Юристы большого города. Елена Рябинина

Возраст: 57 лет

Образование: 1–4 курс в Ленинградском институте точной механики и оптики по специальности «оптико-электронные приборы», потом — в МВТУ им. Н.Э. Баумана. 

Работа: с 1976 по 1994 год — разработчик в НИИ оптико-физических измерений, с 2002 по 2009 год — руководитель программы «Помощь политическим беженцам из Центральной Азии» в комитете «Гражданское содействие», с 2010 года — руководитель программы «Право на убежище» Института прав человека, действующей в партнерстве с УВКБ ООН. Участвовала в качестве защитника или специалиста в ряде судебных процессов — в том числе в Верховном суде и Страсбурге.  

Известные подзащитные: андижанский беженец Абдумуталлиб Каримов, выдачи которого требовал Узбекистан; Муроджон Абдулхаков и Савриддин Джураев, беженцы из Таджикистана, похищенные и незаконно вывезенные из России в нарушение запрета ЕСПЧ; Юсуп Касымахунов, первый осужденный в России по обвинению в причастности к организации «Хизб ут-Тахрир», а сразу после отбытия наказания арестованный для последующей экстрадиции в Узбекистан.

Заслуги: член экспертного совета при уполномоченном по правам человека в РФ, автор-составитель практического пособия для юристов и правозащитников «Защита по делам об экстрадиции».

---

— Вы ведь не юрист по образованию?

— Нет, но в последние несколько лет фактически работаю юристом. Сейчас нет категории «общественный защитник» в законодательстве, и если говорить о судебных процессах, то можно быть защитником в соответствии со статьей 49 УПК по уголовным делам, а по гражданским — представлять заявителя по доверенности. Также представляю интересы заявителей в ЕСПЧ.

— А кто вы по образованию?

— Физик, инженер-оптик. Из науки пришлось уйти давно, а в 2002 году, по стечению ряда обстоятельств, мне захотелось заняться правозащитной деятельностью. Процитирую своего мужа, которого уже давно нет на свете: «Выглядываешь в окошко, а там — брр, развитой социализм». То, что происходило в стране, вызывало раздражение, и наступил момент, когда глотать это раздражение дальше было невозможно и неправильно. Я пришла в правозащитную организацию «Гражданское содействие», занималась делами беженцев, а потом стихийно возникла специализация по оказанию правовой помощи беженцам из Центральной Азии. В начале 2005 года стало понятно, что надо создавать отдельное направление работы.

— Что это были за люди, которым вам приходилось помогать?

  — В те времена за помощью обращались те, кого на юридическом языке беженцами назвать нельзя, но они, безусловно, ими были. Начало 2000-х годов, вторая чеченская война, и основную массу заявителей составляли люди, пережившие сильнейшие стрессовые ситуации в Чечне. Они утратили за время своих бедствий надежду на помощь от кого бы то ни было.

Из тех времен ярче всего я помню одну историю и одну реплику, которые между собой никак не связаны. История касается молодой женщины из Грозного, которая бежала из города по дороге — якобы коридору, открытому для беженцев. Колонна была расстреляна федеральными войсками с воздуха. Женщина шла в той колонне беженцев со своими детьми — младший, новорожденный, лежал у нее на руках и погиб от попавшего в него осколка. Потом она долго добивалась выдачи свидетельства о смерти — от нее требовали справки, что ребенок не был боевиком.

А реплику, которая мне врезалась в память, произнес университетский преподаватель из Грозного, очень интересный человек, из той чеченской интеллигенции, которая тогда была практически уничтожена. Он сказал: «Сейчас чеченцам достается почти то же самое, что евреям во времена холокоста». И я, стопроцентная еврейка, ответила ему: «Магомед, слово «почти» здесь лишнее». Параллели с холокостом абсолютно уместны.  

— Какая правовая помощь нужна была тем беженцам?

— В те годы существовала хроническая проблема, сейчас уже отошедшая на второй план. Беженцам требовалась временная регистрация, без которой они были совершенно бесправны. Тогда была популярна шутка, что у чеченцев отпечатки пальцев меняются каждые три месяца — при каждой регистрации раз в три месяца они должны были проходить дактилоскопию, даже если жили по много лет на одном и том же месте. Сложностей было полно: с устройством родителей на работу, детей — в школы, в детские сады. Это была абсолютная группа риска.

В 2004 году пошел интенсивный поток беженцев из Узбекистана. И если основная масса русскоязычного населения из Центральной Азии перебралась в Россию еще в 1990-х, то тут поехали, что называется, представители «титульной нации». В тот год в Узбекистане проходили парламентские выборы, две оппозиционные партии — «Эрк» и «Бирлик» — пытались зарегистрироваться, пытались легализоваться и местные правозащитники. Режим выражал недовольство, и те, кто во время предвыборной парламентской кампании слишком громко о себе заявили, оказались вынуждены спасаться бегством от расправы. В Узбекистане людей запугивали, избивали, всеми силами давали им понять, что это не случайная встреча с хулиганом на улице, и если тебе мало, то будет добавка. Безусловно, существовала угроза возбуждения уголовных дел по так называемым антигосударственным статьям узбекского УК.  



— Насколько охотно Россия дает статус беженца?

— Слово «охотно» тут вообще неприменимо. Общее число людей, признанных российскими властями в качестве беженцев, сейчас едва превышает 800 человек. А реальный поток оценить не может никто, так как очень немногие обращаются за убежищем, но думаю, что он исчисляется тысячами. Что происходит с ними дальше, мало кого волнует.

— Каким делом вы сейчас занимаетесь?

— Одно из дел, которые сейчас развиваются, кажется мне знаковым — в нем пересеклись две тенденции, существующие в нашей замечательной стране. Каждая из них, сама по себе, продуцирует обращения в Европейский суд. Это, с одной стороны, фабрикации дел об исламском экстремизме, а с другой — экстрадиции людей без учета риска применения к ним пыток в странах назначения.

В 2003 году Верховный суд принял решение о признании 15 организаций террористическими и запрете их деятельности — в том числе исламской политической партии «Хизб ут-Тахрир». Ничего хорошего в ее идеологии нет, она весьма одиозна и мало чем отличается от идеологии коммунистической. Но одно отличие есть: сторонники «Хизб ут-Тахрир» категорически против насильственного прихода к власти. Они считают, что если будут нести свои идеи в массы, то все человечество само поймет, в чем его счастье, и сломя голову к нему помчится. А дальше возникнет государство их мечты под названием Халифат. Действительно, в их идеологии много религиозной и национальной нетерпимости — что есть, то есть. Но в способах, которыми они хотят достичь власти, насилия нет. 

Восемь лет назад в России начали привлекать людей к уголовной ответственности по обвинениям в причастности к этой организации. В первую очередь по статье 282-2 «Организация деятельности запрещенной организации» — тавтология тут не моя, а закона. У подозреваемых изымают запрещенную литературу этой организации, в течение ряда лет им часто подбрасывали взрывчатые вещества и боеприпасы. В одном из таких дел одиннадцать человек на основании литературы, изъятой из-под матрасиков детских кроваток, были осуждены — ни много ни мало за подготовку насильственного захвата власти.    

В России первым человеком, осужденным за причастность к этой организации, был гражданин Узбекистана Юсуп Касымахунов. Он получил 8 лет по статьям о создании преступного сообщества и вовлечении людей в террористическую организацию. Его арестовали в Москве в феврале 2004 года — взяли по розыску, объявленному Узбекистаном, а через полтора месяца, проведя с ним предварительную работу, предъявили обвинение уже по российскому Уголовному кодексу. Два месяца его близкие не могли узнать, что с ним и где он. 

Позже выяснилось, что в СИЗО к нему приходили сотрудники узбекской службы безопасности, раскладывали перед ним галерею фотографий и требовали опознать. Объяснили, что если будет артачиться, то не только он сам поедет на историческую родину и получит все, что она для него приготовила, но и его жена, и новорожденная дочь — гражданки России. В материалах его уголовного дела есть расшифровка видеозаписи беседы с сотрудниками ФСБ, которые говорят ему, что «если будешь с нами работать, то выйдешь на свободу и останешься в России, а если нет, то поедешь домой». 

В Мосгорсуде Юсупа судил известный судья Усов, который как-то обронил фразу: «Я понимаю, что терроризма тут нет, но у нас есть решение Верховного суда, и мы должны им руководствоваться». То есть всем все было понятно. Я защищала Касымахунова в кассации, позднее — после изменений в УК — удалось снизить ему срок на 8 месяцев. А дальше началось самое интересное. По мере приближения конца срока к Юсупу зачастили сотрудники ФСБ с предложением досиживать в Узбекистане, от чего он категорически отказался. В 2009 году его перевели из Коми в колонию под Мурманском. Примерно в то же время в Генеральную прокуратуру России поступила из Узбекистана просьба вернуться к рассмотрению дела о его экстрадиции. 

Летом 2010 года давление на Юсупа резко усилилось, стали угрожать, что вместо освобождения отправят домой. Я поехала к нему в колонию, взяла у него заявление с описанием всех его невзгод и подготовила для него ходатайство о предоставлении статуса беженца, которое Юсуп должен был подать перед самым концом срока по приговору. Через несколько дней после его подачи Генеральная прокуратура возобновила дело об экстрадиции Касымахунова, а в рассмотрении ходатайства о статусе беженца ему отказали, проигнорировав его письменную просьбу начать эту процедуру после освобождения.

Скоро год, как я катаюсь в Мурманск, где сидит Касымахунов, и он постоянно во всех судах говорит одно и то же: «Да, я был раньше членом «Хизб ут-Тахрир», но вышел из нее сразу после приговора и теперь не имею к этой организации никакого отношения!» Тем не менее ФМС считает его активным членом организации. Он по сей день содержится в СИЗО. Срок его наказания закончился в июне прошлого года, а теперь он сидит под экстрадиционной проверкой, причем в Узбекистане его обвиняют в участии в «Хизб ут-Тахрир» в те годы, когда на самом деле он жил в России. Все доводы защиты игнорируются, срок содержания под стражей продлевается, и сейчас все зависит от того, какое решение примет Генпрокуратура.    

— Разве тут возможны варианты?

— Вот уже полтора года в рассмотрении экстрадиционных запросов Узбекистана наблюдается существенный прогресс. Если Генпрокуратура выносит решение о выдаче по обвинениям, связанным с религиозными или политическими убеждениями, и суды первой инстанции отказывают в удовлетворении жалоб, то Верховный суд, как правило, отправляет дело на новое рассмотрение, и шансы на успех довольно велики. Девять отмененных в судебном порядке экстрадиций у нас уже есть. Конечно, это результат накопления «критической массы» страсбургских решений по таким делам, где установлено, что выдача в Узбекистан чревата пытками.   

Но тут мы подходим к другой проблеме: если человека нельзя выдать по экстрадиционной процедуре, а спецслужбам очень этого хочется, будто бутерброд у них изо рта выдернули, настает черед административного выдворения. Этот механизм давно уже используется, и он был неоднократно осужден ЕСПЧ, но сейчас к нему прибегают массово. В большинстве случаев, когда человека выпускают из СИЗО в связи с отказом в его выдаче, можно быть уверенным, что на выходе его встретят люди из миграционного контроля или прокуратуры, и вскоре он будет выдворен из страны. И если защита не включится в дело мгновенно, используя весь свой арсенал, человек полетит на историческую родину.  

— Где его с нетерпением ждут.

— Мне кажется, я не ошибусь, если предположу, что в Узбекистане механизм выглядит так: после каждого теракта или громкого преступления с политическим подтекстом происходит зачистка среди верующих, которые попадают на оперативный учет из-за регулярного посещения мечети. Там установлены видеокамеры, там дежурят доблестные сотрудники спецслужб, так что резерв для арестов есть всегда. Дальнейший способ расследования уголовных дел — образно говоря, подвешивают человека за ноги и требуют: «Назови троих!» Человек рассуждает так: «Если я назову соседа, с которым мы вчера чай пили и молились, то его подвесят за ноги рядом со мной, лучше назвать того, кто далеко, — его не достанут». И в ход идут имена тех, кто живет в России.

Около года назад пошли экстрадиционные запросы из Киргизии по обвинениям людей в причастности к резне в Оше. Причем, как правило, требуют выдать этнических узбеков, хотя в той резне в основном узбеки и пострадали. То есть вина за произошедшее возлагается на наиболее пострадавшую сторону, что само по себе противоестественно. Пока в известных мне таких делах, к счастью, ни один экстрадиционный запрос удовлетворен не был — но, конечно же, я знаю не обо всех.

Вот, например, одно из них — жуткие, страшные обвинения. Этнический узбек — наш нынешний подзащитный — якобы вместе с подельниками 11 июня 2010 года ворвался в дом, где была женщина с двумя детьми, девочкой и мальчиком. Его подельник изнасиловал девочку и задушил ее электрическим шнуром, затем они убили женщину и ее сына. Жуть, да? Уголовное дело возбуждено в июне 2010 года, в постановлении излагаются основания: «В сентябре 2010 года в прокуратуру Оша такой-то человек подал заявление о том, что утратил связь с семьей, последний раз он разговаривал с женой 12 июня 2010 года». Заявитель — муж погибшей. То есть уголовное дело заводят в июне по заявлению, поданному в сентябре, а женщина разговаривала с мужем через сутки после того, как ее убили. Как говорится, не умеешь врать — не берись.

— А когда человека незаконно увозят в аэропорт ночью и отправляют на родину, каким образом вы можете ему помочь в такой ситуации?

— Расскажу вам такую историю. 23 августа 2011 года в центре Москвы, возле метро «Новокузнецкая», встретились трое: гражданин Узбекистана Муроджон Абдулхаков, ожидавший решения о временном убежище, гражданин Таджикистана Сухроб Козиев и знакомый Козиева, таджик, который обещал им помочь в поисках работы. К ним подошел сотрудник милиции, проверил документы, затем набежали пять-шесть человек в штатском, скрутили таджиков и потащили к машине. Сухроб крикнул Муроджону позвонить его адвокату — тогда схватили и Муроджона. Им надели мешки на голову, избили и повезли куда-то за город, в лес, там добавили, а потом привезли в аэропорт прямо к трапу самолета «Москва — Худжанд».    

Вскоре до нас дошла информация, что Козиев уже под стражей в Худжанде, а через две недели нашелся и Абдулхаков. Он из СИЗО в Душанбе передал кому-то на волю мой номер, тот мне позвонил, за что ему большое человеческое спасибо. Мы подняли громкий шум, Абдулхакова освободили, а Козиева сейчас судят по делу, в котором 34 обвиняемых. Причем один из них — тоже наш подзащитный, таджик Савриддин Джураев. Его тоже задержали в Москве по розыску как исламского террориста. 

Таджикское постановление о привлечении начинается с анекдотичной фразы: «Джураев Савриддин, 1985 года рождения, в 1992 году, воспользовавшись нестабильностью, примкнул» — ну, дальше понятно, каким террористом мог быть семилетний мальчик. Запросы об экстрадиции Джураева приходили в Генпрокуратуру России дважды, причем с разными пакетами документов. Реквизиты одни и те же, фамилия следователя тоже, а фабулы обвинения — разные. Мы обратились в ЕСПЧ, Страсбург приостановил выдачу, Джураев был освобожден из-под стражи в мае прошлого года и даже получил временное убежище в России.

Но в ночь на 1 ноября 2011 года его похитили — перед этим Савриддин был в гостях у земляков, домой его везли на машине, в районе Мичуринского проспекта их машину остановили — и все. В ту же ночь я веером разослала факсы в ГУВД, в Генпрокуратуру, уполномоченному России при ЕСПЧ, в Страсбург. Но все равно, через сутки Савриддина вывезли в Таджикистан, предварительно избив. Та же схема: Домодедово, привезли прямо на летное поле, далее — Худжанд. Сейчас идет судебный процесс.  

— А вы чувствуете какой-то прогресс за эти годы по препятствию экстрадиции?

— С декабря 2007 года до лета 2011-го ни один из наших подзащитных не был выдан. Да, бывали попытки похищения, которые мы пресекали, образно говоря, удерживая самолет за задние шасси. А сейчас, когда благодаря выигранным в Страсбурге делам стал виден явный прогресс уже наконец в наших судах, ситуация, как ни странно, резко обострилась. Думаю, причина в том, что наши доблестные оппоненты — чтоб они были здоровы — не могут переиграть нас на правовом поле, вот и пускаются во все тяжкие.