, когда мы учились в МИИЗе, ребята из нашего общежития пошли в пивную и там подрались с пьяными. Их было всего двое, мелкие совсем, и их там хорошенько отоварили. Ну что — по­ловина наших студентов вышла и разнесла эту пивную. Это тоже взаимопомощь.

Я бы не сказал, что у нас клановость. На Северном Кавказе, как и везде, сейчас тенденция к индивидуализации. Но все-таки дагестанцы помогают друг другу больше, чем русские. И советом, и деньгами, если надо. Я помогал, мне помогали. Когда я служил в армии, я защищал ребят Северного Кавказа, Краснодара, Ставрополья от дедовщины. Тогда, конечно, дедовщина не была такой свирепой, но была. И неважно, какой они национальности были, — русские в Дагестане были третьими по численности, никто их от других не отделял.

Советскую Москву я с нежностью вспоминаю — это был открытый город. Я, грубо говоря, спустился с гор и смог в московские вузы поступить. Сейчас с национальным вопросом все хуже и хуже. Раньше были евреи во всем виноваты, сейчас кавказцы. За детей страшно. В  1980-е годы я не чувствовал себя чужим. А сейчас мне говорят: «Ты к нам приехал». Ни к кому я не приехал. Это моя страна и моя столица.

Московские дагестанцы, которые тут родились или долго живут, спокойнее недавно приехавших. Можно сказать, что они европеизируются. А в криминальные ситуации чаще всего попадают приезжающие на заработки. Город все же отличается от деревни. Если у нас в селе свадьба, то гуляет все село — 300–400 человек. Всех надо накормить, напоить. В Москве такого среди дагестанцев нет. Приглашаются только родственники, друзья. Конечно, должна быть лезгинка. У каждого свой танец — по нему можно характер определить. Сейчас говорят, на Манежке нельзя танцевать. Ребятам с дредами на барабанах там можно играть, Встреча дагестанской общины Москвы в усадьбе Архангельское на 9 Мая, 1970-е годы а лезгинку нельзя — а почему? Пусть и русские танцуют там свои танцы.

Какая-то культурная жизнь у дагестанцев в Москве тоже есть. Весной лезгины организовывают праздник — день первой борозды. Приезжают из Дагестана эстрадные исполнители. Раньше все это проходило в «Авангарде» на «Калужской», а последние два года в «Космосе» на ВДНХ. Или вот мы с женой были в МДМ на религиозном празднике — дне рождения пророка Мухаммеда, Маулид ан-Наби.

А так я в свободное время хожу в баню. Могу долго и упорно сидеть в парилке. Там в самом деле все равны — все голые. Вот в «Сандуны» мы не ходим. В начале 1990-х я несколько раз туда заглядывал, там какая-то братва бегала. Ребята, которые всякими нехорошими делами занимались. Но я их, кстати, знал — некоторые у меня тренировались. Я же уже 14 лет работаю тренером по карате при РУДН. Для дагестанца это естественно: у нас все борцы. Даже если профессионально не занимаешься, борешься все равно с детства. У нас все игры направлены на подготовку человека к борьбе. Дагестанец так воспитан. У меня первые три месяца в армии было так: если ты за день подрался меньше трех раз, значит, день прошел хорошо. Я не привык к мату, вот и дрался.

В карате команды подаются на японском. Если студенты не понимают, могу сказать на английском, французском, арабском — я в  1996-м получил диплом переводчика в Институте Мориса Тореза. А арабский учил для себя: у меня друзья арабы, и потом это язык религии. Могу читать, понимать со слуха, но не Коран все-таки — у религиозного языка своя специфика.

Я люблю Москву. Если бы я не любил, я бы не жил здесь, собрал бы вещи — и в горы. Я не каждого встречного москвича целую, конечно, но позитив — это главное. А негатив забывается.

Магомедшафи Садиков

Стоматолог, 49 лет

Если меня спрашивают в Москве, кто я по национальности, я говорю — дагестанец, если в Америке, говорю — россиянин, если в Дагестане — агулец, если в Агульском районе — дулдугец, а если в Дулдуге спрашивают, чей я, отвечаю, что из тухума (горский клан, объединенный по принципу кровного родства. — БГ) Пашавур. Вот так у нас все устроено. В Москве агульцев очень мало, мы во­обще малочисленный народ. Не скажу, что знаю всех агульцев города, но тех, кто ходит на агульские мероприятия, — знаю. Дагестанцы держатся вместе, раз в неделю какое-нибудь дагестанское мероприятие в городе точно проходит. Концерты, свадьбы, встречи, похороны, что угодно.

Я учился в Махачкале на стоматолога. В Москву приехал в 1989 году. Думал поработать здесь, потом работал стоматологом в Грозном до  1994-го. С началом войны уехал в город Дагестанские Огни. В 1999 году поработал в Питере, а в 2002 году опять приехал в Москву. Даже защитил тут кандидатскую.

Говорят, что большие города людей не отпускают. А почему их не отпускают, никто объяснить не может. Важно, что здесь я могу получать больше за ту же работу, которую я делал бы на родине. И город красивый. Мне нравится темп в Москве. Он тяжелый, но чем он тяжелее, тем ты становишься крепче. В других местах можно расслабиться, а здесь — никогда.

Я часто хожу в азербайджанские рестораны — там хорошо готовят. А в мечети в Москве не хожу, хотя знаю многих дагестанских врачей, которые ходят. Надо бы и мне, но темп Москвы не позволяет.

Раз в неделю я обязательно иду в баню. С детьми, братьями, коллегами, знакомыми, зубными техниками — все вместе идем париться.

Раньше я занимался борьбой, как все дагестанцы. Сейчас уже нет времени. Все в Москве есть, а времени нет.

Я сперва работал в Пироговском центре, потом открыл свой кабинет, потом клинику. Мы одними из первых в Москве начали применять лазерную стоматологию. Стажировался для этого в Ульме, под Мюнхеном. А клинику назвал «Агул» — в честь своего народа и своего района. Поэтому ко мне иногда приходят агулы, которые о нас как-то узнают.

У меня в клинике работают две сестры, двое братьев, есть племянники, двою­родные сестры есть. Это фамильярное предприятие. У меня еще дедушка и бабушка занимались знахарством. Они занимались, я занимаюсь, мои дети тоже учатся в медицинском. Еще я решил создать в России первую ветеринарную стоматологическую клинику. В России и в СНГ таких нет. Есть в Болгарии, Германии, Англии. Детей рождается немного, а собак и кошек держат все больше, так что спрос будет. Я ее уже назвал «Зоодент».

С серьезными национальными проблемами я не встречался. Иногда приходят в клинику пациенты, видят меня, говорят: «У-у, здесь одни черные» — и уходят. Редко, но бывает. Ну ушли и ушли. Если действительно нужна помощь, неважно, кто тебя лечит. А дагестанских врачей в Москве очень много. Нет ни одной московской больницы, в которой не было бы дагестанца. Умрият Курбанова на празднике в культурно-образовательном центре «Намус» Мои родители живут с нами. Родители сами выбирают, где им жить. Мы привыкли уже. У дагестанца на первом месте не жена, а родители, братья и сестры. У нас так устроено: мать с сыном не общается, только если кто-нибудь из них психически болен.

У меня жена агулка, тоже стоматолог. Не принципиально было жениться именно на агулке, но желательно. Потому что у меня большая семья, а я женился первым. После тебя еще женятся сестры и братья, и все на старшего брата ориентируются.

Магомедгади Садыков

Стоматолог, 40 лет

В Москву я приехал, чтобы подзаработать. До этого работал в казначействе в Дагестанских Огнях, потом выучился в Ставрополе на стоматолога, глядя на старшего брата. Вслед за ним и в Москву подался. Здесь мне не нравится, зато есть работа. В Дербенте есть крепость, Нарын-кала называется, ей 5 тысяч лет. Я раньше не понимал: что туристы ее фотографируют? Стены и стены. И только в Москве понял, что такое древность, — тут такого нет. Когда выйду на пенсию, может, уеду отсюда. Но здесь же дети останутся.

Я вырос в горах и привык доверять людям. Здесь я им тоже доверял, но пришел к выводу, что они не доверяют мне. Нет в москвичах искренности. И помо­щи тоже ни от кого не дождешься. Среда такая.

Я работаю в частной клинике каждый день с восьми часов утра до двенадцати ночи. Два года я работал без выходных и без отпуска — каждый день. Иначе здесь нельзя. И единственное, что мне интересно, — это моя работа. Я хочу в этом деле познать все.

Если я иду и вижу, что хлеб лежит на тротуаре, я его обязательно отложу в сторонку. А другие перешагнут и пойдут дальше. Может, это из-за того, что у нас в семье 10 детей было. Мы знаем цену хлебу. Если я голоден, то мне ничего не ин­тересно — ни революция, ни Путин, ни Жириновский. Сначала я должен насытиться, а потом уже думать о других вещах.

Есть такая черта у дагестанцев — они громко разговаривают: в метро, в автобу­се, на улице. Это они не специально. Они просто иногда забывают, что находятся среди людей. Ну если человек родился в горах, он привык говорить громко. Но надо контролировать себя. Нельзя лезть со своим уставом в чужой монастырь. Я считаю величайшим грехом, если ты причинил неудобство человеку. Я так всегда своим братьям говорю — младшим, конечно, не старшим. Серьезных национальных проблем у меня не было. Но я чувствую негатив со стороны людей, даже когда просто иду по улице. Ну вот произошел этот ­случай с Мирзаевым. А что, ни одного убийства после этого не было? С сентяб­ря месяца в Москве не было ни одного убийства? В общем, я чувствую, что я чужой здесь.

Майя Садыкова

Домохозяйка, 36 лет

Я родилась в селе Дулдуг, но мои родители переехали в город Дагестанские Огни, когда мне был год. С Магомедгади я там и познакомилась. У нас принято выходить замуж только за агульцев. Поэтому я за него и вышла замуж. Так было сказано родителями. У нас в семье все за агульцев вышли. Бывает, что кто-то выходит замуж за людей других национальностей, но не часто. До свадьбы мы видели друг друга на праздниках, мероприятиях, не более. А потом пришли сваты, и через два-три месяца мы сыграли свадьбу.

Когда я увидела Воробьевы горы, магазины, я была удивлена. У нас таких нет. Но я иногда скучаю по Дагестану. В Москве уж очень суетливо. В Дагестане не так. В шесть часов пришел с работы, сидишь дома, в гости пошел, а тут с одного конца на другой и не поедешь. А в Дагестане пешком можно пройтись.

Я тут общаюсь со двором. Мы выходим гулять с детьми, в гости ходим. У меня их двое, Рамазан, ему девять лет, и Цаиваз, ей два. У меня соседки все русские, правда, недавно цыгане приехали. Люди особо никак не реагируют на то, что я дагестанка. С неприязнью я не сталкивалась. Имамудин Курбанов обучает студентов РУДН карате Первое время я в Москве не чувствовала себя комфортно. А сейчас привыкла. Я люблю магазины, парки в Москве. Куда еще ходит женщина? В театры ходим иногда. «Рио» (торговый центр. — БГ) мне нравится. Там красиво все, и близко на­ходится.

Два раза в год я езжу в Дагестанские Огни. Дети хотят туда — там море, друзья, они всех знают. У нас там частный дом. В Москву возвращаться не хотят. Вот в этом году мы не ездили, и Рамазан уже просится. Не хочет ждать каникул. Честно говоря, мне пока комфортнее в Дагестане, но к Москве я уже привыкла.

Назир Садыков

Управляющий стоматологией брата, 36 лет

Я бы хотел, чтобы моя жена была агул­кой и из моего села. Хотя бы потому, что я буду знать ее семью, — кто отец, кто мама, род их. Раньше тухумы были важны, сейчас немного потеряли свое значение, но все равно осталось кое-что. У кого крепкий тухум, те хорошо живут, помогают друг другу. Правда, в селе практически никого из нашего рода не осталось.

Я в Москве с 2002 года. Привык уже. У себя в Измайловском районе все знаю. Некогда думать — нравится, не нравится. Я все время на работе — управляю клиникой брата.

Дагестанцев от других народностей я могу сразу отличить. Даже по походке. Тот, кто рос в горах, более приземистый, телосложение другое. У меня вот лицо красное — потому что в горах давление высокое, и у всех так. Характер тоже отличается. Людям, которые выросли в горах, обычно нелегко живется, бедно, так что они более стремительные. В городе-то всего хватает. Поэтому наши племянники, которые уже выросли в Москве, на­чинают курить, заниматься не тем, чем нужно. А те, которые с гор, стараются выучиться, выбиться в люди — никто не хочет в горах оставаться.

Рамазан Садыков

Школьник, 9 лет

Я учусь в  3-м классе. Больше всего люблю труд, рисование и физкультуру. У меня есть друзья в школе. Их зовут Фатих, Максим, еще один Максим, Илья и много других. А школа от дома недалеко, и я хожу туда один. Дорога в школу скучная. В свободное время я смотрю телевизор или играю в компьютер, но редко, мне часто не разрешают. В компьютере играю в игру, где один человек убивает всех людей. По телевизору мне нравится мультик «Дятел Вуди» и про Терминатора.

О моих проказах в школе лучше и не говорить. Обычно в школе мы никого не обижаем, но когда выходим на улицу, что-то обязательно сделаем: в детский садик залезем на веранду, оттуда прыгаем, охранника мучаем, кричим ему: «Эй, лох, выходи!»

Папа хочет, чтобы я занимался самбо. А я очень хочу заниматься борьбой. Мой любимый праздник — день рождения и золотая свадьба, я был на золотой свадьбе бабушки и дедушки. Сначала мы ели, потом тусили, потом играли в прятки с Ибрагимом. Я иногда езжу в Дагестан, мне там нравится, я по морю скучаю.

Джемият Курбанова

Школьница, 12 лет

Я учусь играть на скрипке в музыкальной школе имени Римского-Корсакова. Меня пока заставляют ходить, но мне кажется, что когда-нибудь я сама захочу. На фортепиано я тоже учусь играть. Мне нравится классическая музыка — вальсы, а из композиторов — Чайковский и Моцарт. Еще мне нравится Сонатина Генделя. Я с детства любила музыку, и родители меня ре­шили отдать в музыкальную школу. Они сначала хотели на фортепиано, но так как синтезатор не подходит и нужно было по­купать настоящее пианино, мы решили пойти на скрипку. Встреча дагестанской общины Москвы в усадьбе Архангельское на 9 Мая, 1970-е годы Я горжусь тем, что я агулка и у меня свой язык и обычаи, которые я могу изучать. Для этого я хожу в «Намус» два раза в неделю — на танцы, хор, традиции и родной язык. На агульском я иногда разговариваю с подружками — и здесь, и в Дагестане.

Больше всего в школе я люблю русский язык, литературу, английский и физкультуру. А еще я очень люблю детективы.

Семьи моих друзей отличаются от моей только тем, что у них родственников меньше, а так — обычные семьи. Только они разговаривают на русском, а мы и на агульском можем. Я с лучшей подружкой дружу с первого класса. Мои родители с их ро­дителями знакомы. У нас в классе в основном русские дети. Даже в прошлом году из националов была только я. А в этом году пришел один таджик. Я каждое лето езжу в Дагестан. Бываю и в Дербенте, и в Дагестанских Огнях, Махачкале, а полтора месяца провожу в селе Дулдуг. В Москве огромные здания, а в Дагестане маленькие домики. И еще ты во дворе всех знаешь, можешь к каждому в гости пойти, а здесь такого нету. Там более теплая атмосфера. В Москве я скучаю по Дагестану и по морю.

В Москве мне очень нравятся музеи, вот в Палеонтологическом была. Еще я люб­лю «Рио», там интересно: игровые залы, кинотеатры. Чтобы с подружками пойти погулять — это самое лучшее место. Мне нравится «Ква-ква»: это лучший аквапарк в Москве. А еще у нас в Перово недавно открыли аквапарк. Мы с братом никак не можем маму уговорить, чтобы она нас туда отвела.