Зеленая горечь Запада

Иллюстрация: Сергей Максимов © Студия Лебедева

В принципе, ее, конечно, едят везде. И все же везде она лишь одна из многих аналогичных ей зеленых съедобных вещей. Я покупала ее в супермаркетах США упакованную в медузообразные пакеты, но нельзя сказать, чтобы шпинат, допустим, залеживался, а ее расхватывали. Во Франции она встречается тоже, но там однозначно предпочитают что-то более молодое и нежное — в том числе и в области зеленых листьев, а она — будем честны — груба и шершава на язык. Это никому не мешает в крестьянской Италии, откуда она родом, но и там, помню, просьба положить в салат одной только руколы вызывает удивление официанта. Он, впрочем, уходит и приносит для небольшой русской компании весь ее недельный запас.

И только, пожалуй, в Германии, как и у нас, в «правильном» ресторане для «правильных» людей обязательно должен быть салат из руколы. Но ведь немцы ближе всего к нам по своему низкопоклонству перед Западом. Эта закомплексованная нация стыдится собственной кухни и очень гордится тем, что сейчас чуть продвинулась и способна удержаться от сарделек хотя бы раз в день.

У нас дело дошло до того, что, увидев в меню слово «рукола» (или «руккола», как иногда пишут, рабски копируя итальянское слово), чувствуешь возбуждение. У людей обоего пола сразу улучшается настроение, и они немедленно заказывают это блюдо, не обратив даже внимания, с чем там эта рукола идет в комплекте.

Рукола служит инструментом отделения своих от не своих. Если человек не знает, что это такое, мы смотрим на него с умудренным презрением. Если знает, но не любит, значит, у него, бедняжки, аллергия. А если он не против этой ботвы, но не понимает, чем она уж настолько лучше других, — тут мы засмеемся ему в лицо.

Ее можно купить в наших супермаркетах и на рынках — ее научились выращивать где-то поблизости. К сожалению, кто-то из нас имел неосторожность показать рыночным торговцам, до какой степени мы ею дорожим, за что приходится теперь расплачиваться. В лихие перестроечные годы один мужчина даже сумел запатентовать слово «рукола», так что не знаю, имеем ли мы право так называть ту траву, что вырастил не он. Обычно, жуя свою порцию, я думаю о том, почему же именно эта зелень сделала в России такую феноменальную карьеру и почему именно она дарит нам ощущение причастности к некоему элитарному клубу. И у меня есть гипотеза. Я думаю, все дело в ее горьковатом вкусе.

В современном обществе осталось довольно мало ритуалов инициации: как утверждают антропологи, в мобильных системах они отмирают. У человечества еще есть церемонии первого причастия, бармицвы, получения аттестата зрелости или свадьбы с ее демонстративным окольцовыванием (что символизирует лишение свободы), но уже довольно редко от человека, вступающего во взрослую жизнь, требуют прожить одному в лесу несколько месяцев, прыгнуть через костер, намазаться с ног до головы белой краской, нанести себе несколько серьезных шрамов или покрыть татуировками область гениталий. Во дворах среди мальчишек таким ритуалом может выступать крупная драка, потому что в глубине души человечество помнит: переход в новый статус, в равноправное членство в обществе взрослых должно сопровождаться чем-то неприятным, тогда солидарность клуба прошедших-через-это будет сильнее.

Сейчас граница между невзрослостью и взрослостью смазана, и вообще взрослость не слишком привлекательна. Все в современном мире зовет нас оставаться детьми: маечки с кошечками, протертые творожки, бутылки минеральной воды с соской и фильмы про Лару Крофт.

Взрослым трудно удерживать позиции обладания чем-то таким, чего детям якобы хочется, но нельзя. Все понимают, что детям вообще не хочется ничего взрослого, если даже журнал Playboy уже не вызывает у них интереса.

Поэтому взрослые делают вид. Врачи строго запрещают давать детям кофе до десяти лет, однако тот, кто попробовал бы влить чашку эспрессо в дошкольника, получил бы по полной. Опыт показывает, что дети, как правило, не любят также выдержанные черные маслины, китайские гнилые яйца, спагетти с чернилами каракатицы, чай «Лапсанг Сушонг», сыр рокфор и шоколад с 98%-ным содержанием какао. Кроме того, детям обычно не по душе виски двадцатилетней выдержки и травяной дижестив Fernet-Branca, а вот насчет кагора они очень даже не против прямо-таки с момента отнятия их от груди, хотя родители часто об этом узнают слишком поздно, когда бутылка уже пуста. Прочие же вышеперечисленные продукты можно свободно хранить в полной доступности — дети их не сожрут. Не такие они дураки.

Горькое — вот что осталось нам, взрослым, чтобы с садистским наслаждением говорить: «Вот когда вырастешь, тогда и попробуешь». Вкусовые рецепторы нашего языка исключительно чувствительны к горькому и различают одну его единицу на два миллиона других (кислого — одну из ста тридцати тысяч, а сладкого — и того меньше), и это для того, чтобы мы почувствовали вкус цикуты, когда нам ее подмешают. Но мы сами вливаем в себя яд по капле, чтобы доказать себе и другим, что уже выросли.

Стоит ли уточнять, что то, что относится к взрослению человека, можно сказать и о взрослении общества? Вырвавшись из стадии вареной сгущенки, мы с наслаждением проглатываем горькую пилюлю руколы, гордясь тем, что наконец-то способны ее оценить.