Золотое пересечение

Возвращаясь из Индии в Россию, я пересекал Тибетский автономный район, не имея ни китайской визы, ни разрешения на посещение Тибета. Путешествие ­ока­залось не таким уж трудным: иногда мне показывали тропу, позволяющую обойти пост, иногда прятали в машинах. Присоветовали полицейское отделение, где можно заплатить наименьший штраф за легализацию. В результате, так ни разу и не столкнувшись с китайской народной армией, я получил разрешение на выезд в Кыргызстан и вскоре оказался в поезде, шедшем из Бишкека в Москву. Вагон был плацкартным (других в составе не было), и я был в нем единственным европейцем. Остальные пассажиры ехали в Россию на ­зара­ботки. На краешке соседней полки сидел немо­лодой корявый крестьянин с официальным приглашением и по всем прави­лам выправленными документами. Он ждал границы с необъяснимым для меня ужасом.

На въезде в Казахстан у нас трижды проверили паспорта, а затем по вагону стали шарить небольшие шайки таможенников и милиционеров. Они нюхали даже воду в бутылках — искали спирт. Узнав, что я журналист, мою воду нюхать не стали, но прислали широкоскулого мужчину в фуражке с высокой тульей.

— Вы человек культурный, — сказал он, — и должны понимать: что-нибудь запрещенное можно найти всегда.

И что-нибудь действительно находили у каждого: то отсутствующий штамп в паспорте, то незадекларированные сомы. Все проблемы решались взяткой, но шмон продолжался и дальше — в первый день, пока поезд тащился через засыпанную снегом степь, и следующие двое суток, когда мы ехали мимо леса, ­перемежав­шегося вытянутыми зданиями русских полустанков. В грязном, пахнущем едой и потом вагоне все время кого-то грабили, причем жертвы не интересовались даже, какую именно страну представляет очередная «власть».

Русские пограничники хамили, пожалуй, даже больше, чем милиционеры.

— Так, паспорта, быстро! — кричал молодой солдат мужикам, годящимся ему в отцы.

— Куда прешь?! Пошел на место, живо! Ну-ка, полку отдирай от стены!

Мужики отдирали полки, в сотый раз распаковывали полосатые сумки, толстыми, грубыми от работы пальцами протягивали документы.

Милиционеры заходили молча, требовательно пощелкивая ногтем по лежавшему на ладони паспорту. Когда они доходили до бойлера, в котором кипятился чай, стопка была уже так высока, что ее приходилось придерживать ­подбо­родком. Тогда к бойлеру выстраивалась очередь, и паспорта продавали обрат­но по 20 р. за штуку. Это повторялось на каждой границе и между ними — с нерегулярными промежутками. Большие зас­тенчивые люди в ботинках с квадрат­ными носами и в толстых вязаных свитерах покорно вставали в очередь и отдавали деньги.

— Они же не просто так возле печки встают, — невесело пояснил мне сосед, — вот бросит он паспорт в топку, и что ты будешь доказывать?

Мне было стыдно, оттого что за всю дорогу у меня не отобрали ни рубля. Но никто не сказал ни слова, а вечером, когда все вытащили из сумок лепешки и остывший плов, мне тоже протянули порцию, уложенную на кусок газеты.

— Ты парень культурный, — сказал кто-то. — Кушаешь с нами — значит, уважаешь. В прошлый раз ехали — соседи с нами кушать не стали.

Остальные покивали и принялись за еду. За ужином говорили по-русски: может быть, из вежливости, может, оттого что среднеазиатский лингва-франка был удобней для них самих. Рассказывали о том, как искать общежития и работу, как луч­ше везти обратно деньги и где их спрятать сейчас. Вспоминали семьи. О границах не было сказано ни слова, словно они касались лишь тех, кто их устанавливал. Государство занималось границами, остальные старались их обойти. И еще — и это было самое удивительное что в Тибете, что в этом вонючем вагоне — о том, как помочь друг другу в этой странной борьбе.