За английскую королеву
Несоветскость как способ существования
Рембрандт. Ночной дозор, 1642.
Причина, по которой эта репродукция появилась на этой полосе, неизвестна
В каждом поколении есть люди, которые определяют историю этого поколения и тем самым меняют историю страны. Они становятся «историческими персонажами», но не превращаются в памятники на бульварах и в главы в учебниках истории. В советских — да и в любых других — больших энциклопедиях о них пишут 500 знаков, сообщая сведения из метрики и трудовой книжки. Начало прошлого столетия богато такими людьми — они и создали ту грибницу, которая была названа Серебряным веком.
В начале позапрошлого их было тоже немало, об одном из них я писал диссертацию. Его звали Алексей Мерзляков. Иногда, если повезет, на каком- нибудь празднике кто-то пьяный начнет петь «народную» песню «Среди долины ровныя», это его песня, то немногое, что дошло до 2011 года. Между тем это был человек, который перепридумал Московский университет, воспитал добрую половину тех, кого впоследствии назвали декабристами, читал лекции Лермонтову и ругался с Пушкиным, придумал утопическую программу строительства нового золотого века античности и собирал в своем доме людей, создававших XIX век, чьи имена сегодня знакомы трем-четырем филологам. Человек, оставшийся в скобках немногих мемуаристов, в сносках к письмам, в поэтических перекличках (Спокойся! — есть люди! и нас еще не забудут! <…> Мир, песни, свобода — мои: я все презираю!).
Алексей Федорович Мерзляков (1778–1830). Поэт, переводчик, профессор Московского университета
Такие люди меняют культурный ландшафт — они создают тот котел, в котором варится время. Я знал такого человека, в «большой энциклопедии» о нем написано: «Род. 9 февр. 1947 г. [это ошибка — на самом деле в 1945-м], ум. 29 июля 1997.Ученый-историк, литературовед, специалист по истории РПЦ. Участник диссидентского движения. Автор статьи «Личность и национальное самосознание» (1974). Заместитель главного редактора журнала «Новый мир» (1988—1991), споcобствовал публикации «Доктора Живаго» Б.Л.Пастернака, произведений А.И.Солженицына».
За этой короткой справкой стоит судьба человека, чье имя еще помнят многие, живущие в Москве и Петербурге, те, кто уехал в 70-е и 80-е в Америку и Францию, студенты, изучающие Пастернака и Мандельштама или историю русской церкви. Он оставил немного текстов, и — хотя это очень жалко — это не так важно. То, что изменял этот человек своим существованием, вряд ли бы уложилось в текст. Это как если вы знакомитесь с кем-то и понимаете, что его умение подавать даме руку говорит о нем больше, чем то, что он ответит на вопрос «Какие новости?». О таких людях писать сложнее всего — помогает перечисление: в его доме собирались самые яркие представители своего времени и, общаясь в этом доме друг с другом, менялись — и шли придумывать, рисовать, писать, менять страну; он знал наизусть все стихи, которые имеет смысл знать наизусть; он первым издал в нашей стране подцензурного Пастернака и устроил первый подцензурный вечер Мандельштама. И все эти детали не объяснят главного — способа смотреть на мир. Который, когда я буду рассказывать о Вадиме Борисове своим детям, я назову свободным, а когда они вырастут и будут более требовательны и менее сентиментальны, назову несоветским. Несоветский — это значит вне системы, то есть такой, который предполагает, что кроме Брежнева, «Единой России», мавзолея, Путина, КПСС, газеты «Правда», Первого канала есть какая-то совсем другая жизнь — и эта жизнь предполагает незначительность или даже несуществование всего перечисленного. «Ложки нет». Эта несоветскость регулярно формулировалась в тосте другого очень яркого человека того времени, литературоведа Георгия Лесскиса. Второй тост за его столом всегда пили стоя: «За английскую королеву!»
Я не знаю, что произошло с Натальей Васильевой, помощницей судьи Виктора Данилкина. Я не знаю, что произошло с Леонидом Парфеновым, лучшим телевизионным журналистом страны. Я не знаю, что произошло с Алексеем Дымовским, майором МВД. Более того, мне даже не так важно, их поступки — это симптомы грядущего изменения системы, полет винтов, трещины на монолите надоевшей всем «стабильности» или только частные высказывания уставших людей, сопротивление материала, который не выдерживает.
Вновь и вновь, находя примеры того, как проступают эти трещины, я понимаю, что мы можем сколь угодно бояться громких слов, драться за определения, ловить свидетельства перемен в инфоповодах вроде демарша Волочковой, но ждем мы лишь этой «несоветскости», включения той кнопки, которая не имеет никакого отношения ни к Ходорковскому, ни к 31-му числу, ни тем более к надежде на «модернизацию сверху». В том, что Наталья Васильева рассказала, как на самом деле выносился главный приговор нашего времени, есть не столько проявление гражданского мужества, сколько проявление нормальной человечности.
В одной из статей Борисов цитировал письмо Пастернака Нине Табидзе, написанное 65 лет назад: «Я все время не могу избавиться от ощущения действительности как попранной сказки». В тех сдвигах времени, которые мы сейчас переживаем или хотим переживать, нам не хватает только несоветского мнения, живущего свободно от навязанной системы и предполагающей только эту — общую и частную — попранную сказку.