Анатомия чиновника. Признания

Сотрудник правительства Москвы
___

26 лет

«Я окончил вуз. Мама спросила своего знакомого в ведомстве: «Посмотришь?» «Посмотрим». Я тогда подумал: «Не по­нравится, не получится — уйду».

Прошел три собеседования, понравился, устроился. Хорошо проявил себя в первый год, и меня стали повышать.

Есть три типа блата: первый — это когда ты приводишь человека, который тебе ну­жен, с которым ты раньше работал в другом органе власти. Но эти люди приходят, чтобы работать. Второй — это когда тебе нужно прикрыть какие-нибудь грязные конкурсы, коррупционные схемы. Третий — это когда силовики продавливают. Вот от силовиков обычно полные дебилы приходят. У них есть какое-то представление о предметной сфере, но приходят они совсем не для этого.

Типичные начальники моего ведомства, как и все начальники, выглядят вечно за­нятыми, но чем занимаются — непонятно. Ходят на совещания и решают важные вопросы, которые ни на что не влияют.

Исполнители — молодые ребята, ко­торые в своем вопросе понимают либо ­много, либо ничего. Все амбициозные. На начальном этапе все благожелательны. Самые неблагожелательные — те, кто подобрался к переходу в управляющий персонал. Они как бы между двух огней.

Не припомню, чтобы у нас увольняли. Чаще всего люди сами видят, что их деятельность застопорилась, и сами уходят.

Есть правила, которые нельзя не соблюсти, а есть те, которые можно. Например, приходить позже можно спокойно, потому что ты и уходишь позже. Но нельзя порвать и сжечь контрольный листок (это лист, который прикрепляется к пришедшему письму и на котором руководитель пишет, что с письмом сделать и в какие сроки).

Выучить правила не так просто. Например, правовики должны следить за тем, чтобы ты не нарушил закон. Но на самом деле они следят за тем, не нарушил ли ты форму. То есть, если я напишу «Всех расстрелять!» с одной С, они скажут только: «Вставьте еще одну С».

Начальники бывают разные; как они общаются с подчиненными, только от них зависит. Ты приходишь к человеку, а он просто м…дак. Приходишь весь в мыле, всю ночь не спал, закон писал, пришел показать, а он тебе: «Ты вообще ничего не делаешь, ничего не понимаешь, надо тут «было» на «бывало» поменять». А к другому приходишь: «Слушай, я сегодня что-то приболел. Пойду-ка я домой». И он: «Ну давай».

Реагировать на хамство руководителей можно по-разному — все зависит от целей. Если ты пришел расти — надо потерпеть. И если видишь, что агрессия — это человеческий фактор руководства, тоже можно потерпеть. Доктор Хаус, например, грубил, но при этом ценил специалистов и видел их заслуги. 

 «Когда видишь, что на создание сайта выделено 12 миллионов рублей, заходишь на сайт, а он на html и там чуть ли не «лирушные звездочки» везде — ну все понятно, только кому эти деньги достались, неизвестно. Но иногда можно догадаться»

Место в иерархии — это условность. Бывает, что и дурачков ставят на хорошие должности, а нормальные ребята остаются там, где были. И премии руководители начисляют по своему усмотрению. Оклад мой и моего начальника отлича­ется на шесть тысяч. Но премия у него, конечно, больше.

Тема коррупции у нас непрозрачна. Но есть ведь открытый сайт госзакупок. Мы знаем, что на что покупается и что на что тратится, знаем, сколько что стоит. Куда-то же эта разница девается. Мы с коллегами эту тему обсуждаем регулярно. Мы не обсуждаем конкретные случаи с конкретными цифрами и людьми, но мы мониторим сайт и знаем свою зарплату. Когда видишь, что на создание сайта выделено 12 миллионов рублей, заходишь на сайт, а он на html и там чуть ли не «лирушные звездочки» везде — ну все понятно, только кому эти деньги достались, неизвестно. Но иногда можно догадаться. Ты это с коллегами обсудил и пошел получать свою зарплату в 20 тысяч.

Разброс зарплат у нас — от 15 тысяч до 60 тысяч рублей (максимальная — у начальника отдела федерального уровня), не считая квартальных премий — они тоже разные. Когда я только устроился, я получал 10 тысяч. Я тогда жил с родителями, со второй зарплаты купил себе плеер и больше ни в чем не нуждался. Деньги мне были нужны на дорогу, на вкусности, на кафе. Сейчас я получаю около 35 тысяч, снимаю квартиру за 20 тысяч. На жизнь остается около 15 тысяч в месяц. Правда, сейчас нам без предупреждения снизили зарплату, и, видимо, у меня останется еще меньше.

Я всегда знал, что это дерьмовая идея — работать на государство. Если у меня не появится никакого знакомого, занимающего высокую должность, который захочет позвать меня с собой работать, то перспективы нет никакой. Мы часто обсуждаем это с ребятами. Я бы не хотел больше работать в госслужбе, хотел бы уйти, но не знаю куда.

Иногда приходят предложения типа «да­вайте устроим концлагеря для бродяг». И вот ты сидишь и отвечаешь, что так нельзя, потому что это противоречит Конституции, я недавно писал подобную гневную отповедь.

Мое ведомство занимается непонятной, никому не нужной возней. Я это вижу и как человек изнутри системы, и как сторонний наблюдатель. Не знаю, можно ли говорить человеку спасибо за бордюрчики, стенды с фотографиями на бульварах и тому подобные, пускай даже хорошие вещи, если он это делал для того, чтобы обогатиться.

Есть две причины нелюбви к чиновникам: бюрократия и воровство. С чиновниками ассоциируют либо тех, кто богаче, либо тех, кто страдает синдромом консьержки: с таким же уровнем дохода, но нос задирает и важничает: «Сейчас возьму и не подпишу вам бумажку». Привилегий при получении каких-то документов у рядовых госслужащих нет — есть преимущества: они знают, на какие кнопки надавить, чтобы быстрее получить результат. Мое служебное удостоверение невнушительного вида, но я бы в любом случае не стал им злоупотреблять. Честно говоря, даже не знаю, в каких ситуациях оно может помочь.

Люди, которые не стоят по струнке, а адекватно относятся к госслужбе — как к части своей жизни, а не как к ее замене или цели, — те адекватно смотрят и на протесты. Им не нравятся Немцов и Шендерович, но Навальному они симпатизируют. Изнутри гораздо лучше видно то, против чего идет протестная борьба. Ду­маю, если бы борющиеся люди побывали в недрах госорганов, у них было бы гораздо больше энтузиазма. Они бы уже давно камня на камне не оставили.

Но даже если все это к чертям снести, ничего не изменится. Что есть эти органы власти, что нет их — хуже точно не станет. Вот, например, мы работаем целым ведом­ством, а если его упразднить, то со всеми нашими делами справятся человека два. А может, если посмотреть со стороны, наши дела вообще окажутся чепухой».