Здесь вам не равнина

«Дело Натальи Эстемировой попало ко мне в произ­водство на второй день после возбуждения — 16 июля 2009 года. Я тогда находился в Ставрополе, дел у меня не было. Думаю, просто под руку попался.

Что происходит с делом Эстемировой сейчас? Мы проверяем версию правозащитников о причастности к убийству Эстемировой сотрудников Курчалоевского РОВД. Допрашиваем. Отбираем образцы крови у конкретных фигурантов и будем отправлять их на генетические исследования. Фамилии фигурантов, пока проверка не закончена, я не хочу озвучивать.

По этому делу уже было опрошено более 800 человек. Это дело сложное: у Эстемировой деятельность была очень бурная, она участвовала во всех вопросах — по судебным делам, уголовным, правозащитным. Очень много версий плюс неочевидность совершения этого преступления и отсутствие свидетелей. То есть преступление было совершено, но никто ничего не видел, а если и видел, то ничего не сказал. У нас же ни одного свидетеля нет, который бы сказал: «Вот, я видел, это было вот так, так и так».

 Я думаю, конечно, все всё видели: там же дом девятиэтажный, вдоль него дорожка, и похитили Эстемирову на расстоянии нескольких метров от подъезда, в 7.30 утра. Понимаете? Я не думаю, что все спали дружно и никто не смотрел в окно. Чеченцы, если что-то происходит, сразу — быстрее посмотреть в окно.

В доме опрошен каждый человек. Я не знаю, чем это объяснить: кто-то боится, кто-то не хочет, надо же будет потом расширенные показания давать, реконструировать события на месте. Показать, где машина стояла, где Эстемирова шла. Люди не хотят.

Можно сказать, с чеченскими властями мы в расследовании дела Натальи Эстемировой не взаимодействуем, поскольку изначально была версия о причастности к этому делу. Причастность Рамзана Кадырова — я думаю, это громко сказано. Но Эстемирова обнародовала факты о похищении отца и сына Альбековых, совершенном сотрудниками Курчалоевского РОВД. Ризван Альбеков был расстрелян в селе Ахкинчу-Борзой. Нам в Курчалоевском РОВД оказывали противодействие — но мне кажется, они больше боялись за свои грешки, чем за дело Эстемировой. То есть они опасались, что мы найдем что-нибудь по делу Альбекова. И мы действительно влезли в дело Альбекова, стали изымать документы, допрашивать местных жителей. Потом дело передали в Гудермесский РОВД, но, насколько мне известно, обвиняемых по этому делу нет, как и по делу Эстемировой.

Пока у нас есть план работы на три месяца. Не надо считать, что этим делом занимаюсь я один: нас целое войско, 1 000 человек, несколько групп оперативников. Они все командированы из регионов, потому что изначально было принято такое решение, что этим делом будут заниматься русские сотрудники — не чеченцы — то есть люди, не зависящие от местной власти.

У нас есть образцы крови и ДНК: из-под ногтей Натальи Эстемировой, с блузки и кофты. Четыре мужских образца ДНК, один — женский. Мы отрабатывали версию о причастности к делу Алха­зура Башаева, жителя поселка Шалажи Урус-Мартановского района. Мы не знаем конкретных обстоятельств дела: может, он находился в машине, на которой увезли Наталью Эстемирову, а может, был водителем. Никто из свидетелей не показывал на Башаева, мы сами вышли на него в ходе расследования: в Урус-Мартановском РОВД было возбуждено уголовное дело о том, что кто-то кого-то попросил прятать оружие и боеприпасы. Сотрудники стали искать тайник, нашли односельчанина Алхазура Башаева, который показал, что Башаев просил его прятать оружие. В тайнике был найден пистолет, из которого стреляли в Эстемирову.

У меня нет данных о том, что пистолет Башаеву подбросили. Я знаю, что Башаев обращался к односельчанину с просьбой спрятать оружие, этот факт установлен следствием (Алхазур Башаев, по одним данным, мертв, по другим — находится за границей, по последним слухам — вернулся в Чечню, но найти его никто не может. — БГ).

Через месяц после убийства Эстемировой, 12 августа 2009 года, в своем кабинете двумя неизвестными людь­ми в масках был расстрелян Руслан Амерханов, министр строительства Ингушетии. Это дело тоже в моем произ­водстве, мы его расследуем, но оно, как и дело Эстемировой, тоже пока не раскрыто.

В следственную группу на Северном Кавказе я попал в 2004 году. До этого я работал юристом на комбайновом заводе в Ростове. Потом стал следователем в Волгодонской транспортной прокуратуре, после перешел в Таганрогскую транспортную прокуратуру — занимался громким делом о «черных риелторах», «делом таможенников». А на Кавказе я стал заниматься Ингушетией, Осетией и Чечней. Началось все так: 21 июня 2004 года, ночь, несколько групп боевиков численностью 300 человек. Большая часть — жители Ингушетии, но были и чеченцы, и кабардинцы, и карачаево-черкесы. Они осуществили нападение на 20 точек на территории Республики Ингушетия. В ходе нападения на Назранское РОВД погибло около 30 милиционеров. Помимо этого в числе погибших был и. о. министра внутренних дел Ингушетии Абукар Костоев, а также заместитель министра внутренних дел Ингушетии Зяудин Котиев и прокурор Назранского района Белан Озиев.

22 июня меня направили в командировку в Ингушетию. 23 июня я уже был на месте. Начались осмотры, допросы потерпевших, установление подозреваемых. Месяц у нас не было вообще никого, ни одного подозреваемого. Через месяц задержали первого, и пошло, и пошло — пять человек, одиннадцать, тринадцать. Всего в суд направили около семидесяти человек, и всех осудили. Последнего — в феврале этого года. И я чувствовал себя хорошо, был удовлетворен своей работой.

Такого нет ни в Ростове, ни в Москве — я не помню всех фамилий, но это ­тысячи людей, которых мы вызывали на допросы, а они на них просто не являлись. Для них обычаи превыше закона, превыше правил. А обычаи у них такие: что сказал глава рода, то и будет выше всего. И если главе этого рода не интересна позиция по уголовному делу, то род будет принимать все меры, чтобы человека спрятать, отправить в неизвестном направлении. Ты идешь к отцу, а он говорит, что сын у родственников. Родственники говорят, что тот уехал на заработки в Москву. Повсеместная ситуация.

Расследованием заниматься сложно. Но людей мы находим: отлавливаем их по своим каналам, подключаем оперативников. Обвиняемого по ингушскому нападению Руслана Баркинхоева мы нашли в Новосибирске. Там же так было: прятали не только причастных к преступлению, но и свидетелей, которые давали показания. Через сотрудников милиции проникали к ним в ИВС (изоляторы временного задержания. — БГ), избивали, угрожали, и люди, опасаясь за свою жизнь, отказывались от показаний. Сотрудники угрозыска узнали, что у Баркинхоева в Новосибирске живет дядя. Наши оперативники поехали в Новосибирск, дождались подозреваемого и задержали. И все. Сейчас он осужден.

В 2006 году в наследство от следователя Константина Криворотова я получил дело о международном терроризме. Одиннадцать человек из Чечни, Ингушетии и Осетии — такая сборная команда, обвинялись в организации терактов на Северном Кавказе и убийстве сотрудников правоохранительных органов. Делом занималась группа из семнадцати человек.

Вот вы спрашиваете, каковы особенности работы на Северном Кавказе. Там еще и проблемы с судьями существуют. Смотрите, раскрытием дела я занимался в 2007 году и в марте того же года отправил его в производство. И после этого дело болталось от одного судьи к другому ровно четыре года.

Под разными предлогами судьи брали самоотвод, и уже некому было это дело поручать. Потом дело передали в Ставропольский суд, и только в феврале 2011 года оно было рассмотрено. Был приговор, одиннадцать человек сели, и двое из них получили пожизненное заключение.

Мне самому не страшно заниматься такими делами. Знаете, я как-то стараюсь не думать о плохом. Я не хожу с охраной, живу в Ростовской области, работаю на Кавказе. Езжу на обычном поезде: вечером выезжаю — и утром уже во Владикавказе.

Ползарплаты на транспорт уходит, а получаю я 55 тысяч рублей в месяц, без премии. Но на Северном Кавказе это нормальные деньги. Но все равно: разъезды, переезды, гостиницы, сегодня ты в одной республике, потом — в другой.

Я больше знаю сейчас про Чечню, чем про Ростовскую область. Домой я езжу только спать, да и то не каждую неделю. В Чечне, на мой взгляд, за последние два года стало немного спокойнее, но есть люди в лесах, есть недовольные из числа их родственников, к которым постоянно приезжают люди из правоохранительных органов. Потому что родственники людей в лесах финансируют и им помогают. Возникает внутренний конфликт: с одной стороны, как можно обвинять мать, которая помогает своему сыну? С другой стороны, сотрудников органов убивают каждый день. Один-два человека погибают каждый день, и про это даже никто не сообщает. Ну если десять человек или двенадцать, тогда — да».