​Нормальные люди с нормальной жизнью

Майда Пуаца, одна из создателей коллектива Queer Beograd

Переехала из Сербии в США

О себе

Меня зовут Майда, мне 36. Я живу в Бруклине, США. Я гражданская активистка, веб-разработчик-фрилансер, подрабатываю выгулом собак. Что касается сексуальной ориентации и гендерного выражения, то в моем случае лучшее определение — это квир. Оно изменчиво по своей сути и поэтому вмещает в себя множество моих идентичностей, таких как буч, дайк, перверт и прочее.

О детстве и каминг-ауте

Я росла в Белграде, столице Сербии (тогда — Югославии), и всегда знала, что сильно отличаюсь от других детей. Я была девочкой-сорванцом, и меня буквально каждый день спрашивали, не хотелось бы мне быть мальчиком.

Мне было примерно 16, когда я смогла определить ту «вещь», которая отличает меня от других, — я поняла, что меня привлекают девушки. Будучи человеком с женским телом, я обнаружила себя словно в маленькой коробочке с надписью «лесбиянка». С тех пор моя идентичность эволюционировала и продвинулась во множестве направлений, но один из моих первых каминг-аутов был в качестве лесбиянки.

Мне было 17 или 18 лет, когда родители развелись. Я рассказала обо всем матери, и довольно скоро она рассказала об этом и отцу, который уже уехал от нас. Она использовала мой каминг-аут, чтобы обвинить его, что это он ответствен за мое «разочарование в мужчинах». У моих родителей была вполне типичная реакция, у них практически не было никакой информации на эту тему в тот момент и в той стране. Они отправили меня к психиатру. Я согласилась, но только потому, что мой отец правда поверил, что как-то ответствен за это. Я хотела, чтобы психиатр подтвердил, что моя сексуальная ориентация не зависит ни от него, ни от матери.

О сербском законодательстве

Гомосексуальность была декриминализована в 1994 году. Позже, в 2009 году, не без проблем и не без политических скандалов был принят первый общий закон против дискриминации, который недвусмысленно запрещает дискриминацию по признаку сексуальной ориентации. Но, к примеру, там ничего не сказано про гендерное выражение. Существует еще несколько законов, например о принятии на работу и образовании, которые тоже запрещают дискриминацию такого рода.

О квир-активизме в Белграде

Когда я еще не стала публичной фигурой, люди смотрели на меня немного испуганно, потому что я довольно маскулинно выгляжу, но при этом у меня женское тело. Гуляя в компании девушек, я слышала в свой адрес разные мерзкие комментарии, но не обращала на это особого внимания. Я была частью чего-то действительно захватывающего, создавая пространство радикального квир-активизма и организуя андеграундные квир-фестивали.

В 2008 году наш фестиваль атаковали неофашисты из группировки «Образ». Насколько мне известно, такая же группировка существует в России, но она более открыто фашистская, в то время как сербский «Образ» называет себя скорее патриотами. Но гораздо более серьезные проблемы начались в 2009 году, когда я присоединилась к инициативе по организации гей-парада в Белграде. Это случилось восемь лет спустя после серьезной коллективной травмы, когда самый первый гей-парад в нашем регионе был атакован агрессивными футбольными хулиганами, неофашистами и даже несколькими священниками Сербской православной церкви.

Гей-парад быстро стал очень важной политической проблемой. Он был одним из самых рискованных мероприятий в нашем городе за несколько десятилетий. Новости, как идет организация парада, открытые угрозы, которые мы получали от футбольных хулиганов, неофашистов, чиновников и прочих, — все это было в СМИ каждый день на протяжении почти трех месяцев. Совместными усилиями сербского правительства, их СМИ и хулиганов, которые хотели на нас напасть, создавалась атмосфера линчевания. Я стала одним из публичных спикеров гей-парада, выступала на бессчетных пресс-конференциях, много раз появлялась на телевидении как одна из активистов, которые были публично «аут». Меня начали узнавать на улицах и воспринимать как «главного пидора», и на несколько месяцев простые вещи вроде свободной прогулки по городу стали фактически невозможны. Меня ежедневно оскорбляли «обычные, нормальные» люди, которые узнавали меня и решали мне сообщить о том, насколько я больна и что я им отвратительна. Я даже не могу вспомнить, сколько раз меня окружали на улице молодые мужчины, которые угрожали изнасиловать и/или избить. В итоге это стало отражаться и на моих друзьях. Человек мог оказаться в неприятной и даже опасной ситуации просто потому, что гулял со мной, что его видели рядом со мной.

В интернете было не лучше. В фейсбуке я получала очень подробные угрозы убийством, а полиция в качестве решения предложила заблокировать опцию получения сообщений от людей, которых нет в моем списке френдов. Люди, рассылавшие угрозы, делали это под своими настоящими именами и с настоящими фото на юзерпиках, а полицейские просто не двигали своими задницами.

О решении переехать

Два года я жила в обстановке постоянного стресса, гомофобных угроз и оскорблений, не могла свободно передвигаться. В первую очередь из-за этого я решила, что больше не хочу тратить впустую жизнь в Сербии. Я чувствовала, что переросла все это, и не важно, насколько претенциозно и эгоистично это может прозвучать. Я думала, что могу сделать гораздо больше из более безопасного места, и продолжила свой активизм в немного измененном виде с другого конца океана.

Впервые я приехала в США в 2009 году после организации гей-парада, который был запрещен властями буквально за сутки до начала. Я приехала навестить подругу и осталась там на три месяца — факт, что я могу быть анонимной и что никому нет дела до моей ориентации, освободил и немного успокоил меня. Люди на улицах говорили нам комплименты, что мы великолепная пара. Мы решили, что хотим быть вместе и что, очевидно, именно мне, а не ей, придется переехать.

Когда я вернулась домой, началась организация другого гей-парада, и, несмотря на то что я в ней участвовала только в качестве спикера, меня все равно узнавали, оскорбляли и атаковали. Так что я купила билет, упаковала вещи и ждала. Отъезд был единственным светом в конце тоннеля. Я потеряла мотивацию выходить из дома куда-либо, кроме работы, потому что каждый раз на улице была вероятность, что случится нечто очень плохое. Несмотря на то что те отношения разрушились еще до моего переезда, я все равно решила приехать в Нью-Йорк и самостоятельно разобраться во всем, что меня может там ожидать. И я никогда не сожалела об этом.

О плюсах и минусах эмиграции

Моя жизнь, несомненно, существенно изменилась к лучшему. Да, мне пришлось обменять стабильное положение представителя среднего класса на собственную безопасность, но это сработало. Мне пришлось браться за любую работу, которая попадалась, и мне повезло, что меня «подобрали» невероятно благородные люди, которые взяли меня к себе и дали шанс построить новую жизнь с нуля. Здесь я просто иммигрант с ограниченным доступом и к работе, и к медицинской помощи, и ко многим другим вещам. Но я в безопасности. Я чувствую, что мое перегорание как активиста постепенно проходит и довольно скоро я наверняка займусь какой-либо социальной работой.

Конечно, здесь я столкнулась со множеством новых проблем. С ними сталкиваются многие, кто сюда переезжает. Я очень хорошо осознаю, что моя белая кожа и бэкграунд представителя среднего класса дают мне кучу привилегий. Я могу сказать, что потеряла некоторые классовые привилегии, которые были у меня в Сербии, но я добилась значительно большего. Для того чтобы заработать на жизнь, я выгуливаю собак и делаю сайты, и сейчас я живу весьма комфортно. Но не стоит забывать, что многие люди с высшим образованием, которые приезжают сюда из развивающихся стран, могут надеяться только на работу таксиста или другой физический труд. Вот такой обмен.

О российском законе «о пропаганде гомосексуализма»

Этот закон полностью неприемлем, и я настоятельно рекомендую российским активистам бороться против него. Аргументы просты: если сейчас они делают это с геями, то другая уязвимая группа будет следующей. Возможно, это будут «недостаточно русские» люди или «недостаточно белые» и так далее. И еще мне хотелось бы напомнить российскому ЛГБТ-комьюнити, что нам нужно бороться за наши основные права. Они не упадут в наши руки сами, если мы будем ждать, что за нас все сделает кто-то другой или что нас пожалеют политики.