Жизнь или колбаса

Иллюстрация: Маша Краснова-Шабаева

Узнав, что я зоолог, люди часто расспрашивали меня про мою работу. Интересовали их, конечно, не теоретические подробности, которые волновали меня. И даже не практическая польза от моей работы, ­ко­торой не было и в помине. Им было интересно, «кого я изучаю». Изучал я сусликов. «Вы что же, убиваете маленьких сусликов?» — спрашивали меня. «Нет, что вы», — отвечал я, вытирая холодный пот. Тут было от чего потеть, потому что, хотя я действительно никого не убивал, ­опре­делен­ные страдания сусликам я причи­нял. А именно — ампутировал им паль­цы, чтобы можно было их различать.

Ничем не попрекали меня в жизни боль­ше, чем несчастными сусликами. О чем вообще можно разговаривать с челове­ком, который режет сусликам пальцы! Я даже перестал оправдываться. Что я мог ответить? Что наука требует жертв? Что тыся­чи сусликов погибают в результате ­не­­винной хозяйственной деятельности ­че­ловека? Что (истинная правда!) суслики прекрасно живут с ампутированными пальцами? Все эти аргументы не имели никакого действия: что такое наука («любопытство») по сравнению со страданиями конкретного зверька.

Самое удивительное, что мои оппонен­ты раз за разом отказывались замечать собственное лицемерие: их аргумент легко мог бы быть обращен против них ­самих. Что может быть проще — отказаться от похода в цирк или бифштек­са на ужин: это практически незамет­ная жер­тва по сравнению с переменами в жиз­ни львов, мартышек и коров, избавленных от жизни в клетке и смерти на бойне. Мы все не только едим животных, мы носим их шкуры, мы пьем их молоко, мы держим их в клетках на потеху толпе, мы изучаем их в лабораториях, мы тестируем на них новые лекарственные препараты и косметику, мы препарируем их, чтобы выучить биологов и врачей, мы натаскиваем их на поиск взрывчатки и наркотиков, мы, наконец, используем их как тягловую силу. И отказавшись от каждой из этих привычек, мы лишь немножко ухудшим свою жизнь. Перестанем заниматься наукой, не будем ходить в цирк, ­откажемся от мяса и молока, научимся ­наконец тестировать новые лекарства на людях… Этот ряд можно продолжать бесконечно — руководствуясь лишь ­здравым смыслом и мерой собственной ­святости, — хотя и так ясно, что даже ­отказавшись от самой, казалось бы, ­бес­смыс­ленной жестокости по отношению к жи­вотным, мы изменим наш образ жиз­ни до неузнаваемости. Тут кто-то ска­жет, что отказываться от тестирования ­лекарств на животных никто не собирается, а вот сократить потребление мраморной говядины вполне реально. Ну так просто этот кто-то продает свою нравственность подороже. «Животные не должны убивать себе подобных— гласила шестая заповедь Скотного Двора — беспричинно». Каждый решает для себя, что является причиной достаточно веской — вот для меня, например, фундаментальная наука.

Но это еще полбеды. Беда состоит в том, что мы не знаем даже, оценят ли животные нашу доброту. Ведь решать, чего хочется животным, придется нам — они, к сожалению, рассказать об этом не способны. Каждый согласится, наверное, что овцы не любят боль и стараются избежать смерти. Но ведь ни у одной овцы нет выбора между смертью на бойне и смертью от старости. Если завтра все человечество перестанет есть мясо, то овцы — а их на земле около миллиарда — в лучшем случае могут рассчитывать на жизнь в дикой природе, к которой они не приспособлены, и медленное, но верное вымирание. Они будут лишены корма, заботы ветеринара и крыши над головой, а взамен одного мясника получат целое множество, всех размеров, повадок и мастей. Хотят ли овцы этого? Мы не знаем.

Если даже люди с такой удивительной легкостью разменивают свободу на мнимую безопасность и гарантированную пайку хлеба, имеем ли мы право ­при­писывать свободолюбие бессловесным скотам?