Живые

Иллюстрация: Маша Краснова-Шабаева

Мамину смерть я проспал. Агония длилась несколько недель. В последнюю мамину ночь я все-таки прилег, но уже минут через двадцать меня разбудила сиделка. Вся комната, где лежала мама, — потолок, стены, мебель — забрызгана черным. Когда опухоль разъела какой-то сосуд, у мамы горлом пошла шоколадного цвета кровь, и дня через три все закончилось. Но раньше закончился морфий.

Раз в несколько дней я воевал за морфий с поликлиникой. Надо было собрать все пустые ампулы и обменять их на новый рецепт с несколькими печатями и подписями. Потом ехать с этим рецептом в далекую специальную аптеку, где нужного обезболивающего не было, а было другое, похожее. Но на него требовался совсем другой рецепт. Ставить подписи некому. Подождите в коридоре. Приходите завтра. Мама теряет человеческий облик от боли, я — от ярости, врываюсь в кабинет главврача и ору, что желаю ей пожить один день маминой жизнью. Печать находится. И так каждые пять-шесть дней.

И нет ни человека, ни конторы, которым можно дать взятку или оплатить услугу, чтобы прекратить весь этот ад. Наверное, ад можно прекратить, если вколоть весь морфий сразу. А вдруг его не хватит? А вдруг за это настоящий ад? Может быть, именно поэтому морфия выписывают так мало — врачи берегут своих пациентов.

О маминой смерти я думаю на концерте. Рамо, Моцарт, Чайковский, «Свадьба Фигаро», «Пиковая дама». Оркестр Musica Aeterna Ensemble, солисты Новосибирской оперы, дирижер Теодор Курентзис. Сам Курентзис в Москве бывает довольно часто, но играет он, как правило, с местными оркестрами. А когда со своим — это настоящий деликатес. Зал крохотный. Тесный контакт с музыкой такого уровня — редкое и исключительное переживание.

Слушателей — десятка три-четыре. Половина — люди известные. Танцовщик Андрис Лиепа, актрисы Чулпан Хаматова и Татьяна Друбич, герои светской хроники. Некоторых я видел накануне вечером, в смокингах и вечерних платьях, на очень светском мероприятии в гостинице «Балчуг». А сейчас, в воскресный полдень, мы слушаем концерт в холле Первого московского хосписа. Мы — гости, персонал и неизлечимо больные раком пациенты. Некоторые пришли в холл сами, кого-то привезли на креслах-каталках или на кроватях. Слушают с интересом, если устают — просят увезти в палату. Видно, что людям тяжело, но они не страдают.

После концерта Курентзис рассказывает мне, что концерт — инициатива оркестра: что музыкантам важен контакт с людьми, а музыка — лучшее лекарство и для больных, и для здоровых. За семнадцать лет здесь играли Мстислав Ростропович и Татьяна Гринденко, великие музыканты и студенты. Концерты в хосписе каждую неделю, но целый оркестр — впервые. У хосписа много друзей, все помогают, как могут: дают концерты, жертвуют и собирают пожертвования, ухаживают за пациентами.

Неизлечимых больных медицина привыкла списывать в утиль. Иногда медицина ошибается, и в утиль списывают излечимых. Или тех, кто проживет с болезнью годы. Да хоть бы и считаные дни. Хоспис не пытается сделать больных здоровыми. Он лечит от боли и страданий. Зачем нужен хоспис, мне рассказывает его основательница и главный врач Вера Миллионщикова. Как он устроен, мне показывает ее дочь Нюта Федермессер, которая руководит фондом помощи хосписам «Вера». Нюта в хосписе на общественных началах — вообще-то, она учительница английского языка в 57-й школе.

В 1992 году, когда хоспис на улице Доватора только открылся, жители соседних домов настояли, чтобы его обнесли забором. Смерть казалась им заразной болезнью. С тех пор кирпичный забор порос виноградом, а соседи успокоились. В каждом окрестном доме, рассказывает Нюта, за эти годы в пяти-шести семьях были наши пациенты.

Это звучит дико, но в хосписе находиться приятно. Больничного духа нет и в помине. Здесь не пахнет антисептиком, страданием и смертью. Прачечная и кухня в отдельном корпусе, чтобы не мешали запахами и суетой. При этом в хосписе довольно людно — друзья и родственники могут приходить к пациентам в любое время суток. Палаты — только на первом этаже, все с выездом в сад. В саду экзотические деревья, цветут крокусы, а газон холмом поднимается вдоль забора: так газон могут видеть из палат лежачие. Палаты — только четырех-, двух- и одноместные. Это тоже технология: в трехместных двое часто сдруживаются, а третий чувствует себя лишним. Ванная с ванной в центре помещения, чтобы можно было подойти с любой стороны. Это очень важно, когда купаешь тяжелобольных. Нюта говорит, такая ванная — чуть ли не единственная в Москве. Верится с трудом: нормальное и разумное кажется единственно возможным. Потому что если любить и уважать людей, с умом и честно делать свою работу, то чем бы ты ни занимался, получается, что ты строишь нормальную жизнь. И именно поэтому неизлечимо больные улыбаются, в саду цветут прекрасные цветы, а светские люди с энтузиазмом помогают этому абсолютно несветскому учреждению.

Некоторые пациенты в хосписе впервые узнают, что значит жить по-человечески. Что уважение к личности бывает и оно бывает абсолютно бесплатным. Такого внимания к потребностям, прихотям и капризам не пропишешь ни в каких инструкциях, его не получишь ни за какие деньги в самом распрекрасном отеле. С пациентами хосписа происходит то же самое, что семь лет назад с моей мамой и четыре года назад — с отцом. Они больны раком в финальной стадии. Жить им осталось недолго, но живут они хорошо.