Вы нас себе даже не представляете

перевод: Дмитрий Карельский, Вера Пророкова

20 ноября, за две недели до выборов в Госдуму, Владимир Путин, оставив государственные дела, отправился в спорткомплекс «Олимпийский», где проходил поединок между чемпионом по боям без правил Федором Емельяненко и американцем Джеффом Монсоном. По каналу «Россия-2» шла прямая трансляция. Путин в синем костюме и без галстука красо­вался у самого ринга. Он любит показать себя настоящим мужиком: скачет с голым торсом на лошадях, охотится на тигров, гарпунит китов, сидит за штурвалом истребителя, испытывает болид «Фор­мулы-1», дружит с Жан-Клодом Ван Даммом, участвует в слете байкеров. Однаж­ды он перед телекамерами попытался голыми руками согнуть ­сковородку. По­лучиться не получилось, но попытка была засчитана. А теперь бои без правил: двадцать тысяч подвыпивших мужиков — это же его, Путина, народ.

Силы двух бритоголовых громил, Емельяненко и Монсона, считались ­примерно равными. У Монсона, правда, были еще и татуировки по всему телу, даже с написанными кириллицей слова­ми «свобода» и «солидарность». Но это ему не помогло. Русский с самого начала захватил инициативу. Он заехал американцу по ноге, и тот захромал. Но и когда Емельяненко стал, к удовольствию зала, планомерно добивать противника, по лицу Путина было не понять, доволен он или нет. Он практически не улыбал­ся. Его лицо, разглаженное (по слухам) ботоксом, стало еще загадочнее. К тому же у него были заботы поважнее. Он отлич­но понимал: как ни старайся заполучить голоса провинции и подправить результаты выборов, популярность «Единой России» все равно стремительно падает.

Бой закончился безоговорочной победой Емельяненко. Путин перелез через канаты и вышел на ринг — выразить свое уважение проигравшему и поздравить соотечественника. Американцы уже вели своего бойца в раздевалку. Сам он идти не мог.

Путин похвалил Монсона, а Емельянен­ко назвал «настоящим русским богатырем». Но только он заговорил, зрители начали свистеть и улюлюкать. Такого с Путиным не случалось ни разу — ни за восемь лет президентства, ни за три с лишним года в должности премьер-министра. Его окатили презрением — и это после того как он объявил о намерении победить на мартовских выборах и снова стать президентом, возможно, еще на двенадцать лет.

Глядя на YouTube ролик с записью этого инцидента, я тут же вспомнил про демонстрацию 1 мая 1990 года. Я был тогда на Красной площади и видел, как тысячи людей, шагавших по брусчатке, вдруг остановились и, обернувшись к трибуне Мавзолея, где стояли Горбачев и члены Политбюро, стали выкрикивать: «По­зор! Долой!» Я смотрел в бинокль и отлично видел потрясенные лица Горбачева и прочих партийных руководителей, топтавшихся на трибуне. Ботокса в те времена еще не было, и их тревога была хорошо заметна. Прошло минут двадцать, митингующие не думали расходиться, и тогда по знаку Горбачева члены Политбюро крадучись потянулись с трибуны.

В конце восьмидесятых и в девяностые на государственном телевидении спорили, вываливали на зрителя самую нелицеприятную правду, иронизировали, бились в истерике, скандалили. При Путине те­левизионные новости идейно выверены и скучны до тошноты. В печати, по радио, в интернете еще можно выразить независимое мнение. Главным источником ин­формации для народа в Кремле считают телевидение. В вечер боя в «Олимпийском» чиновники, заправляющие «Рос­сией-2», отлично справились с работой: в новостном сюжете никаких свистов и выкриков слышно не было. Один из лидеров «Наших» заявил, что гвалт устроили болельщики, которым не терпелось попасть в уборную. Но из роликов, выложенных в сеть, понятно, чем и кем недовольны зрители. Известный блогер-оппозиционер Алексей Навальный свой возмущенный пост так и назвал — «Ко­нец эпохи».

***

Это не конец эпохи. Даже пока еще не начало конца. Сравнения с майской демонстрацией 1990 года, а уж тем бо­лее с зимними событиями на площади Тахрир тут не годятся — миллионы россиян аполитичны, разобщены и уже научились жить в системе, которая дает минимум правовых гарантий, но обеспечивает некоторый рост благосостояния. Однако кое-что стало ясно еще до всяких выборов. Несмотря на высокий рейтинг Путина — шестьдесят с чем-то процентов, — россиян уже не назовешь безвольным стадом, загипнотизированным стабильностью. «Единая Россия» никакого доверия у них не вызывает — из-за своего цинизма, наглости, коррумпированности и слишком тесной связи с сырьевым сектором экономики. Сатирик Виктор Шендерович, который был при Путине изгнан с телевидения, писал, что в «Олимпийском» премьера освистала не либеральная интеллигенция, а народ. «От этого показательного «бу-у» и крика «уходи» до конца пути­низма может быть очень близко, а может — очень далеко; гадать о сроках бессмысленно, — пишет он. — Но то, что точка невозврата пройдена, — это факт».

Прогнозировать дальнейшее развитие событий — дело неблагодарное. Освистанию в «Олимпийском» предшествовали другие эпизоды, после того как в сентяб­ре Путин объявил: много лет назад было решено, что в марте 2012-го он будет баллотироваться в президенты. Тем самым он дал понять, что карманный президент Медведев станет карманным премьер-министром. Видимо, многих оскорбило то, что все решено заранее и у властей хватает наглости этого не скрывать. В Кемерово на выступлении «Машины времени» освистали заместителя губернатора, когда он объявил, что концерт организован при поддержке «Единой России». В Челябинске та же участь постигла капитана хоккейной команды «Трактор», когда он после матча стал зачитывать текст с призывом голосовать за ЕР. По­добных сообщений на новостных сайтах и в блогах становится все больше.

Через неделю после инцидента в «Олим­пийском» я встретился с доблестным пресс-секретарем Путина Дмитрием Песковым. Высокий усач Песков — идеальная проекция своего начальника. Он хорошо образован, знает свое дело, он чуть неприступен, и у него отличные манеры. Он лжет, понимая, что ты это понимаешь, и ты понимаешь, что он понимает, что ты понимаешь. Улыбаясь иностранным гостям, он словно говорит: «Да, мы циники. А вы что, нет?»

На мой вопрос про «Олимпийский» Песков выдал путаную версию: мол, зрители так провожали Монсона. «Мы свя­зались с ним после боя, и он сказал, что в Америке побежденный часто уходит с ринга под свист публики». Песков — человек искушенный и современный, как и аппарат, в котором он служит, поэтому к неприкрытой лжи он добавил толику правды: «Я слышал, как человека три-четыре кричали: «Путин, уходи!».

А когда я спросил, почему в теленовостях заменили звук, он сказал, что просто убрали лишние шумы. «Зачем?» — удивился я. «Точно не знаю, — ответил Песков. — Так решил редактор». Тут Песков снова улыбнулся — мол, такой вот тебе изворотливый тип попался. А почему через два дня Путин не появился, как собирался, на антинаркотическом концерте в Петербурге? Представлять там «Единую Россию» послали вице-премь­ера Дмитрия Козака, и беднягу, естественно, освистали.

— Путин и не собирался там выступать, — сказал Песков, — уж мне-то поверьте.

***

В Москве я побывал в новом помещении правозащитного общества «Мемориал», основанного в 1987 году. Оно возникло на заре гласности, когда стали одна за другой появляться неформальные политические и правозащитные организации — «Московская трибуна», «Клуб социальных инициатив». Организаторы «Мемориала», среди которых было много недавних диссидентов и политзаключенных, считали, что дальнейшее развитие общества возможно, только если общество будет помнить о всех ужасах советского прошлого. Сотрудники «Мемориала» собрали ­десятки тысяч подписей, добиваясь открытия памятника жертвам сталин­ских репрессий. Они устраивали марши, митинги, встречались с кремлевским руководством. Отделения «Мемориала» появились в десятках городов .

Горбачев был уверен, что реформы в стране возможны только при поддерж­ке интеллигенции, и в 1988 году на партийной конференции высказался за создание памятника репрессированным. Но к самому «Мемориалу» у него было двоякое отношение — он отлично понимал, что именно здесь может сформироваться политическая оппозиция, которая в конце концов поставит вопрос о законности существующей системы. «Нам нужно как-то ограничить «Мемориал», — заявил Горбачев Политбюро. — Потому что это прикрытие для чего-то другого».

Горбачев не стал разгонять «Мемориал», но группе отказывали в регистрации — из-за этой бюрократической уловки, например, нельзя было официально заниматься сбором денежных средств. На похоронах Сахарова в 1989 году ­Горбачев спросил вдову Сахарова Елену Боннэр, что он может для нее сделать. Она ответила: «Зарегистрируйте ­«Мемориал».

«Мемориал» выжил. А Советский Союз нет. В новом помещении «Мемориала» мне показали библиотеку и архивы, на основании материалов которых за по­следние двадцать лет сделаны сотни публикаций о советском прошлом. Сотрудник архива наугад вынимает папку — это дело Владимира Левитского, которого арестовали в 1931 году за то, что он коллекционировал марки. Филателистов подозревали в том, что они передают врагам советской власти секретные шифровки. В 1937 году Левитского расстреляли в лагере Ольховка под Красноярском.

За прошедшие годы «Мемориал» зна­чительно расширил сферу деятельности — это теперь не только исследовательский центр с библиотеками и архивами по всей России, с виртуальной библиотекой по ГУЛАГу, но еще и влиятельная правозащитная организация. Иногда «Мемориал» подвергается давлению со стороны властей. В 2008 году в санкт-петербургском отделении «Мемориала» во время обыска было изъято 12 жестких дисков, на которых в числе прочего хранился архив по Сталину, который собирали несколько десятилетий. Директор санкт-петербургского отделения Ирина Флиге заявила, что это была акция устрашения. Через полгода суд предписал органам милиции вернуть изъятые диски.

Один из основателей «Мемориала» — историк Арсений Рогинский, отец которого погиб в сталинских лагерях. В поле зрения КГБ Рогинский попал в семидесятые, когда начал собирать документы по сталинским репрессиям. В начале восьмидесятых он получил четыре года тюрьмы.

Мы с Рогинским, которого я знаю мно­го лет, пили кофе в старом помещении «Мемориала», где в холле висят фото­графии знаменитых диссидентов и где Рогинскому разрешено курить. Он, рас­хаживая по своему крошечному кабине­ту, рассказывал мне, что за последние несколько лет появилось много независимых организаций, борющихся за права человека, информационных агентств, научно-исследовательских центров, объединений независимых наблюдателей. Эти неправительственные организации есть не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и по всей России. Поскольку поле их деятельности так ограничено, так контролируется властью, речь о на­стоящем гражданском обществе пока не идет — это всего лишь островки в мо­ре, связи между различными организациями почти нет, политическая элита их в лучшем случае игнорирует.

— Все это служит делу формирования гражданского общества, — сказал Рогинский. — Это важнее даже, чем наша ра­бота по борьбе за права человека, чем изучение истории. В нашей стране слишком много государства и слишком мало общества. Наша задача — сделать так, чтобы общества было больше, а государства меньше.

***

С середины девяностых Россия ведет войну с боевиками по всему Северному Кавказу. «Мемориал» активно занимается сбором информации о нарушениях прав человека — чеченскими боевиками, российскими военными, прокремлевским правительством. «Мемориал» был важнейшим источником информации для журналистки «Новой газеты» Анны Политковской. Ей, автору бесчисленных статей о пытках, незаконных задержаниях и том царстве ужаса, которым стала Чечня при президенте Рамзане Кадырове, неоднократно угрожали и даже пытались отравить. «Ты — враг», — сказал Кадыров Политковской в 2004 году. Через два года Политковскую застрелили.

Я встречался с Политковской несколько раз — обычно когда она получала на Запа­де награды за свои бесстрашные статьи. Вскоре после ее гибели в Нью-Йорк приехала близкая подруга Анны, Наталья Эстемирова из «Мемориала». Она выступала на вечере памяти Политковской, и я взял у нее интервью прямо на сцене. Эстемирова очень эмоционально рассказывала об их с Политковской опасных поездках по Чечне. Я очень за нее беспокоился; она твердо решила вернуться в родной Грозный, продолжать работать в «Мемориале» и расследовать дела о похищениях и незаконных расстре­лах, в которых участвовали и россий­ские военные, и люди Кадырова. В июле 2009 года Эстемирова была похищена в Грозном. Ее тело обнаружили в сосед­ней Ингушетии, с пулевыми ранениями в голову и грудь. Оба убийства так и остались нераскрытыми.

Вместе с Таней Локшиной, замести­телем главы московского бюро Human Rights Watch, я отправился в новый офис «Мемориала», побеседовать с Олегом Орловым, председа­телем правозащитного центра «Мемориал». Кадыров подал на Орлова в суд, когда тот публично обвинил чеченского президента в убийстве Эстемировой. По словам Орлова, власти делают все, чтобы помешать юристам и правозащитникам работать в Чечне.

В 2007 году перед митингом протеста в Ин­гушетии Орлов побывал в Назрани. Он отлично понимал, что власти разгонят митинг. «В городе было полно военных и милиции, — рассказывает он. — Я встречался с родственниками лидера оппозиции, и, по-видимому, об этом узнали. За приезжими сле­дили очень пристально. Я остановился в самом заметном месте — в гостинице «Асса». Там была круглосуточная вооруженная охрана. Там находились и два замминистра МВД со своей охраной: по всей Ингушетии боевики убивали ­русских. Около одиннадцати вечера я сидел у себя в номере и работал на ­компьютере. В дверь постучали. Я услышал голоса в коридоре и открыл дверь. На пороге стояли трое громил в масках и с пистолетами. Они сбили меня с ног. Я решил, что они проводят антитеррористическую операцию, ловят боевиков, которые пробрались в гостиницу. «Ребята, вы ошиблись, я из «Мемориала», — сказал я. А старший сказал: «Соберите его вещи». Я лежал на полу и смотрел, как мои вещи кидают в пакет. Меня связали. Я пытался протестовать, говорил о нарушении прав. Но меня стали бить.

И тогда я понял, что никакой ошибки тут нет. Я много раз описывал подобные истории и алгоритм знал отлично. Все происходило точно так, как я читал в отчетах правозащитников. Мне наде­ли на голову мешок. Босого потащили в какую-то машину и сказали: «Все будет в порядке. Тебе зададут несколько вопросов и отпустят». Они всегда говорят: «Не поднимай шум». Троих журналистов с телевидения засунули в ту же машину. Кто-то сказал: «Гостиницу прочесали всю». И машина поехала.

Мы съехали с шоссе. Машину мотало из сторону в сторону. Я сообразил, что никто нас допрашивать не будет. Нас просто где-то спрячут. Похитители в основном молчали, но я успел заметить, что по-русски они говорят без акцента. Машина остановилась, нас выкинули наружу. Кто-то сказал: «Прикончите их». Но тут нас начали бить, и я почувствовал облегчение. Если бы нас решили прикончить, то не стали бы избивать. Мешок с моей головы свалился, и я увидел, что остальных тоже бьют. Им было хуже, чем мне. Двое получили сотрясение мозга, одного пришлось потом положить в больницу. А они сказали: «Чтобы ноги вашей больше в Ингушетии не было. Вернетесь — пеняйте на себя». И машина уехала».

Потом Орлов рассказывал, как он до­бирался обратно в Назрань. А я пора­жался тому, как он спокоен. Он оказал­ся таким же, как Политковская, как Эстемирова, как Локшина. Сам он за себя, может, и не боялся, но мне было за него по-настоящему страшно. В прошлом году Кадыров, выступая по грозненскому телевидению, обвинял Орлова и «Ме­мориал». «Они не мои оппоненты, — сказал Ка­дыров. — Они получают большую зарплату с Запада и, что­бы отчитываться о своей деятельности, пишут в интернете ­всякие гадости и ерунду. Они — враги народа, враги ­закона, враги государства». Орлов вспоминает об этом невозмутимо, даже с юмором.

Пару лет назад на очередном благотворительном ужине в Нью-Йорке я познакомился с Надирой Исаевой, журналисткой из Дагестана. Получив награду, она рассказывала про свою работу в газете «Черновик». Наверняка не только я гадал при этом, надолго ли ее хватит. В этот приезд в Москву я снова с ней увиделся. Исае­ва была в хиджабе. Она вышла замуж за мусульманина-салафита, который ухитрился позвонить ей из тюрьмы, что­бы выразить восхищение ее статьями. В 2008 году Исаеву и ее коллег обвинили в том, что они «сеют вражду», клевещут на ФСБ и правоохранительные органы.

В московском офисе Human Rights Watch Исаева рассказывала мне, что в Дагестане не такие драконовские законы, как в Чечне. В Чечне тебя могут убить, а в Дагестане власти только распространяют про тебя порочащие слухи в интернете. Даже в «Черновике» журналисты не свободны от самоцензуры. «О правоохранительных органах либо не пишут, либо пишут что-то очень формальное, — сказала она. — Мы стали практически советской газетой». Силы у нее на исходе. «Правоза­щитники на Кавка­зе просто тонут, — говорит она. — Они совершенно беззащитны».

Этим летом Исаева выиграла в суде дело о клевете, но в разгар развязанной против нее кампании ушла из «Черно­вика». Ее муж сидит в тюрьме где-то на севере. Она говорит, что его аресто­вали по ложному обвинению в разбое, и не знает, когда ей разрешат с ним увидеться. Сейчас ей предложили грант на четырехмесячную поездку в Нью-Йорк, там у нее будет время подумать о предстоящей работе на Северном Кав­казе. «Я вижу, как сужается информационное поле на Кавказе, а после этого обычно следует кровопролитие, — сказала она. — Мне кажется, у меня есть силы все это изменить, снова сделать это пространство открытым. Но невозможно добиться этого в каком-то одном месте».

***

Журналисты вроде Исаевой считают свою работу призванием. Но в путинской России и самые обычные люди почти случайно вступают на путь активных действий. Летом 2007-го Евгения Чирикова гуляла с мужем в Химкинском лесу —  дубовой роще неподале­ку от аэропорта Шереметьево. Она обратила внимание, что многие деревья отмече­ны красной краской. Вернувшись домой, она проч­ла в интернете о решении про­ложить через лес новую магистраль Москва — Санкт-Петербург, для чего понадобится вырубить вековые дубы.

Чирикова вела спокойную жизнь, руководила собственной небольшой фирмой, занималась семьей. И любила гулять в Химкинском лесу. «Я не задумывалась о том, во что превратилась Россия при Путине, — говорит она. — Я не интере­совалась политикой. Я была ленивой». А потом вдруг поняла, что, если она промолчит, лес тихо уничтожат.

И Чирикова стала борцом за гражданские права. У нее есть харизма, она отличный оратор, много пишет в сети и в твиттере. Занимаясь подготовкой демонстраций и акций, она выяснила, что самое непосредственное отношение к проекту имеет бизнесмен Аркадий Ротенберг, друг Путина, с которым тот много лет вместе занимался дзюдо. Она также поняла, что местные власти и французская компания Vinci, которая вела значительную часть работ по строительству трассы, совершенно не заинтересованы в сохранении леса. «На мои письма отвечали: «Проект федеральный, значит, все по закону».

Бесстрашный главный редактор «Химкинской правды» Михаил Бекетов опубликовал серию статей о том, как наживаются на строительстве магистрали подмосковные власти. Когда Бекетов призвал администрацию Химок уйти в отставку, взорвали его машину. А в ноябре 2008 го­да неизвестные бандиты избили его так, что он несколько недель пролежал в коме. Бекетов лишился трех пальцев на левой руке и правой ноги, почти полностью потерял речь.

Этой зимой Чирикову пытались обвинить в том, что она плохо обращается со своими дочерьми. «Люди из органов опеки пришли к моим соседям, показали им анонимку, в которой говорилось, что я истязаю своих детей, — рассказала она. — Я понимала, что меня могут посадить в тюрьму, а детей отправить в приют. Я стала думать, к кому мне обратиться. Власти не стали бы мне помогать. Поэтому я записала видеообращение и выложила его в интернет. После чего уполномоченный по делам ребенка Павел Астахов передо мной извинился. И у нас стало гораздо больше сторонников. Люди, ко­торым было плевать на проблемы экологии, вдруг стали сочувствовать женщине, у которой грозились забрать детей».

В тот день, когда я встретился с Чириковой, она мчалась с одной встречи, посвященной судьбе Химкинского леса, на другую, но никаких иллюзий уже не питала. Его вырубят. И дорогу построят. Заработают на этом целые состояния. Но защищать его несмотря ни на что стоило. «Гражданское общество у нас еще совсем молодое, — говорит она. — «Движение в защиту Химкинского леса» объединило очень разных людей, которые хотят отстаивать свои права. И это влияет на другие движения, на других людей».

Мы встречались еще до выборов 4 декабря, но и тогда Чирикова видела, что тандем чувствует себя неспокойно. «Представители власти отлично знают, что они просто воры, и чувствуют себя неуверенно, — сказала она. — Поэтому и боят­ся любого протеста. Начальство опасает­ся, что люди выступят против Кремля, и поэтому делает все, чтобы народ не вышел на улицы».

Впрочем, улицы Москвы уже стали ареной гражданского протеста. Кутузовский проспект — одна из главных улиц столицы. Он связывает центр города с Рублевкой, где в заоблачно дорогих особняках обитают правительственные чиновники и обладатели колоссальных состояний. Там к их услугам роскошные рестораны, спа, салоны «Бентли», «Феррари», «Мерседеса» и «Мазерати». С утра до ночи на проспекте полно машин. Чтобы не толкаться в пробке с простыми смертными, власть имущие и прочие избранные об­завелись синими проблесковыми маяч­ками. Автомобилям с включенным маячком-мигалкой правила велят уступать дорогу, как скорой помощи. Часто мигалки устанавливают себе за деньги те, кому они по закону не положены. На дороге машины с мигалками ведут себя чрезвычайно агрессивно, отчего постоянно попадают в аварии — а страдают, разумеется, простые водители. 

Это может взбесить кого угодно, но россиян бесит особенно сильно: машина для них — это важный показатель того, что они преуспели в жизни. И если вас обгоняет или спихивает на обочину машина с мигалкой — это вдвойне унизительно. Самые воинственно настроенные води­тели стали прикреплять на крыши сво­их машин детские синие ведерки и выкладывать на YouTube ролики о нарушениях. Стихийное народное движение оформилось со временем в так называемое «Общество синих ведерок».

В прошлом году 26-летний Иван Алек­сеев, он же рэпер Noize MC, во время гастролей на Дальнем Востоке узнал об аварии на Ленинском проспекте в Москве: «мерседес» вице-президента ЛУКОЙЛа врезался в «ситроен», в котором в результате погибли две женщины. Одна из них была сестрой подруги Ивана. Милиция объявила виновной водителя «ситроена», хотя свидетели утверж­дали, что в момент аварии «мерседес» вице-президента ехал по встречной ­полосе, объезжая пробку.

К утру у Алексеева была готова гневная песня «Мерседес S666». Клип на нее, снятый в стилистике «Южного Парка», произвел в интернете фурор. «Несколько политических партий сразу же захотели использовать песню в своих целях, — рассказывает Иван. — Но если разрешать, то какой-то одной, а мне не хочется выбирать между ними».

Иван Алексеев высмеивает в своих ­песнях скинхедов и пропутинскую молодежь из «Наших». В июле прошлого года на концерте в Волгограде он исполнил песню о продажной милиции «Кури бамбук» и поиздевался со сцены над волгоградскими ми­лиционерами, которые, по его мнению, вели себя слишком грубо. «Честно говоря, я был неправ, но они еще более неправы», — говорит Иван. За эту выходку он десять дней провел за решеткой.

***

Самый извест­ный российский заключенный — Михаил Ходор­ковский, бывший нефтяной магнат и богатейший человек в стране, рискнувший, вопреки предостережениям Путина, заняться политикой. Арестом Ходорковского и двумя абсурдными показательными процессами над ним Путин продемонстрировал свою силу олигархам, сделавшим состояния в условиях правового вакуума 1990-х. Ходорковский — далеко не единственный бизнесмен, находящийся сегодня в неволе. Законы авторитар­ного путинского правления требуют от предпринимателей полной лояльности к режиму и добровольного сотрудничества с коррумпированными силовыми ведомствами. Малейший намек на неподчинение чреват визитом налоговой полиции, запугиванием, отъемом собственности и, наконец, сфабрикованным уголовным делом.

Почти каждую среду по вечерам в од­ном из кафе в центре Москвы собирается компания из полусотни человек, членов объединения «Русь сидящая». Возглавляет его неутомимая Ольга Романова, в прошлом телеведущая, теперь постоянный автор «Новой газеты». Люди эти — бывшие сидельцы и родственники заключенных российских тюрем и лагерей. «Им всем, и состоятельным, и едва грамотным, нужна поддержка и правдивая информация, — говорит Романова. — Все они попали в жернова несправедливой системы». Ее собственный муж, предприниматель Алексей Козлов был арестован три года назад. Сначала он сидел в Бутырке, а потом его перевели в колонию-поселение в Пермском крае.

Как утверждает Ольга Романова в интервью «Новой газете», причиной всех бед стала, скорее всего, колонка в российском журнале The New Times, в которой она зло высмеяла некоего олигарха. Деловой партнер Козлова, бывший сенатор Владимир Слуцкер, вступился за коллегу. «Значит так: или ты разводишься со своей женой, или мы с тобой расстаемся», — сказал он. Козлов предпочел расстаться со Слуцкером, а через год с небольшим, в июле 2008-го, его арестовали по обвинению в легализации незаконных доходов и мошенническом хищении акций завода искусственных кож. Романова и Козлов не сомневаются, что дело было заведено по заказу Слуцкера.

После ареста Алексей Козлов сумел позвонить жене: «В ящике лежит конверт, открой, посмотри, что там». В конверте Ольга Романова обнаружила визитку высокопоставленного чиновника, который обещал в случае ареста за полтора миллиона долларов выступить посредником между женой Козлова и следователем. В ожидании ареста Козлов заложил загородный дом и положил нужную сумму в банк. Когда Романова встретилась с тем чиновником, оказалось, что «цена вопроса» удвоилась. Недостающие деньги она собрала по трем десяткам знакомых. Но тут, рассказывает Романова «Новой газете», «человек с визитки быстро покинул свой пост и исчез».

Потом Романовой пришлось давать многотысячные взятки буквально за все, лишь бы облегчить пребывание мужа в Бутырке, — за нотариальное заверение документов, за передачу в неволю средства от блох, пилки для ногтей… Полгода она не виделась с мужем, пока наконец не умудрилась подкупить тюремного ­священника. «Там есть церковь внутренняя, — рассказывает Ольга. — И через церковного старосту нам устраивали ­свидания. Муж говорил, что идет исповедоваться, а я полгода по пропуску певчего церковного хора ходила в бутырскую церковь».

Романовой «противно вспоминать», какими они с мужем были до всех неприятностей. Она каждый раз тратила кучу нервов, выбирая, на каком курорте от­дохнуть, он «устраивал скандалы в оте­лях по поводу пушистости полотенец». Зато потом они удивляли друг друга решимостью и упорством: Козлов отказался признать вину в обмен на перевод из тюрьмы в колонию-поселение, Романова принялась не щадя сил воевать с прогнившей судебной системой. При любой возможности она летала в Пермь, с риском для себя предавала гласности все обстоятельства дела, помогала мужу вести из заключения дневник в интернете. «Тот, кто не сидел, никогда не поймет, каково ей приходилось», — говорит Козлов. Дело получило общественный резонанс и сдвинулось с мертвой точки. Этой осенью Козлов вышел на свободу. Группа поддержки заключенных тем временем продолжает работу. По выражению Ольги Романовой, «наверное, так и начинается гражданское общество. Где-то там, очень внутри».

***

В декабре российский народ практичес­ки в полной тишине отмечает двадцатую годовщину крушения Советского Союза. Украинцы, прибалты, грузины, армяне, азербайджанцы и даже подданные ре­прессивных среднеазиатских режимов празднуют избавление от советского ига, в очередной раз рассказывают каждый свою версию обретения независимости. А в России, где националисты, коммунисты, либералы и все прочие никак не придут к единому мнению относительно того, каким же образом и чего ради возникла новая государственность, где многие считают случившееся в 1991 году поражением, нет ни праздника, ни парадов, ни торжественных речей. Только самые отвязные российские СМИ припоминают бесчисленные экономические, политические, идеологические и социальные факторы, приведшие Советский Союз к окончательному краху. Как у государства у современной России не было при возникновении общей для всех граждан системы ценностей. Она рождалась в наэлектризованной атмосфере распада и бунта, очертя голову и наугад.

Среди внушительного корпуса документальных свидетельств о последних днях Советского Союза заметное место принадлежит двухтомным дневникам Анатолия Черняева, преданного и исключительно наблюдательного Санчо Пансы при Ми­хаиле Горбачеве. Его записи конца 1991 го­да, в частности те из них, что посвящены эпохальной схватке между униженным, но по-прежнему преисполненным чувства собственной значимости Горбачевым и злопамятным, всенародно избранным Борисом Ельциным, складываются в пьесу, достойную Шекспира, правда, с водкой, матом и кодами запуска ядерных ракет.

3 декабря, записывает Черняев, Горбачев позвонил Ельцину. Тот собирался в Белоруссию на встречу с белорусским и украинским лидерами, Станиславом Шушкевичем и Леонидом Кравчуком. Уже явно выпивший Ельцин повел речь о четверном союзе между Белоруссией, Украиной, Россией и Казахстаном. Горбачев понимал, что этот союз положит конец Советскому Союзу и его собственной политической карьере.

— А мне где там место? Если так, я ухожу. Не хочу болтаться как говно в проруби, — заявил Ельцину Горбачев.

7 декабря за ужином в охотничьей усадьбе Вискули заповедника Бело­вежская пуща Ельцин выложил на стол составленный Горбачевым проект нового союзного договора. «Подпишете вы, подпишу и я», — сказал он Кравчуку и Шуш­кевичу. Те, как и рассчитывал Ельцин, подписывать не стали. Им не нужен был Советский Союз, каким бы обновленным его ни сулили сделать.

Отдав должное настойке на травах, главы республик отправились в баню отмечать свое смелое начинание, а помощники тем временем спешно готовили проект нового соглашения. Начиналось оно словами: «Мы, Республика Беларусь, Российская Федерация (РСФСР), Украина, как государства — учредители Союза ССР, подписавшие Союзный Договор 1922 года, далее именуемые Высокими Договаривающимися Сторонами, констатируем, что Союз ССР, как субъект международного права и геополитическая реальность, прекращает свое существование». Далее референты набросали проект создания Содружества Независимых Государств, принципиально нового союзного образования без правительства, налогов, пре­зидента, гражданства и вообще сколько-нибудь осязаемых признаков государственности.

Утром, пока Ельцин, Кравчук и Шушкевич завтракали яичницей с черным хлебом, секретарша местного управления КГБ Евгения Патейчук набело перепечатала соглашение.

На церемонии подписания присут­ствовали несколько журналистов. Один из них, заместитель главного редактора белорусской газеты «Народная воля», засек точное время, когда Советскому Союзу был вынесен смертный приговор — это случилось в 14.17, в воскресенье, 8 декабря 1991 года. В завершение церемонии подали шампанское. «Я хорошо помню: там, в Беловежской пуще, вдруг пришло ощущение какой-то свободы, легкости», — пишет Ельцин в «Записках президента». Машинистка Патейчук, по ее словам, едва понимала, в чем она участвует: «Осознание пришло потом, дня через два». «Дома в деревне Каменюки, расположенной километрах в десяти от Вискулей, ее прозвали «женщиной, которая развалила Союз», — пишет в книге о событиях 1991 года ирланд­ский журналист Конор О’Клери.

Первым об историческом событии Ельцин уведомил не Горбачева, а Буша-старшего — позвонил ему в Вашингтон. Горбачеву звонил младший партнер Ельцина по переговорам Станислав Шушкевич. «А что будет со мной?» — спросил у него взбешенный Горбачев. Ответ был очевиден. На Рождество по григорианскому календарю он сложил с себя президентские полномочия. В тот же день в Кремле был навсегда спущен красный флаг.

***

В 2005 году, через пять лет после того, как Ельцин препоручил ему управление страной, Путин заявил: «Прежде всего следует признать, что крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой века. Для российского же народа оно стало настоящей драмой».

Путин, хотя и был ельцинским назначенцем, настаивает, что все девяностые страна прозябала в хаосе и что народ должен быть благодарен за десятилетие относительной стабильности и благополучия. За эти-то достижения, подразумевает он, и пришлось заплатить резким ограничением свобод. Оправдывая затянувшееся правление Путина, окружение пытается ставить его в один ряд с такими отцами наций, как Франклин Рузвельт, Хельмут Коль и Ли Куан Ю, более тридцати лет правивший Сингапуром. Если брать российскую историю, то Путину нравится сравнивать себя с Петром Столыпиным. По словам политического аналитика Московского центра Карнеги Маши Липман, к стабильности Путин, бесспорно, стремится — пусть и ценой урезания свобод, — «но где же при этом реформы?» В советское время, уточняет Липман, Столыпин упоминался в школьной программе преимущественно в связи со «столыпинскими вагонами», в которых везли недовольных в Сибирь, и «столыпинским галстуком», на котором вешали политических преступников.

При всем при том авторитаризм эпохи Путина не похож ни на дореволюционный, ни на советский. «Власть ведет себя очень рационально, — говорит один из основателей «Мемориала» Арсений Рогинский. — Она не старается всем заткнуть рот. В стране есть свобода слова и самовыражения. В магазинах целые полки антипутинских книг. На дворе ведь не восемнадцатый век — книжка, изданная тысячным тиражом, не представляет угрозы для государства». Власти достаточно — во всяком случае пока — полностью подконтрольного телевидения. Цели поддержания стабильности, при которой подавлена реальная политическая жизнь, выборы лишь имитируются, а суды действуют по указке сверху, собственно и служит исключительно гибкая, в высшей мере циничная, основанная на вертикальном подчинении система власти. Воплощает ее собой бывший сотрудник госбезопасности Владимир Путин.

Важнейшие составляющие путинского режима — управляемые СМИ, партия «Единая Россия», карманная оппозиция, верноподданнические молодежные движения — детища не чуждого искусствам бывшего предпринимателя и банкира Владислава Суркова. В многочисленных выступлениях он развивает тему «суверенной» или «управляемой» демократии — постмодернистского сочетания автократии, демократии и грубого нахрапа. Суркову нравится одновременно хранить загадочность и блистать на публике. Его кабинет украшают фотографии Тупака Шакура, Иосифа Бродского и Че Гевары. Прежде чем попасть в Кремль, он работал в частном бизнесе, в том числе занимал важные посты в компании Михаила Ходорковского. Он сочинял тексты для готической рок-группы «Агата Кристи» и, по слухам, написал под псевдони­мом роман «Околоноля».

Если у путинского режима и есть идеологический манифест, то это лекция под названием «Русская политическая культура. Взгляд из утопии», прочитанная Сурковым в 2007 году в Российской академии наук. В ней он говорит о том, что управление самой большой на Земле страной требует беспрецедентно централизованной власти. Что все прочие мировые демократии держатся на манипуляциях и лицемерии, что царящая там свобода иллюзорна. В один голос с Путиным Сурков требует от Запада не навязывать России свои представления о свободе и правах человека. «У тех, кто твердит нам о демократии, на уме только углеводороды», — сказал он на одной из пресс-конференций. Сурков, кроме того, любит напомнить либералам, что только существующий режим способен защитить их от набирающих силу крайних националистов.

Что бы Сурков ни говорил, демократии в путинской России нет — ни суверенной, ни какой-то другой. А есть власть, преследующая исключительно собственные интересы, и концентрация колоссальных богатств в руках дружественных Кремлю кланов. Практически все владельцы рублевских особняков приобрели и сумели удержать свои жилища благодаря близости к власти и безграничной преданности ей. Гражданское общество интересует власть лишь в смысле подчинения или маргинализации его институтов.

На вопрос, не огорчает ли премьер-министра мнение о нем Запада как о чрезмерно жестком политике, пресс- секретарь Путина Дмитрий Песков ответил: «Такова его политика и есть, такой же она останется в будущем. По-моему, его совершенно не волнует, что о нем думают на Западе». Путина не волнует и то, что рабски услужливое государственное телевидение давно стало посмешищем в глазах оппозиции. Как выразился Песков, «кто за девушку платит, тот ее и танцует».

Ни Путин, ни Сурков не выносят и намека на то, что кажется им критикой или вмешательством со стороны Соединенных Штатов и Европы. Так, за несколько дней до выборов в Думу власти развернули преследование ассоциации «Голос», эффективно следившей за ходом выборной кампании. При упоминании об этой организации Песков переменился в лице: «У нас есть спецслужбы, так вот они передали нам всю информацию о неправительственных организациях, которые получают деньги из-за рубежа».

— Я правильно понимаю, Путин не любит, когда его поучают? — спросил я.

Песков снова заулыбался.

— В машине по дороге сюда я слушал радио, — начал он. — И знаете, какой была главная новость? Госдепартамент США выразил серьезную озабоченность политикой России по отношению к сексуальным меньшинствам!

Пресс-секретарь имел в виду рассматривавшийся в Санкт-Петербурге законопроект о запрете «публичных действий, направленных на пропаганду мужеложства, лесбиянства, бисексуализма, трансгендерности среди несовершеннолетних». Эта тема его искренне развеселила.

— Я подумал: что, им там, в Госдепартаменте, заняться больше нечем? С их-то государственным долгом! С их-то загибающейся экономикой! Когда в Афганистане творится кошмар! В Ираке — кошмар! В мировой экономике — сплошной кошмар! А они беспокоятся о российских геях! Ха-ха! У меня здорово поднялось настроение.

***

За неделю до выборов я завтракал с Людмилой Алексеевой, председателем Московской Хельсинкской группы, заслуженным ветераном правозащитного движения. Ей 84 года, она активно пользуется интернетом, следит за деятельностью гражданских групп по всей стране — за тем, например, как в Брянске борют­ся за открытие новых детских садов, как в Республике Коми женщина собирает в социальных сетях деньги на школу для детей-аутистов. Об этих инициативах не расскажут по телевизору — узнать о них можно только из интернета.

«Скорее всего, это последние выборы, исход которых будет зависеть от того, что показывают по телевизору. На следующих люди будут голосовать под влиянием интернета», — сказала мне Людмила Алексеева.

В феврале этого года, после революционных событий на площади Тахрир, вице-премьер Игорь Сечин дал понять в интервью The Wall Street Journal, что интернет вызывает беспокойство в Кремле. «Посмотрите, что натворили в Егип­те высокопоставленные менеджеры Google», — сказал он. Кое-кто из путинской команды начал внимательнее присматриваться к опыту Коммунистической партии Китая, которая с помощью системы интернет-фильтров перекрыла доступ ко всем мало-мальски критическим материалам о происходящем в стране. С другой стороны, власти отдают себе отчет, что в России больше 40 миллионов ин­тернет-пользователей и их число стремительно увеличивается. Многие из этих людей ограничения в сфере интернета воспримут болезненнее, чем, скажем, нарушения прав человека в застенках далекой Чечни или Дагестана. Как бы то ни было, в день выборов 4 декабря целый ряд оппозиционных сайтов — The New Times, «Большой город», «Эхо Москвы», «Коммерсант», Slon.ru и сайт «Голоса» — были недоступны из-за кибератак.

Незадолго до выборов я беседовал с «Сашей» и «Машей», создателями твиттера KermlinRussia, пародирующим официальный твиттер Дмит­рия Медведева KremlinRussia. (Первый свой твит Медведев отправил 1 июня из штаб-квартиры Twitter в Сан-Франциско — это было его очередной попыткой выглядеть модным и продвинутым.) Ребята высмеивают унылую медведевскую стилистику, а вместе с тем и то, как власти держатся за свой ослепительно современный, до основания прогнивший авторитаризм.

Саша с Машей просили не называть их настоящих имен. Он — владелец консалтинговой фирмы, она работает в рекламе. Оба хорошо зарабатывают, любят путешествовать и красиво одеваться, оба, по их словам, «ведут двойную жизнь». В их профессиональной деятельности слишком многое зависит от хороших отношений с властью, чтобы в открытую воевать с системой.

Темой первых Сашиных твитов часто становились фантастические приви­легии, которыми пользуются богатые и власть имущие. «Не понимаю, откуда все эти разговоры о часах в пробках, — писал он якобы от лица Медведева. — Лично я всегда за 10–15 минут от Рублев­ки до Кремля доезжаю». У Маши тексты более литературные, с множеством культурных аллюзий — от фильмов Эйзенштейна до современной поп-музыки. Новости, ложащиеся в основу твитов, они берут не из телевизора, а с сайтов Gazeta.ru, Slon.ru, Vedomosti.ru и из ин­тернет-таблоида Life News.

Саша и Маша опасаются, что после мартовских президентских выборов Путин усилит давление на интернет и организации гражданского общества. От ранено­го, обозленного Путина не следует ждать ничего хорошего. «Медведев наигрался с открытостью, — говорит Саша. — А скоро вернется папочка и заставит шалунов убраться у себя в комнатах».

***

Результаты думских выборов жестоко разочаровали Кремль. По официальным данным, «Единая Россия» набрала около 49,5% голосов, что само по себе провал по сравнению с 64%, полученными четыре года назад. А если судить по многочисленным сообщениям о фальсификациях, реальные результаты правящей партии гораздо ниже. Выборы были у народа украдены, но как-то бессмысленно и неловко. Коммунистическая партия, давно уже дрейфующая в сторону национализма, благополучно заработала на них почти 20% голосов. На следующий день после голосования в центре Москвы состоялся митинг, на котором более пяти тысяч человек скандировали «Путин — вор!» и «Россия без Путина!». После митинга полиция задержала несколько сотен манифестантов, в том числе известного блогера и борца с режимом Алексея Навального. Уличные выступления продолжались три дня.

Это, разумеется, была далеко не площадь Тахрир. В России такое массовое выступление гораздо менее вероятно: население в стране значительно старше, безработица намного ниже; прибавьте сюда огромные расстояния и решительный настрой властей. Значитель­ной части среднего класса материальное благополучие важнее демокра­тии и соблюдения законов. У многих россиян остался в душе такой тя­желый осадок от ельцинских девяностых — от тогдашних беззаконий, экономичес­кой нестабильности и дикой приватизации, — что они забывают об обретенных свободах и называют демократию дерьмократией. И тем не менее настроение общества меняется.

В «Мемориале» я встретился с Сер­геем Ковалевым, биофизиком, пришедшим в правозащитное движение вслед за Андреем Сахаровым. В своей жизни он успел побывать и политзаключен­ным, и советником президента Ельцина, с которым расстался из-за своего отношения к чеченской войне. Ковалеву 81 год. С усмешкой он говорит о том, что на Западе его считают наивным «престарелым деревенским дурачком, который твердит, будто государство может исполнять обязательства по правам человека и при этом не лгать, будто не закон должен служить политике, а политика — закону».

Упомянутые нами в разговоре гражданские группы, движения и сайты нельзя, по мнению Ковалева, назвать полноценным гражданским обществом, пока они не защищены Конституцией и не вписа­ны в подлинно демократическую систему. Но само их существование внушает Ковалеву «умеренный оптимизм». Нынешнее, далеко не идеальное, положение вещей он сравнивает с тем состоянием воды, когда она уже очень холодна, но все еще жидкая — стоит попасть в такую воду единственному кристаллу, как вся она обратится в лед.

«Переход из одного агрегатного состояния в другое будет стремительным, — говорит Ковалев. — Всем интересно, ко­гда же он произойдет. Я не пророк и отвечал раньше: «Подождите пятнадцать лет». Но пятнадцать лет миновали, а фазовый переход все не происходит».