Выборы в СИЗО

За несколько дней до выборов мне позвонил координатор по району Сокольники и сказал, что нужен опытный наблюдатель в СИЗО и что ему посоветовали меня — так как, например, на выборах 4 декабря я организовала два избирательных участка силами персонала своей школы и сама была там наблюдателем. Он пообещал в СИЗО много наблюдателей и прессы, сказал, что я там не пропаду. И я согласилась.

В итоге независимых наблюдателей на этом участке было четверо: я, корреспондент «Эха Москвы» Саша Борзенко — в качестве члена комиссии с совещательным голосом, он мне очень помог, и еще наблюдатель и член комиссии — от КПРФ, которые все время молчали и были абсолютно неопытные.

О СИЗО

Я пришла в СИЗО накануне, чтобы познакомиться с комиссией. Ко мне вышел председатель, сказал: «Приходите завтра — у нас закрытый участок». Я ему говорю: «Нет такого понятия «закрытый участок» в законе». Председатель ушел с кем-то советоваться, а я час стояла на пороге. В итоге я отыскала в законе, что как наблюдатель я действительно не имела права находиться на участке до дня голосования, но к этому моменту ко мне вышел начальник СИЗО, и меня пустили. «Я, — говорю, — пришла посмотреть, как у вас тут все происходит». Меня завели в комнату десять квадратных метров — избирательный участок. «А как же тут голосовать?» Оказалось, что голосовать тут будут вне помещения с тремя переносными урнами, потому что заключенных нельзя никуда выводить. Тогда я стала препираться, что по закону у них должно быть две урны, — я просто боялась, что наблюдателей не хватит на сопровождение трех урн. В конце концов глава комиссии, Переделин Игорь Юрьевич, согласился.

На следующий день, в общем-то, у меня установились хорошие отношения с комиссией и председателем, но не сразу: поначалу они, видимо, надеялись, что я сломаюсь, и делали для этого все возможное.

О процедуре голосования

  На утро выборов мы с Борзенко приехали в СИЗО, долго проходили через КПП, Борзенко не пускали, я снова стала спорить — пустили. Прошли, опечатали урны. Я говорю: «Вот я пойду с Сашей с этой урной». Председатель: «Нет, с выносными урнами пойдете вы и наблюдатель от КПРФ, а Борзенко как член комиссии находится в моем распоряжении и останется здесь — со стационарной урной». В нее, как потом выяснилось, проголосовали 17 человек — сотрудников СИЗО. А Саша просидел весь день возле нее, караулил.  

Более того, председатель мне сказал, что я пойду не с той урной, которую я выбрала, а с другой. Как потом выяснилось, у первой урны было около 200 человек в списке избирателей, а та, с которой я пошла, — 350 человек. Таким образом, первая урна вернулась около 3 часов дня, а мы еле успели к 8 часам вечера.



  С 8:15 утра и до 19:50 вечера мы ходили по этажам и корпусам СИЗО: ставили кабинку для голосования, вешали информационные плакаты про кандидатов, и к нам выводили заключенных из камер. Комиссия сделала все, чтобы голосование шло как можно дольше. Первое время они выводили голосовать заключенных по одному — и, пока один не вернется в камеру, не приводили другого. Таким образом, за первые восемь часов проголосовали всего 130 человек, и на последние четыре часа осталось еще 180. Я говорю сотрудникам: «С такой скоростью до 8 часов вечера все проголосовать не успеют». Тут они испугались, забегали и стали всех по цепочке выводить.  

Думаю, время они специально тянули — надеялись, что я в какой-то момент сломаюсь: я не ела весь день, не пила, в туалет не ходила — караулила урну. Плюс в СИЗО много тяжелобольных, поэтому мы ходили и по больничным корпусам. То был этаж, где все СПИДом болеют, а еще целый корпус, где у всех — открытая форма туберкулеза. Сотрудники мне все время громко об этом объявляли: «Вот здесь открытая форма туберкулеза, будьте осторожны, вы понимаете как это опасно?» Я говорю: «Ну вы-то ходите здесь, работаете? Ничего?» «Ну мы-то привыкли уже». — «Ну ничего, я много лет в школе работаю, там тоже все заразные». На следующий день я на всякий случай всю одежду сдала в химчистку, включая меховую шапку. Но, в принципе, там было довольно чисто, не было неприятного запаха — неприглядно, но аккуратно. Во многих медучреждениях обычно хуже обстановка.    

В середине дня у меня случился такой эпизод: один из сотрудников СИЗО вдруг сказал, что один из проголосовавших заключенных — малолетка. Я тут же остановила голосование, мы стали проверять по списку — и действительно, один из избирателей — 1995 года рождения. Я сказала: «А вы знаете, что все бюллетени в урне могут быть теперь признаны недействительными, потому что мы не можем определить, какой из бюллетеней — его». Прибежал председатель комиссии: «Ой, что же делать, как быть, буду звонить в ЦИК». На что я ему ответила: «Да хоть куда звоните, все равно это так». «Мне нужно провести заседание комиссии, а поскольку часть комиссии сидит в другом корпусе, пойдемте туда».

Мы прекратили голосование, прошли уже два этажа, и тут я вспомнила, что по закону одну и ту же урну нельзя выносить из участка два раза. Соответственно, если мы вернемся с переносной урной в участок, мы уже больше никуда не пойдем. Позвонили председателю, который уже ушел вперед, он опять прибежал весь красный: «Так, несем урну обратно, где остановили голосование, и ставьте ее, куда скажет Боганцева». И обратился ко мне: «Ирина Владимировна, скажите мне, что делать в этой ситуации? Скажите — я все так и сделаю». «Я вам могу дать совет, но я всего лишь наблюдатель, а вы несете ответственность за происходящее». — «Да, ответственность на мне, но выручите нас». Тогда я посоветовала собрать всю комиссию и вынести на обсуждение вопросы: признавать ли все бюллетени недействительными или счесть один бюллетень не сильно влияющим на общий итог голосования, а также выносить ли выговор тому, кто составлял списки избирателей.

В итоге они все так и сделали, зампредседателя комиссии, которая составляла эти списки, вся красная, стала передо мной оправдываться, а председатель комиссии меня все время просил: «Только давайте вы не будете писать жалобу, давайте мы этот вопрос замнем». Я говорю: «Вы же видите, я ее не пишу». «И никогда не напишете?». — «Все будет зависеть от того, как мы сегодня закончим день голосования, — как мы посчитаем голоса, составим протокол». — «Нет, нет, у нас все будет замечательно».  

О результатах

Вот Романова говорила на митинге 5 марта, что в СИЗО все зеки — за Путина. Это неправда. Она на голосовании в «Бутырке» была одна, урн было много, и она не отследила ничего. А на самом деле эти подозреваемые — такие же люди. У нас в участке в СИЗО все урны были под контролем, поэтому мы имеем чистый результат. А, например, у соседнего участка, тоже в «Матросской Тишине», где не было наблюдателей, результат голосования другой. У нас 37% за Путина, а там — 79%. У нас за Жириновского — 30%, за Прохорова — 26%, остальное по мелочам — за Миронова и Зюганова.

Еще было довольно много испорченных или вообще не заполненных бюллетеней. Причем заключенные оставляли их незаполненными демонстративно, так чтобы при голосовании это видела комиссия. Я это объясняю так: были заключенные, которые хотели угодить начальству и оставляли свой бюллетень пустым: дескать, вот я опускаю, и вы можете теперь сделать с ним все, что вам надо. Когда мы стали считать бюллетени, я внесла предложение, что пустые бюллетени надо погасить, чтобы их никто не мог использовать. Со мной все согласились. В испорченных был, например, бюллетень, где напротив фамилии каждого кандидата был оставлен комментарий: Жириновский — «клоун», Зюганов — «хлам», про Прохорова и Миронова даже повторять стыдно, а про Путина — «антихрист».  

О законе и уважении

Самое главное, что я сделала, — купила книжку «Федеральный закон о выборах Президента РФ» и зачитывала ее комиссии в СИЗО. Никакие «дорожные карты» и все эти памятки, которые выдал «Гражданин наблюдатель», никак бы мне не помогли.

  Именно поэтому они в течение дня стали относиться ко мне с уважением. Говорили: «Вы, наверное, очень много участвовали в проведении выборов, у вас большой опыт». Что, в общем-то, правда. Я, например, была депутатом, наблюдающим за проведением референдума о распаде Советского Союза в 1991 году. У меня тогда был пересчет голосов на участке: 300 голосов вбросили за сохранение Советского Союза. 10 дней мы боролись за то, чтобы вскрыть пачку и пересчитать заново. Суд принял решение пересчитать, когда были уже опубликованы результаты референдума. В результате этого пересчета выяснилось, что Москва на какую-то долю процента против сохранения Советского Союза. А до пересчета — результат был на долю процента за.  

О нарушениях

В течение дня выборов в СИЗО формально было еще несколько нарушений. Например, несколько зеков заявили, что они не хотят голосовать, участвовать в избрании Путина на 12 лет. Я их спросила, писали ли они заявления о том, что хотят принять участие в выборах, — по закону для голосования вне помещения каждый избиратель должен написать заявление. Зеки сказали, что они ничего не писали. И действительно, никаких заявлений я не видела, но жалобу писать не стала. Потому что голосование в итоге мы провели честно, результат — чистый, а если бы я писала жалобы по всякому мелкому поводу, то ЦИК мог бы признать выборы на этом участке недействительными. Оно мне надо?

О красной «тойоте»

  А с моей красной «тойотой» вот как получилось: я вышла в 12 ночи из СИЗО, смотрю, стоит моя машина — невредимая. На стекле у нее была прикреплена голубая бумажка — привет от ГИБДД. Стала ее читать: произошло ДТП, мне разбили задний бампер, а тот, кто это сделал, разбил себе передний бампер. Я смотрю на свой задний бампер — абсолютно цел. Приглядываюсь: царапина 10 сантиметров длиной и 2 миллиметра шириной. Я даже не буду ради нее отдавать машину в сервис — подожду до более серьезного повода. И вот представьте: 7:30 утра, совершенно пустая улица — там нет жилых домов, есть трамвайное депо, детская поликлиника, СИЗО, за ним — психушка и офисное здание. Кто-то с утра царапает мою машину и, вместо того чтобы плюнуть и ехать дальше, вызывает ГИБДД, чтобы зарегистрировать эту царапину. ГИБДД, как ни странно, незамедлительно приезжает, хотя обычно их ждешь по три-четыре часа. Это о чем говорит?