«Уролог — это не мое, иди к онкологу. Онколог — это не мое, иди к неврологу. Невролог — это не мое, иди к обратно к онкологу»

Объяснить БГ, что такое боль, которую испытывает онкологический больной, согласилась автор книги «Про меня и Свету. Дневник онкологического больного» Вероника Севостьянова. Книга была написала в период лечения в онкоцентре в посёлке Песочный Ленинградской области.

«Со Светой мы вместе проходили лечение в онкологических центрах Санкт-Петербурга. Я выжила, Света умерла. Света сейчас лежит на Смоленском кладбище, недалеко от Святой Ксении Петербуржской, а я до сих пор вспоминаю эту нашу короткую дружбу длиною в полтора года и Светины последние дни.

Проблемы в российской онкологии это не только проблемы с обезболивающими в те дни, когда метастазы окончательно захватывают организм. Это и очереди на приём к профильному врачу, и невозможность своевременно бесплатно сдать необходимые анализы и пройти осмотр перед процедурами химиотерапии, хирургии или радиационного облучения.

В те долгие месяцы, когда мы активно лечили рак, мы со Светой и другими моими подругами по больнице постоянно играли в какую-то больничную рулетку. Надо было найти возможность выписать направление на бесплатные анализы на кровь, мочу и кардиограмму. Найти путь обхода длинной очереди на облучение. Узнать в какой из клиник города вводят «правильную химию». Ведь когда ты слышишь признание врача: «В нашей клинике сейчас закупили некачественные препараты, я бы вам не советовал проходить лечение здесь», то понимаешь, что попал в заколдованный круг и выхода практически нет. Чтобы перевестись в другую клинику надо заново отстоять очередь, заново собрать документы и пройти обследования и заново поверить, что у тебя ещё есть время. А сколько времени даётся онкологическим больным?

«Светочка, у меня ощущение, что в позвоночник мне вбили раскалённый штырь. И он сжигает меня изнутри», — это я жаловалась Свете в период, когда мы проходили химиотерапию. У меня не было в костях метастаз, но даже вводимый в организм яд химии заставлял стонать от боли.

«Ты помнишь тот раскалённый штырь в позвоночнике?, — спросила меня Света за три недели до своей смерти, — у меня теперь эта мука во всех костях, и я не знаю как от этого не кричать».

Свету просто выписали из больницы, когда очередная химия была отторгнута организмом, и отпустили домой. Умирать. 29 августа, в последний день, когда она ещё могла говорить, она меня спросила: «За что же они меня так?». И я не нашлась, что ей сказать.

«Трамадол» — это опиумный наркотик, который выписал Свете её врач из поликлиники. Увидев снимки с метастазами, он выписал вдвое положенного объёма, чтобы хватило на большее количество дней. Да, да, этот врач нарушил нормативы, а потому я никогда не произнесу вслух его фамилию, потому что этот человек, взяв на себя страх ответственности, хоть немного облегчил Светину последнюю боль.

До морфина мы так и не дошли. Просто не успели обежать все положенные инстанции, чтобы оформить документы. Света умерла от того, что её сердце не выдержало. Умерла в те дни, когда метастазы захватили ещё не весь организм. И я понимаю, что с такой достаточно быстрой смертью Свете повезло. А меня трясёт от страха, когда я думаю о том, что мои метастазы могут бродить где-то внутри меня.

Надо ли писать о тех, кто выбрал свой путь ухода от боли, выбрав самоубийство? Это очень сложный вопрос. Нельзя пропагандировать, но и замалчивать нельзя. Самоубийство, как и любой радикальный метод не поможет решить проблемы общества. Громкое событие вызовет громкий резонанс и громкие же отклики власти, но, боюсь, что спустя время всё вернется на круги своя. Но каков путь решения? Я не знаю. Поэтому я могу лишь подтвердить, что онкологическая боль — это та боль, которую невозможно перетерпеть».