Всюду жир

иллюстрации: Глеб Солнцев

За стликами в фильме Хлебникова сидят Анна Михалкова, Василий Уткин, Алена Долецкая и еще три десятка героев

Петр Мансилья-Круз: Выспаться удалось?

Борис Хлебников: Удалось. Уже все наконец.

П.М.-К.: Какие впечатления от того, что сняли?

Б.Х.: Я даже не мог представить, насколько это будет сложно. Вот говорят, что первый съемочный день всегда в корзину, а у меня каждый день был первым съемочным по четыре раза. Мы в день снимали четыре сцены — и каждый раз с новыми актерами. Это бесконечная череда разговоров за столиками, объе­диненная линией двух официантов. Актеров в три раза больше, чем столиков, а их там 15. Сейчас у нас небольшая остановка, еще хотим снять третью часть — кухню.

П.М.-К.: Эта история началась с давней статьи в «Большом городе». Вы перед съемками были в «Пушкине», смотрели, что там происходит сейчас?

Б.Х.: Понимаете, «Пока ночь не разлучит» — фильм не о «Пушкине», а о купцах, о Москве, которая всегда была купеческой. Она же не изменилась вообще. Это очень московская история, столичная, жирная. Исходя из материала в БГ можно было пойти в разные стороны — в трэш или в гротеск, но мы стремились к документу. По-моему, это правильный подход, самый смешной. В материале была ценна узнаваемость. Вы улыбаетесь не оттого, что эти люди гротескно смешны, а оттого, что узнаете их.

П.М.-К.: Что вы узнали нового о жизни ресторана, кухни?

Б.Х.: Мы со сценаристом Сашей Родионовым просидели на кухне довольно долго и наблюдали. Там ужасно интересно. В любом, самом дорогом ресторане не повара, а именно второй состав — это почти всегда таджики или казахи. Когда мы с Родионовым там были, на кухне развернулась драма: одного из работников замели менты, и по телефону решалась его судьба — депортируют его, не депортируют, дать взятку, не дать взятку… Мы в прямом эфире следили за тем, как его забрали, как его держат, как пытаются взять у него деньги, как эту взятку ребята собирают, ему куда-то отправляют — и наконец он на свободе. Так за три часа мы увидели целую драму. И параллельно туда приносят цветы, чтобы в вазу поставить, и если цветы красивые, то посудомойки сразу с ними фотографируются на телефон. А ребята, таджики, когда выходят покурить, всегда включают телефон с национальной мелодией, сидят, и у них музыка играет. В подсобных помещениях, где переодеваются официанты, все ужасно малюсенькое, убогое, обшарпанное, а когда выходишь в зал, тебя подавляет пафос.

П.М.-К.: Это же классическое противоречие — блеск и ни­щета в большом городе. Дорогой ресторан и его кухня.

Б.Х.: Нам ужасно не хотелось раскручивать классический сюжет о бедных и богатых. Хотя бы потому, что на кухне оказалось страшно весело, ужасная движуха идет. И мы захотели сделать комедию, плутовской роман. Все это очень напоминает мир прислуги в «Двенадцатой ночи» Шекспира, со всеми их затеями.

П.М.-К.: При этом в ваш пантеон, состоящий из гастарбайтеров, сумасшедших и свинопасов, вошли посетители дорого ресторана — не ваши вроде персонажи.

Б.Х.: Да, я чуть не совершил эту высокомерную ошибку — сделать из людей жирных клоунов, которые лопаются в конце от своего жира. Желание было, но, надеюсь, я смог на них посмотреть по-другому.

П.М.-К.: Вот вы очень человечный и добрый.

Б.Х.: Ну это сомнительно.

П.М.-К.: По крайней мере получается, что полюбить посетителя ресторана — это следующий шаг, после того как полюбил гастарбайтера.

Б.Х.: Нет никакой в этом разницы. Вы не можете рассказывать про людей, если вы их не знаете. Они вас либо пуга­ют, либо вы из них дела­ете каких-то потрясающе хороших людей. Для меня правда нет никакой разницы, кого изучать — бомжа или банкира.

П.М.-К.: Но вы же искали что-то крайнее, чтобы не про обычных людей, какое-то особенное место. Знаете, все сейчас шутят, что ад — в «Раю», имея в виду заведение с этим названием.

Б.Х.: Во-первых, я вам могу сказать, что этот ресторан The Most — он очень красивый. Он просто очень богатый, я там первый день себя ужасно неуютно чувствовал, ни до чего дотронуться не мог, не то что представить, что мы там будем драку с 30 людьми снимать. Но драка напра­шивалась сама, я ее не придумал, она в воздухе висела, как избавление, — все эти люди заму­чились сдерживаться. И счастье двинуть кому-то в морду — оно должно было к ним прийти. Это, наверное, о каком-то инородном, нечеловеческом ритме, который Москва нам диктует.

П.М.-К.: Когда вышла «Сумасшедшая помощь», вы всем объясняли, что это фильм про Москву. А вам говорили: «Какая Москва — там ее нет». А вы: «Вот ее потому и нет, что ее нет для этих людей».

Б.Х.: Ну да. С той же «Сумасшедшей помощью» у меня не было цели сделать кино про гастарбайтера. И сейчас у меня нет цели нарисовать такую социальную картину о бедных и богатых в жирной Москве. Меня дико веселит, что во всех интервью, которые я сейчас даю, меня спрашивают именно об этом. Я иногда скромно пытаюсь рассказать, что осенью начну снимать фильм про фермера. Меня с отсутствующим видом вежливо выслушивают минуты две, а дальше начинают опять спрашивать про то же самое — Москву, жир. Про сельское хозяйство никому не интересно, а про большие рестораны — всем. Это, с одной стороны, ужасно смешно, а с другой — это диагноз Москве.

П.М.-К.: То, что в Москве всем интересно про Москву, — с этим, наверное, бессмысленно бороться. Но «Сумасшедшая помощь» и «Свободное плавание» помогали: «А вот, посмотрите, по-другому бывает». А эта ваша история про ресторан какая-то слишком московская.

Б.Х.: Черт его знает, во-первых, дико глупо дорожить тем, что уже есть. Я бы, например, никогда не хотел снять такой фильм, как «Свободное плавание». Потому что я слишком комфортно себя чувствую в этой ситуации длинных планов и милых гэгов, он вообще для меня слишком милый фильм, как барышня — всем нравится и этим сильно проигрывает. Хочется ставить себя в некомфортные ситуации. Быть свободней. Иначе скучно.

П.М.-К.: Удивительно: вы говорите о фильме, в котором свиньи, дорожные рабочие, штакетник гнутый и грустные люди, которые поют «ты и я, все фигня», и говорите: «Надоел комфорт, нужно в ресторане «Мост» снимать».

Сергей Шнуров играет Усатого в "Пока ночь не разлучит". Усатый весь фильм ненавидит ресторанную арфистку

Б.Х.: Слушайте, но это то, что я умею делать, а этот фильм — новая для меня штука. Вот Максим Семеляк (главный редактор The Prime Russian Magazine, в фильме «Пока ночь не разлучит» исполнил роль третьего собеседника Усатого. — БГ) нас всех обозвал: «Вы все — новые тихие». Вот новым тихим уже неправильно быть, потому что это уже понемножку становится позой.

П.М.-К.: Вам не хочется этой позы, с тех пор как вы стали председателем «Киносоюза»?

Б.Х.: Нет, нет, нет. Слушайте, эта должность — временная, и ровно через месяц у нас будет настоящий председатель. А я совсем не приспособлен для этого. Это стечение обстоятельств, которое нельзя было поменять. Я никогда не хотел и не собираюсь быть чиновником.

П.М.-К.: Это не чиновническая должность, а выборная.

Б.Х.: Я и впредь буду активно участвовать в деятельности «Киносоюза», но быть председателем — это смешно. Понимаете, я сидел и подписывал первые 150 вступительных билетов. Подписывал: Алексею Юрьевичу Герману, Сокурову, Рязанову, Смирнову…

П.М.-К.: И как вы при этом себя чувствовали?

Б.Х.: М…даком я себя чувствовал… Нерадостно, правда. Это глупая комедия. Поэтому я думаю, что мы выберем человека, который, ну, может это нормально делать.

П.М.-К.: Тогда получается, что кино вам захотелось снимать другое, просто потому что двигаться захотелось.

Б.Х.: Да.

П.М.-К.: Двигаетесь вы при этом в сторону Мурманска.

Б.Х.: Да, вот на этой машине завтра поеду.

П.М.-К.: Расскажите, раз это никому больше не интересно, зачем вы туда едете?

Б.Х.: Дособрать натуру, все уже почти выбрано, в сентябре едем снимать. Это о фермере — у него пытаются отобрать его хозяйство, а он пытается его сохранить. Сначала мы хотели сделать прямой ремейк вестерна «Ровно в полдень» с Гэри Купером. Там все страшно любят шерифа, который очистил город от бандитов, а в какой-то момент приходит сообщение, что на двенадцатичасовом поезде приедет отсидевший бандит с товарищами. И сначала все говорят: «Будем сражаться». А дальше люди начинают откалываться от шерифа, и он остается один на один со злодеями. Мне стало интересно про нашего фермера такую историю сделать — как на него наезжают чиновники и менты. И все говорят: «Мы с тобой» — а в конце он остается с ними один на один. Такие «Семь самураев». То, что мы узнали, готовясь к съемкам, — страшно и мрачно. А именно: никакого сельского хозяйства в России не существует. Те фермеры, которых мы знаем, — а их 150 человек по всей стране, — это все чудики. Никакого толка из этого нет. Я могу произносить пафосные речи вроде «деревня вымирает», но это правда так происходит. Люди не работали уже 20 лет, и даже если дать им рабочие места, они не смо­гут работать. И ничего про них никто не знает и ничего не думает, зарплату не платят, и живут они натуральным хозяйством. Это 20% населения страны. Поэтому смешно, когда людям про это неинтересно, а про рестораны интересно: люди вообще не знают страны, в которой живут.

П.М.-К.: То, что вы сейчас рассказываете, звучит как вступительная часть предвыборной программы. Аграрная партия: «Актуальные проблемы в сельском хозяйстве».

Б.Х.: Вы знаете, сначала так и нужно. Да, Саша Родионов ходил на съезд фермеров. Неоднократно. Да, мы брали бесконечное количество интервью и разбирались во всем, вплоть до сортов картошки. Но так мы делаем с каждым фильмом — очень важно, чтобы у вас было знание, которое не позволит вам сделать какое-нибудь «Любить по-русски» из всего этого. История не только фермерская, это о человеке и о времени, которое делает из него дурака, а потом и преступника.

П.М.-К.: То есть перестрелки с ментами и чиновниками будут?

Б.Х.: Будут.

П.М.-К.: Значит, все-таки вестерн, а не фильм о сельском хозяйстве, как вы, стремясь всех сильно напугать, говорите?

Б.Х.: Мне нравится так делать.

П.М.-К.: О’кей. Вы сейчас снимаете фильм, пользуясь новой моделью производства…

Б.Х.: Есть минимальное количество денег, которое собрано, а дальше весь первый состав и актеры работают за некий процент. Я очень хочу, чтобы мы не наврали людям, чтобы у нас получилось продать это на телевидение и получился микропрокат. Одна продажа на телик принесет всем нормальные деньги, которые они обычно получают за свою работу. И если это произойдет, то это сделает нас не чудиками и всю эту историю бизнес-планом. Я, Коля Хомерики, Попогребский, Бакур, Сигарев, мы все — ну, знаете, «денег не приносите» — мы все ­равно…

П.М.-К.: Просящие.

Б.Х.: Да, просящие, а то, что мы придумали, может изменить эту ситуацию.

П.М.-К.: Этот эксперимент значит, что вы как фермер в России?

Б.Х.: Это скорее мой внутренний сюжет: когда к сорока годам вы становитесь председателем «Киносоюза», работаете с бюджетами — это все жир. В какой-то момент надо начать ворочаться. Это личные скорее проблемы, чтобы сделать как-то поборзее все. Опять все начать.

П.М.-К.: Это, получается, такой эгоизм, не хочу быть взрослым?

Б.Х.: Конечно.

П.М.-К.: Не начинаете чувствовать ответственность за кино? За коллег, молодых режиссеров?

Б.Х.: Я думаю, что единственная задача «Киносоюза» в том, чтобы никто не испытывал никакой личной ответственности. Если я буду испытывать ответственность по поводу молодых, это сразу будет мой личный выбор. Одного молодого или другого? И вы представляете, что происходит дальше.

П.М.-К.: Что происходит дальше?

Б.Х.: Происходит глупость. Меня не раздражает тот Союз кинематографистов, который был и есть, и я, кстати, ­глубоко уважаю Никиту Сергеевича… Но форма его, эмоциональная, избирательная, радеть за молодых, вот как вы говорите, она дико устарела, это абсолютно советская история, которая все превращает в фильм «Гараж». И в этом нет вины, скажем, Михалкова, это сама система, которая так придумана. И самое главное — обезличить это все, сделать профсоюзом, который будет работать как машина. Единственное, чего мы хотим, — чтобы организовались гильдии и профсоюзы, которые могли бы договариваться друг с другом, и чтобы это была дискуссионная площадка для кинематографистов, с принятием взвешенных решений — и уж точно не эмоциональных.

П.М.-К.: И вы точно не хотите быть председателем этого союза?

Б.Х.: Нет.

П.М.-К.: Потому что вы боитесь, что как-нибудь вы откроете глаза и поймете, что находитесь в ресторане The Most?

Б.Х.: Этого я как раз не боюсь, но я правда не очень подхожу. Я просто это знаю.

П.М.-К.: Ладно, а после съемок вам захотелось сходить в ресторан The Most?

Б.Х.: Я сходил туда, там очень вкусно. Только очень ­дорого.