Жизнь - малина

Теща объяснила мне причины моей никчемности. «Вы просто совсем иначе думаете о будущем, то есть вы просто не думаете о нем. У вас в доме нет малинового варенья. Мыслимое ли это дело — жить в стране с самой вкусной малиной и летом не сварить хотя бы десять банок? Малиновое варенье зимой — это же практически рифма, не говоря о профилактике простуды». Я, конечно, в ответ сказал что-то неубедительное про малиновый джем, который можно всегда купить хоть в «Пятерочке», хоть в «Эдьяре», но не заслужил даже ответной усмешки. Не купишь судьбы в магазине, что называется. Или наоборот.

Я готовлю с пяти лет. Но действительно, мне никогда в голову не приходило смешать малину с сахаром или долго кипятить в медном тазе какой-нибудь крыжовник.

Не все, видимо, передается по наследству. Моя бабушка варила три вида только брусничного джема, крыжовник с косточками, крыжовник без косточек, золотую, почти прозрачную ранетку, вишню, малину, смородину всех цветов. Бессчетные банки заполняли вместительный сарай. На всех — аккуратные бирки с точным указанием состава, года, дня и месяца изготовления.

Там попадались настоящие раритеты. Однажды, проводя у бабушки одно из ­детских лет — восьмидесятого или восемьдесят первого года, — я обнаружил там банку, кажется, калины четырнадцатилетней выдержки. Варенье превратилось в камень, и его надо было ковырять ножом для колки льда.

Часть этого стратегического запаса время от времени посылалась родственникам, чтобы помнили.

Зиму девяносто шестого года я провел в обществе двух трехлитровых банок варенья из слив. Сливы были страшно засахаренные, почти черного цвета и текстуры канифоли. Они были винтажными. На каждой банке рукой моей бабушки было наклеено по линованной этикетке и каллиграфически выведено: «Слива, 1990». Варенье было старше моей собаки, нового русского ­капита­лизма и почти такое же бесполезное. В ту зиму мы не пили чай, а с водкой слива не сочеталась. В конце концов варенье покрылось вонючей зеленой коркой и отправилось на помойку.

Судьба моей собаки сложилась не менее драматически. Сначала ее сбила машина — полгода она провела в собачьих клиниках и в итоге каким-то чудом не лишилась ноги и даже не охромела. Потом на охотничьей заимке, где я про­водил каникулы, ее страшно напугали работники одной подмосковной ОПГ — они залечивали на обкомовской охотбазе раны и развлекали себя как могли. Пили пиво «Хайнекен» ящиками, сварили лохань брусничного соуса, глушили динамитом рыбу, стреляли из черных промасленных АК по цаплям.

Грохот от этой стрельбы стоял страшный. Моя собака поджала хвост и исчезла в лесу. Я ждал ее три дня, но она не вернулась. Гангстеры ходили ее искать, закинув за плечо элегантные оптические винтовки. Но не нашли.

Тогда они проставили мне десять ящиков «Хайнекена» и пытались виновато дать мне денег. Потом им привезли маленькую юркую плоскодонку с адски мощным двигателем, и они стали гонять на ней по заливу, пугая рыбаков и рыбу. Про меня они забыли, видимо, посчитав, что приняли достаточное участие в моей судьбе. Я уехал в Москву без собаки.

Животных я с тех пор не держал, зато этой осенью впервые сварил варенье. Спохватился я поздно, поэтому сезон­ной малины мне не досталось. Пришлось довольствоваться фейхоа. Шесть килограммов зеленых плодов, похожих на помесь зеленых шишек и каффиро­вого лайма. Столько же сахару. Двухлитровые банки без крышек. Крышек на рынке, как и малины, не было — не сезон.

Я нафаршировал банки нарядной зеленой гущей фейхоа, залепил сверху упаковочной пленкой и наклеил стикеры. На стикерах написал: «Фейхоа, ноябрь 2008». Вот, думаю, будет чем удивить тещу. Но через неделю зеленый цвет фейхоа стал сереть, сверху возникла зловещая бурая пена.

Еще через два дня я выбросил варенье на помойку. Видимо, стратегические запасы — не для меня. Остается уповать на супермаркет.

А про собаку выяснилось, что она бежала без передышки по тверским лесам пятьдесят километров, и там ее подобрал егерь. Об этом мне рассказал сторож с обкомовской охотбазы. Он навещал того егеря и видел собаку.