За наше счастливое действо

Когда власти США опровергли слова Павла Астахова о том, что Максим Кузьмин — усыновленный американскими родителями мальчик из России — умер от побоев приемной матери, уполномоченный по защите прав детей при президенте РФ заявил сотрудникам СМИ, что «потерял голос». Оправившись, Астахов обозвал журналистов «тупыми и слепыми». Когда Юлия Кузьмина, биологическая мать Максима, выступившая по телевидению с просьбой вернуть ей Кирилла, второго сына, усыновленного теми же родителями из США, вместе с сожителем возвращалась со съемок в родной Псков, ее сняли с поезда за пьяный дебош. Соседи Кузьминой рассказывали журналистам, что о гибели своего сына она узнала из телевизора и встретила эту новость словами «О, это ж моего в Америке прикончили!».

Ни противоречивые показания детского омбудсмена, ни столь же противоречивая репутация матери братьев Кузьминых не смутили организаторов «Марша за права детей» — одним из основных требований акции стало возвращение на родину брата погибшего мальчка. Идею марша поддержали все парламентские партии — за несколько дней до шествия депутаты объявили в Госдуме минуту молчания. Некоторые противники недавно установленного запрета на усыновление российских детей в США писали в блогах, что в этой показной депутатской скорби чувствуется еле сдерживаемое ликование — так вовремя пришлась трагедия, неоспоримо доказывающая необходимость «закона Димы Яковлева». У меня с этой минуты молчания в голове все время крутились стихи Михаила Гронаса: «дорогие сироты / вам могилы вырыты / на зеленой пажити / вы в могилы ляжете».

За несколько дней до «Марша в защиту детей» в сети появились объявления, приглашающие за небольшую плату — от 300 до 1 000 рублей — поучаствовать в массовке на шествии. Когда на форуме massovki.ru одного из организаторов стали за это стыдить, он разразился гневной отповедью (орфография авторская): «Не хотите — не идите! Я с ножом у горла ни у кого не стою! Я предлагаю заработать — люди хотят заработать. У нас свой кружок по интересам, а интересы моргиналов меня не интерисуют!»

Звоню по одному из объявлений. Девушка заносит в список имя и фамилию и говорит, что в 13.00 нужно быть на «Кропоткинской» в центре зала. «Там будет много людей, вы сразу узнаете, к кому подойти».

Еще по дороге, в метро, встречаю ребят — по виду первокурсников, которые тоже едут на марш. Они смеются и шутят, что те, кто сегодня не пришел, «будут наказаны». В руках — свернутые самодельные плакаты. «Шире шаг, быстрей-быстрей, овощи», — поторапливают их старшие.

Без десяти час «Кропоткинская», обычно немноголюдная, целиком заполнена людьми; многие стоят кучками вокруг женщин со списками в руках. Подхожу к одной, к другой — у них списки от бюджетных организаций, и меня в них нет. «Вы откуда, от кого вы?» — спрашивает третья, пока долго ищет мое имя в перечне из полусотни фамилий. «Я вот по объявлению…» — мямлю. «Так мы же от колледжа!» — отвечает женщина. «Ма-а-ассовка, что ль?» — презрительно тянет стоящая рядом девушка с меховым воротником.

Телефон, по которому я договаривался об участии в массовке, недоступен. Потоком людей выносит на улицу. «С 1 по 20-ю колонну проходите направо, с 21 по 38-ю налево!» — кричат в мегафон. Иду по правой стороне бульвара. Флаги, плакаты, растяжки: «Союз пенсионеров», «Химки», «Народная дружина», «Местные», «Георгиевцы», «Союз семей военнослужащих», «Ассоциация витязей», «Профсоюз граждан России» — от обилия знамен и непроизносимых названий казенных организаций быстро начинает кружиться голова.

«Не родятся наши дети, не подарят нам цветы, будет петь холодный ветер над осколками мечты», — из колонок, установленных вдоль всего маршрута шествия, громко поет Филипп Киркоров. «Реутов, всех собираем!» — строятся в колонну пожилые люди. «А ну, ровно все построились!» — девушка пытается организовать подростков. Они нехотя подчиняются ей, пританцовывая под песню про «любовь окаянную».

Удается дозвониться до организатора массовки, но она сбрасывает звонок. Потом приходит СМС: «Здравствуйте, вот номер координатора». Пытаюсь позвонить по номеру, но в нем не хватает одной цифры. Начинаю сомневаться, что мне удастся получить свои гроши за защиту русских сирот.

«Из московского муниципалитета — ну, администрации районной. Нам начальство сказало сюда прийти», — объясняет омоновцу кареглазая девушка. «Хорошая работа?» — интересуется тот. «Куда там, сами видите… Увольняться хочу».

Людей действительно много, колонны выстроились вдоль всего Гоголевского бульвара — от «Кропоткинской» до памятника Гоголю. Очень много российских флагов и синих шариков «В защиту детей» — их выдавали организаторы. Множество плакатов с текстом вроде «Дети — наша гордость» и «Дети — наше будущее».

«Извините, пожалуйста, в конце еще 1», — приходит новая СМС. Девушка, которая отвечает по этому номеру, явно удивлена моему звонку, но говорит, что ее можно найти у «седьмого столба». Только тут замечаю, что вдоль бульвара на все фонарные столбы наклеены аккуратные бумажки с номерами.

У фонаря встречает веселая девушка в меховом жилете и с бейджиком организатора. «Ты откуда взялся? По листовке пришел?» — удивляется она. Ни о каких списках и деньгах она не знает, но хочет меня хоть чем-то утешить: «Хочешь плакат? Сама вчера рисовала». На плакате слова «Вам нужны еще аргументы» и девушка в платке с характерной челкой, вместо лица у которой вопросительный знак.

«Узнаешь, кто это?» «Челкой немного на Гитлера смахивает» — я пытаюсь гадать. «Да нет же! Это Аленка!» — смеется. «Собственно, все, можешь идти уже», — говорит мне девушка в меховом жилете и растворяется в толпе. Чувствуя себя обманутым, покорно вместе со всеми иду месить бульварную грязь.

«Смотри: «Чужих детей не бывает» — гогочут над плакатом дружинники, стоящие в оцеплении. Рядом две женщины ворчат на колонну под флагами «Кострома — душа России» — вот и сидели бы, говорят, в своей Костроме. За моей спиной мрачноватые парни обсуждают «махач с ОМОНом». Кто-то кричит в мегафон: «В Российской Федерации есть регионы, где нет сирот. Мы должны выйти на этот уровень!»

Черепашьим шагом шествие движется по бульварам. В толпе говорят о том, кто какие бутерброды взял с собой. Говорят о повышении какого-то чиновника и о сокращении зарплат. Никто не говорит о детях. Я начинаю думать, что вообще-то нет смысла собирать на шествие за деньги, когда можно собрать такую огромную и безразличную толпу по муниципалитетам и бюджетным организациям, можно согнать из колледжей и институтов подростков, которые не понимают, зачем сюда пришли, зато радостно свистят, когда колонна идет по тоннелю под Новым Арбатом.

У «Марша в защиту детей» три основных источника участников — подневольные бюджетники и студенты, официозные общественные организации и карликовые партии: «зеленые», Российский общенациональный союз, партия «За справедливость», Партия пенсионеров и прочие, и прочие. Судя по тому, что, дойдя до места митинга, девушки быстро скидывают и сдают организатору фартуки «зеленых», массовку за деньги нанимали именно такие карликовые партии.

Когда я вижу колону из трехсот человек под флагами Союза садоводов России, то c горечью понимаю, что упустил еще один шанс заработать 700 рублей. Дело в том, что первым объявлением, по которому я позвонил, был сбор массовки на «праздничное шествие садоводов» 2 марта. «Это не съемка, это просто шествие, то есть по улице надо будет пройтись. Встречаемся в 11 на «Фрунзенской». Запомните, ваш номер — 225», — сказал организатор, записав мое имя. Но сомнительным «садоводам» я предпочел более откровенное и, казалось бы, надежное объявление о массовке на «Марш в защиту детей». Видимо, зря.

Митинг начинается как концерт во время официозных праздников — ансамбль детей с ограничениям слуха «Ангелы надежды» поет про «слышу голос из прекрасного далека». Ведущий объявляет выступление «почетных гостей сегодяшнего дня». Градус казенщины повышается с каждым словом. «Это пощечина российскому народу и всему обществу! Мы не допустим смерти брата убиенного Максима», — надрывается Ирина Бергсет из движения «Русские матери». Она закутана в платочек и читает по бумажке.

«Я знаю силу русской материнской любви и материнской молитвы», — уверяет Галина Шмелева, «многодетная мать 13 детей». Руководитель Русского общенационального союза Сергей Бабурин несет что-то про ювенальную юстицию и угрожает, что скоро в паспорте будут писать не «отец» и «мать», а «родитель №1» и «родитель №2».

«Здесь собрались те, кого еще недавно называли подлецами», — такими словами начинает свою речь депутат от ЛДПР Владимир Овсянников. И сыпет намеками на тех, кто хочет «унизить Россию, ее институты власти, ее институты материнства, ее институты детства». «Наши дети должны жить в стране, и мы рады, что Россия проснулась», — заключает Овсянников.

На площади становится физически трудно находиться — торжество официоза, безразличия и неприкрытой лжи настолько невыносимы, что я вливаюсь в поток, давно тянущийся с площади прочь. Из колонок доносится группа «Любэ»: «По зеленым полям вновь пройду я оди-и-ин». В голове по-прежнему крутится Гронас:

дорогие сироты
вам могилы вырыты
на зеленой пажити
вы в могилы ляжете
и очень нас обяжете

очень нас обяжете