Юристы большого города. Александр Гофштейн

Возраст: 49 лет.

Образование: юридический факультет МГУ им. Ломоносова. Стажировался в юридических фирмах Sullivan & Worsester (США) и Patzak & Specht (Австрия).

Работа: партнер адвокатского бюро «Падва и партнеры».

Известные подзащитные: бывший председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов, обвинявшийся в измене родине в форме заговора с целью захвата власти (дело ГКЧП). Игорь Бушнев, обвинявшийся в убийстве священника отца Александра Меня. Следователь Следственного комитета МВД Павел Зайцев, обвинявшийся в превышении должностных полномочий в ходе расследования дела «Трех китов». 

Замначальника правового управления ЮКОСа Светлана Бахмина, обвинявшаяся в расхищении активов «Томскнефти» и уклонении от уплаты налогов. Криминальный деятель Вячеслав Иваньков, известный под кличкой Япончик, обвинявшийся в убийстве двух граждан Турции и ранении третьего. Анестезиолог Людмила Правденко, обвинявшаяся в незаконной попытке изъятия у больного донорских органов. 

Предприниматель Захарий Калашов, известный как вор в законе под кличкой Шакро Молодой, обвинявшийся в Испании в отмывании денег и создании преступной группировки. Чиновник Владимир Макаров, обвиняющийся в развратных действиях в отношении собственной дочери. 

---

— Я правильно понимаю, что вы из династии адвокатов?

— Да, мои родители были адвокатами, и еще подростком я многое узнал об этой профессии, чем выгодно отличался от студентов юридического факультета МГУ. Большинство моих сверстников считали, что адвокат — враг, если не народа, то уж точно государства. Что в адвокаты идут изгои и отщепенцы, а по-настоящему благородные профессии — прокурор, следователь и судья. Одновременно с этим облик адвоката носил меркантилизированный характер: дескать, вот, пока наш народ живет в скромности, они зарабатывают деньги. Я поступил в университет в 1979 году, это был конец эпохи Брежнева. До этого был Хрущев, но и при нем адвокатов особенно в чести не держали.

— Но ведь тогда же работали потрясающие адвокаты: Борис Золотухин, Дина Каминская, Софья Калистратова, Семен Ария…

— Люди, которых вы назвали, относятся к числу великолепных адвокатов, но кто знал выдающегося адвоката Каминскую? Разве что КГБ, причем как активную участницу диссидентских процессов, препятствующую правовому произволу. Обычные же люди узнавали про адвокатов, только когда им нужна была помощь. И сейчас ситуация мало изменилась: остановите любого гражданина на улице и спросите, нужно ли защищать человека, обвиненного в грабеже, изнасиловании, убийстве? Даже в наше время, когда о «мастерстве» правоохранительных органов известно гораздо больше, многие ответят: «А зачем защищать? И прокурор есть, и следователь работал». Только когда проблема начинает касаться их лично, они начинают думать: «Конечно, заповедь «не убий» никто не отменял, но этот обвиняемый убил человека не из злодейства, а потому, что тот, кого он убил, на протяжении месяцев избивал его физически и морально уничтожал». И как быть?

— Что для вас значит «интересное дело»?

— Я убежден, что дела интересны не фабулой, интересными их может сделать адвокат. Дело может быть мелким: три дозы гашиша в кармане или уличное хулиганство — словом, тривиальная уголовная проблематика, но, если адвокат зайдет, как я люблю говорить, в закон «с черного хода», самое рутинное дело может стать интересным.

— Можете привести пример?

— Несколько лет назад я защищал двух молодых ребят, машинистов электропоезда, которые обвинялись в изнасиловании несовершеннолетней. Ребята ехали с работы в электричке в час пик как пассажиры. К ним подсела девочка. Как утверждало обвинение, ребята завели девочку в тамбур, в межвагонное пространство, где и изнасиловали. После этого она в слезах вернулась в вагон. Мимо проходил сотрудник милиции, который спросил: «Девочка, о чем ты плачешь?» Она показала пальцем на парней, и по прибытии в Москву их немедленно арестовали. Проведенное по горячим следам медицинское освидетельствование не выявило у девочки ни повреждений, ни следов интимной близости. Впрочем, это никого не смутило, и время до суда парни провели в тюрьме. Изучая дело, я обратил внимание на крайне посредственную характеристику, выданную четырнадцатилетней потерпевшей в школе. Это — редкость, обычно рассуждают, что «уж очень большой стресс пережила девочка», и прощают ей прежние грехи. Негативная характеристика меня насторожила, и я поехал в школу. Спросил педагогов, знают ли они, в каком преступлении подозревают моих подзащитных? Они не знали. Я рассказал и услышал в ответ: «Этого быть не может! Если бы сказали, что она сама кого-то изнасиловала, мы бы поверили». Потрясенный, я попросил их прийти в судебное заседание и дать показания.


Начался суд, я впервые увидел потерпевшую, и все надежды на благополучный исход дела рухнули. Перед судом стоял ангел — хрупкий, невысокого роста, с тоненьким голоском, абсолютный ребенок. Дело слушалось в подмосковном суде: двое народных заседателей — пожилые женщины и председательствующий — немолодой мужчина. Каждый из них, представил я, рисует на месте этой девочки свою внучку, и наплевать им на все противоречия в доказательствах обвинения. Девочка рассказывает о том, что якобы с ней совершили подсудимые. Суд выслушал ее, приобщил к делу полученную защитой справку из железнодорожного депо, в которой говорилось, что в то время, когда будто бы совершалось преступление, в вагоне находилось несколько десятков человек. И допустить, что в такой обстановке совершено столь дерзкое преступление, сложно. Подсудимые были не великаны, и рассерженного взгляда даже одного крупного дядьки было бы достаточно, чтобы они остыли.

Потом в суд пришли педагоги. Они рассказали, что потерпевшая известна всей школе склонностью ко лжи, необузданными сексуальными фантазиями, рассказами о том, что ее регулярно насилует отец, что она многократно беременела от него и делала аборты. Что эта девочка начала свое существование в школе с рассказа о том, что она сирота и родители ее погибли в автокатастрофе. Учителя довольно красочно описывали свое удивление, когда на одно из родительских собраний пришла «давно погибшая» мама девочки.

И вот это уже было очень серьезно. Суд назначил психолого-психиатрическую экспертизу потерпевшей, которая констатировала у девочки развитую склонность к сексуальным фантазиям, эксперты заподозрили шизофрению. Подсудимых освободили, но суд признал их виновными в совершении не изнасилования, а развратных действий в отношении потерпевшей. Этот приговор был обжалован прокуратурой и отменен вышестоящим судом — за мягкостью. Но, когда дело поступило в суд для нового рассмотрения, изменился закон, и приписанные подсудимым деяния в отношении потерпевшей, которой было больше 14 лет, декриминализировали. Дело прекратили. Я запомнил эту историю на всю жизнь.

— В 1995 году вы защищали Игоря Бушнева, обвинявшегося в убийстве священника Александра Меня. Вы были уверены в его невиновности? Я понимаю, что это идиотский вопрос: адвокат должен помогать каждому, кто нуждается в его помощи, а врач должен лечить любого пациента, но, если предположить, что этот человек, чисто теоретически, мог быть убийцей Меня, стали бы вы его защищать?

— Нужно попытаться сориентироваться в расставляемых моей профессией приоритетах. Главная заповедь — не важно, как было на самом деле. Говорю это не применительно к делу Игоря Бушнева, который, по моему глубокому убеждению, абсолютно не причастен к убийству отца Александра Меня. Для адвоката важно — что доказано, а что не доказано. Отсюда продолжение — кто знает, как было на самом деле? Кто? Кто этот источник достоверной информации? Я вам скажу: только Господь Бог. А кто еще? Клиент? Нет. Так называемый свидетель? Нет. Абсолютная истина недостижима и заменяется одним критерием — установлено или не установлено. А вы мне говорите: «Стал бы защищать, если бы знал, что он убил». Откуда мне это было бы заранее известно? Я убедился, что доказательств вины Бушнева нет, и защищал его как мог. 

 

— А как вы в этом убедились?

— Я привык сомневаться. Меня насторожило, что Бушнев признался в убийстве Меня в первый же день следствия. Не может правосудие строиться на признании обвиняемого. Сегодня он признал себя виновным, и его осудили, а завтра он откажется от показаний, и его оправдают, да? Это абсурд и унижение для правосудия.

Я приехал к Игорю Бушневу, содержавшемуся в ИВС в Мытищах. Стали разговаривать. В конце беседы Бушнев сказал, что не убивал Меня, а признался потому, что не было другого выхода. В округе, где был убит Александр Мень, Бушнев оказался одной из самых предпочтительных, с точки зрения обвинения, фигур на роль убийцы: неоднократно судимый, злоупотреблявший спиртным, а значит, человек не только с криминальным прошлым, но и со слабым характером, такого легко расколоть. Была у него страсть: обожал свою маленькую дочь — «свет в окошке» и смысл жизни. Люди из МВД, у которых звезд на погонах было не сосчитать, сказали: «Ну ты подумай, дочка-то у тебя маленькая, ей еще жить да жить… Мы тебя все равно ведь посадим, так что выбирай: если признаешься, получишь три-четыре года за убийство в состоянии аффекта и выйдешь по УДО через полсрока, отсидев в хорошей зоне. Не признаешься — получишь десять лет от звонка до звонка». Он объяснял мне: «Я уже сидел, я знаю, что они все могут, поэтому признаю убийство». Я ответил: «Давай договоримся так: если тебе предъявят обвинение в убийстве, совершенном в состоянии аффекта, что ж — признавайся. Если же обвинят в умышленном убийстве — сам поймешь, что тебе соврали, и брать на себя чужую вину не стоит». Он согласился. Конечно, с моей стороны здесь была некоторая уловка.

Убийство Александра Меня в состоянии аффекта — построение совершенно фантастическое. Такое обвинение предполагало бы, что Бушнев убил его потому, что священник насилием, издевательством или тяжким оскорблением спровоцировал моего подзащитного. Я понимал, несмотря на все посулы, такое обвинение не предъявят никогда, иначе обвинителей сотрут в порошок. И когда Бушневу предъявили обвинение в умышленном убийстве, оговаривать себя он прекратил. А кроме признания, никаких доказательств у обвинения не было. Более того, когда Бушнева просили на допросах показать на карте точку, где произошло убийство, он указал совершенно другое место. В связи с отсутствием доказательств дело было обречено.


— Лет семь назад по Москве активно ходили слухи о том, что на вас было совершено покушение.

— Это не слухи, а правда. Произошло покушение так: мы с женой были в гостях у близкой родственницы, в Матвеевском. Вышли вечером из ее дома, направились к машине, припаркованной рядом на обочине. Из-за кустов вышла группа людей в черном, в спортивных шапочках, надвинутых на глаза. Ребята, судя по фигурам, молодые. Я прошел вперед, они зашли мне за спину, в руках у каждого оказалось по бейсбольной бите, которыми они сломали мне ногу. Я упал, уже лежа почувствовал, как на меня сыплются удары. Считаю, что меня спасла жена, на крик которой из соседнего дома выбежали мальчишки лет шестнадцати. Их появление напугало нападавших, и они разбежались. Иначе бы проломили мне голову. Никто из нападавших найден не был.

— А почему эта история нигде в прессе не упоминается?

— Когда было совершено покушение — 5 марта 2005 года, — еще жил мой отец, ему было 82 года. И, хотя я уцелел, одно известие о покушении убило бы его. Решил сохранить эту историю в тайне.

— С каким вашим делом это могло быть связано?

— Сложно сказать. Я тогда защищал Свету Бахмину по делу ЮКОСа, Вячеслава Иванькова по делу о двойном убийстве и Артура Анисимова по делу об убийстве губернатора Магаданской области.

— А то, что вас арестовали в Испании спустя всего полтора года после покушения, укладывается в схему борьбы с вами?

— Кто знает? В Испании меня арестовали, приписав участие в преступном сообществе, якобы организованном моим подзащитным Захаром Калашовым. Меня там судили и оправдали.

— Чем испанский суд отличается от российского?

— В Испании ужасное предварительное следствие. Оно практически не ограничено сроками, проводится на крайне низком уровне. Однако фальсификация доказательств почти невозможна. По моему делу в суд был вызван свидетель обвинения, офицер местной полиции, который в бытность мою в Мадриде, куда я часто приезжал по делу Калашова, следил за мной, осуществлял наружное наблюдение. И вот он говорит в суде про меня: «Я видел, он вышел из гостиницы с испанским адвокатом, а потом поехал в тюрьму к подзащитному, оттуда — в адвокатское бюро, затем — вернулся в гостиницу». Вы понимаете, что мог наговорить такой свидетель обвинения? Он мог, например, выдумать, что видел меня в окружении людей в мусульманской одежде и мы хором кричали: «Аллах акбар!» Но он ничего этого не сделал и превратился в свидетеля защиты, поскольку основной нашей целью было доказать, что я приезжал в Испанию в качестве адвоката – защитника Калашова и иных функций у меня не было. Испанский суд, рассматривающий дело по существу, — мудрый, независимый и справедливый, одинаково уважительно относящийся к обеим сторонам.

— Как вы, с адвокатской точки зрения, расцениваете дело Светланы Бахминой?

— Мои оценки — ничто в сравнении с трагедией безвинно осужденной женщины. Такие дела, как Светино, оставляют шрамы на сердце. Она абсолютно невиновна, и ее осуждение — продолжение ошибочного, явно одностороннего, сугубо обвинительного подхода ко всем уголовным делам, возникшим в связи с деятельностью ЮКОСа. Обвинение было абсолютно бездоказательно. Судебный процесс состоялся в 2006 году, и, хотя к тому моменту она была заместителем руководителя правового управления ЮКОСа, в 1996 году — в инкриминируемый период — работала на весьма незначительных должностях. Допрошенные в суде свидетели разводили руками: «Светлана? Клерк? Она же никаких решений не принимала!» Света пострадала потому, что, будучи человеком чести и исключительного благородства, не стала оговаривать руководство компании. Настоящий стоик.

— А ваш подзащитный Иваньков, известный под кличкой Япончик, которого обвиняли в убийстве двух граждан в Турции и покушении на третьего, тоже невиновен?

— Да.

— Но был криминальным авторитетом.

— Считался таковым, да. И что?

— Вам не было страшно, что ваше имя будет связано с ним?

— Мы не рыцари без страха и упрека, но либо ты работаешь, либо нет. Почти за тридцать лет работы я неоднократно защищал тех, кого называли лидерами преступных группировок. К этим ярлыкам — авторитет, вор в законе — отношусь настороженно. Мой подзащитный, Калашов, осужден в Грузии за то, что он вор в законе. Более того, суд указал в приговоре, что короновали его в камере три других вора в законе, которые умерли за 10–20 лет до того, как Калашову вынесли приговор. Спрашивается: откуда суд мог знать об этой коронации?

Самое острое впечатление, связанное с делом Иванькова, — досада от того, что процесс был закрытым. Сторона обвинения представила суду справку, будто, по оперативным данным, которые невозможно проверить, участникам процесса грозит опасность. Их взорвут, убьют и так далее. Ясно было: процесс закрывают, чтобы скрыть чудовищные дефекты следствия, которое объявило, например, что на месте преступления обнаружены отпечатки пальцев Иванькова, но предъявить следы оно не может, поскольку прокуратура потеряла их при переезде в другое здание. Куда уж дальше?

— Недавно я прочла вот такую фразу: «Только адвокаты и матери подсудимых могут врать, что подсудимый — абсолютный ангел. Настоящие правозащитники должны быть объективны». Приходится ли вам врать?

— Я не правозащитник, и, в соответствии с законом, в мою обязанность входит выяснение только смягчающих и оправдывающих подзащитного обстоятельств. Когда я утверждаю, что Света Бахмина невиновна, я искренне в этом убежден. И когда я говорю, что Иванькова обвиняли безвинно, то и тут ничего не скрываю.

— Сейчас вы занимаетесь нашумевшим делом чиновника Владимира Макарова, которого обвиняли в попытке изнасилования собственной несовершеннолетней дочери и первоначально приговорили к 13 годам лишения свободы.

— Об изнасиловании речи не было никогда. Первоначально Макарову вменялись насильственные действия сексуального характера. Этот приговор был обжалован, Мосгорсуд переквалифицировал приписанный осужденному криминал в развратные действия и снизил наказание до пяти лет лишения свободы.

— И это решение вы тоже будете обжаловать?

— Конечно. Я надеюсь на отмену вынесенных решений, на прекращение дела в связи с отсутствием события преступления и реабилитацию Макарова.