Что такое домашнее насилие в России. #Архив

«Мой муж врач, а я медсестрой раньше работала. Прожили вместе 15 лет. Я вышла замуж в 21 год, он на 17 лет меня старше. Первые лет пять было еще ничего, а потом, когда родился второй ребенок, он стал говорить, что я баба с двумя детьми, никому не нужна, квартира его, идти мне некуда. Первый раз ударил лет десять назад — по пьяни.

Он все контролировал. С подругами я мало общалась, постепенно сошли на нет все контакты. В гости одна не ходила, по магазинам не ходила. Зарплату он у меня отбирал, когда шла в магазин — выделял денег под расчет. Говорил, что женщины дуры, не умеют распоряжаться деньгами, что мне только дай — я все спущу, ни на отдых на море не сможем накопить, ни на что. Повела ребенка в школу, задерживаюсь на 15 минут — звонок по телефону: «Дура, где ты шляешься столько времени?»

Конечно, все это знали и видели: бывало, и в темных очках приходилось ходить, и на руках синяки оставались. Где-то раз в месяц это происходило. У нас бывали друзья его, их жены, в гостях на даче, например. Они слышали, как я кричу, как плачу, но не хотели вмешиваться в семейные дела. Когда они видели синяки, он им говорил, что это ребенок ножкой ударил или я во что-то врезалась.

Его мама видела меня с синяками, она ему выговаривала, но он не признавал вину категорически и до сих пор не признает. А моя мама — она живет в другом городе — сказала мне: «Вышла замуж — терпи». Но у нее самой такая ситуация была, я все детство это наблюдала. Она терпела.

Сейчас сыну 15 лет, а дочке 9. Как он бил меня, они не видели, это происходило в основном ночью. Но слышали, как он меня упрекал, обзывал постоянно дурой. Сын видел, что все к разводу идет, запирался в своей комнате — мол, отстаньте от меня. Даже до слез доходило, хотя парень уже взрослый.

Уйти я решила, когда он побил меня на глазах у детей. Я забрала общие сбережения, решила снять квартиру и переехать с детьми. Он, когда узнал, избил меня до синяков. Я пошла, побои зафиксировала, но он меня уговорил забрать заявление. И через две недели все повторилось. Тогда я прошла вторую экспертизу и уже заявление забирать не стала, но и в другую квартиру не уехала.

Я не знала, как мне действовать, позвонила по телефону доверия — он у меня был давно записан где-то в блокнотике. Потом стала ходить к психологу. Муж говорил, что это секта, что я наверняка там трачу общие деньги, что эти психологи меня настраивают на развод, что это они виноваты, а не он. А я ходила сначала два раза в неделю, потом один раз. Ревела там, когда вспоминала все это. Психолог меня просила рисовать картинки о будущем, на первой я нарисовала, как мы с детьми смотрим телевизор — мелочь, а у нас не было такой возможности, он все время смотрел «Дежурную часть» или новости, никого не подпускал. Нарисовала и расплакалась.

Сначала страшно было, аж руки тряслись. Страшно, какая у него будет реакция. Страх, что окажешься без денег и без жилья. Стало легче, когда ушла материальная зависимость. Я нашла агентство, которое набирало сиделок, у них оплата почасовая, постоянная нехватка персонала. Теперь работаю с утра до вечера, набрала много бабушек, они все довольны, и у меня получается — это мое, и медицина, и по хозяйству. Зарплата достойная, на детей хватает.

Мне повезло с юристом. Перед судом мы с мужем заключили мировое соглашение, он подписал документы на дачу и на комнаты для проживания. Так и живем в одной квартире: в одной комнате старший сын, в другой мы с дочкой, он в третьей. Я замки врезала. Кухня общая. Он не извинился, не считает себя виноватым. Хихикает. Что ты, говорит, строишь из себя жертву насилия».

«У меня на последнем участке было 10 домов, это около 2 400 человек. Семей, в которых встречается домашнее насилие, — процентов 10. В некоторых семьях подобное случается время от времени, но есть и постоянные клиенты. Часто жена приходит в полицию, а через 2–3 дня сама забирает заявление. Поэтому подход в полиции общий: семейное дело? Разберутся, помирятся. Если речь идет о простых побоях — без повреждений средней тяжести — такие дела просто списывают с пометкой «рекомендовано обратиться в мировой суд». Вообще-то, полицейским положено самим направлять в суд документы, но никто этого не делает.

Чаще всего муж бьет жену. Бывало, что совершенно синие женщины приходили в отделение. Приходит и спрашивает: что, мне домой идти, он же меня опять бить будет? Тогда делают так: забирают пьяного без всякого заявления, то есть, в общем-то, незаконно. Сажают его в клетку, он там маленько трезвеет и идет домой под утро. По дороге купит еще четвертушку — и за то, что жена вызвала милицию, опять начинает ее лупить. В трезвом состоянии мало кто срывается, терпят.

Если должным образом вникать во все семейные дела, сопровождать, профилактику проводить, то времени не остается ни на что другое. Да и в семью, конечно, не влезешь, не будешь сидеть у двери постоянно. Спрашиваешь у жены, как он себя ведет. Если острой ситуации нет, она отвечает: «Ну, вроде ничего сейчас». Разворачиваешься и уходишь — вот и вся профилактика. Или можно поставить на учет, эта категория «семейный дебошир» называется. Но тут есть подводные камни. Если он потом, не дай бог, совершит убийство, то это обязательно влечет проверку действий участкового. Я, честно говоря, не стремился сильно ставить на учет, хотя таких количественных показателей требовали.

Из семейных дел только 119-я статья — хлеб участкового. Угроза убийством. Очень часто уговаривают мужа, пока он пьяный, признаться в том, что, да, мол, угрожал. Просят написать что-то вроде: «Я говорил ей, что сейчас ее убью, потому что просто хотел напугать». Главное, чтобы эта фраза звучала в объяснении — что была угроза. Когда признание получено, такие дела легко направляются в суд. Реальное-то преступление раскрыть тяжело: квартирную кражу или если сумку у кого-то во дворе сорвали. Там преступники подготовленные. И начальники дают отчет наверх: совершено пять грабежей, а мы дали раскрытыми три угрозы убийством. Вроде перекрыли маленько.

Случается, что дети бьют родителей. Когда я только начинал работать на участке, был случай: племянница с сожителем доводили пожилую женщину — и побоями, и морально. Она из окна выбросилась, с девятого этажа. Был январь или февраль, она упала в снег и погибла не сразу. Я с ней в скорой пытался разговаривать, но потом она все-таки умерла».

«У меня была девушка, мы с ней встречались около четырех лет. Первые полгода она вообще голос не повышала, а потом в нее словно бес вселился, начала бить меня. Однажды она разбила мне об голову тарелку, так что у меня все лицо было в крови, и я машинально ударил ее по лицу. Она упала и потеряла сознание. Я сначала испугался, что убил ее. Но она пришла в себя, позвонила в милицию, а там ей сказали: если вы будете продолжать его бить, а потом обращаться к нам, так мы вас заберем, а не его.

Как-то я поймал ее на очередном вранье. Мы пришли домой, я сказал ей, чтобы собирала вещи и уезжала. Она сначала согласилась, а потом начала истерить и разбила заварочный чайник мне о лицо. Я схватил, вытащил ее на лестницу и дал ей пинка. А наутро она звонит в дверь с нарядом милиции. Меня забрали в отделение, и там я выяснил, что, оказывается, я ей ножом угрожал. Ей объяснили, что побои относятся к категории дел частного обвинения, такое заявление подается непосредственно в суд. Видимо, ей предложили оформить угрозу убийством, она и написала про нож. Суд у меня продолжался год, я был под подпиской о невыезде. Но в итоге меня оправдали.

С тех пор у меня такого в отношениях не было. Сейчас у меня девушка, с которой мы встречаемся 10 месяцев, так мы даже ни разу не ссорились. Я вообще не люблю, когда на меня голос повышают. А когда начинают кричать, я становлюсь агрессивным. Я считаю, что мужчина, конечно, может и должен реагировать силой на силу. Некоторые женщины без битья как без пряников, словно выпрашивают. А других это вообще заводит.

Самое страшное было, когда я однажды ударил мать. Я живу с мамой, и как-то мы пришли с приятелем пьяные. Мы уже уснули, а она зачем-то зашла в комнату, включила свет и начала нас гнобить. Ну вот зачем будить пьяных людей и начинать им говорить гадости? Я хотел свернуть этот разговор, но она продолжала голосить. Ну я и ударил ее головой в нос, думал, слабенько получится, а у нее кровь пошла. Тогда я тоже не извинялся — кому нужны эти извинения? Сказал, что очень ее люблю просто. Она же все прекрасно понимает — только головой покачала. Но я правда дня четыре потом не мог ни с кем общаться».

«Я разошлась с мужем, еще когда была беременна, на четвертом месяце. Со дня свадьбы тогда прошло 11 дней, мы были на даче с его друзьями. Он меня избил: было сотрясение мозга, челюсть сломана, угроза выкидыша. Две недели я пролежала в больнице, ела через трубочку. Потом я даже написала заявление в полицию.

Потом жила в квартире с мамой, двумя братьями и младшей сестрой, но я с ними не общаюсь. Братья у меня неадекватные, оба инвалиды, пьют, один в прошлом токсикоман. А маме все равно. Она, например, ни в больницу ко мне не приезжала, ни в роддом. Я во время беременности много думала, что они мне не помогут, боялась братьев, еще думала, что дочке — Диане — нужен отец. В итоге мы с Володей — это муж — помирились, я забрала заявление и переехала к нему. Он меня из роддома забирал.

Я всю беременность ездила на учебу, а потом, после родов, защищала диплом. Училась на художника-модельера в Колледже сервиса и туризма. Муж в автосалоне работал. Его должны были повысить до менеджера, и ему надо было, чтобы я заявление забрала.

С нами жили его мать, отец и брат. Его родители приехали из деревни, и у них менталитет другой: женщина не человек. Муж просил меня не слушать музыку, не включать телевизор. Оскорблял, называл проституткой, шалавой. Помню случай, когда я собиралась куда-то и красилась. Мужа это задело, какая-то ревность жуткая, и дошло до драки. Его родственники говорили, что я виновата сама, потому что не надо было прихорашиваться.

Бил он меня в основном дома, пару раз было на людях. Окончательно я решила уходить после того, как он меня с двухмесячной дочкой на руках толкнул. Я упала, ее удержала, но сама ударилась. До этого он старался перед родителями быть хорошим, а тут орал, что мою мать надо прибить, что меня не надо было рожать. Его родители сидели в той же комнате и слушали. Свекор только подпрыгивал, когда муж на меня замахивался.

Уходила я с нарядом полиции, потому что меня не выпускали из дома. Но ребенка у меня из рук забрала свекровь и отдала мужу. Полицейские не вмешались. Я написала заявление. Органы опеки сказали, что, если мы будем дочку таскать с квартиры на квартиру, они ее отправят до решения суда в дом малютки. Суд продолжается уже восьмой месяц. Диану я вижу в выходные в квартире у мужа, могу ее взять погулять, но забрать не могу.

Тревожных колокольчиков у меня было много, но я их не замечала, просто не хотела видеть. Я знала, что мой муж — футбольный фанат, что он дрался толпа на толпу, а это уже о многом говорит. Избивать другого человека до посинения просто потому, что он за другую команду — это ненормально. Меня он шалавой еще до свадьбы называл, говорил при всех: «Иди, делай аборт». И он ни разу не сказал «прости», не оправдывался, считал, что получала я за дело.

Я верну ребенка рано или поздно. Но мама не хочет, чтобы я приходила с Дианой домой, я ей мешаю устраивать свою личную жизнь».

«Я родился в деревне в Тульской области. В соседнем доме жил парень по имени Алексей, лет на 12 меня старше. Он был тракторист, ударник труда, член партии. Но нередко выпивал и побивал жену. Это началось в годы моей юности и продолжалось позже, когда я уже приезжал в деревню со своей женой. Доходило и до тяжелого вреда здоровью — однажды он ломом пробил ей ступню. Как-то ночью сосед выгнал свою жену Татьяну на улицу — и она в одной ночной рубашке стояла там в грязи. Но когда я попытался вмешаться, мне мама сказала: «Ты туда не лезь. Завтра они помирятся и будут ходить обнявшись, а ты, если встрянешь, станешь плохим в глазах обоих». И действительно, на следующий день они мирно поехали вместе на рынок. Правда, если бы я присутствовал тогда, когда Алексей пробил жене ногу ломом, я бы в рожу ему дал, конечно.

Меня сначала поражало, что никто не вмешивается, но, видимо, это такая специфика деревни: своя семья — свой удел. К насилию в семье там относятся осуждающе, но пассивно. Соседи все знают, но предпочитают не лезть не в свое дело, все-таки муж и жена — одна сатана.

Кроме того, в деревне не принято доносить — чтобы соседи, минуя саму пострадавшую, писали на кого-то заявление. Несколько раз Татьяна обращалась в милицию, а на следующий день бежала к участковому и говорила: «Не надо давать хода делу, он уже раскаялся». Но это раскаяние продолжалось до очередного раза.

Женщины не хотят отдавать мужей под суд, потому что без мужчины в деревне не проживешь, тем более с тремя детьми на руках. Поэтому такие проблемы предпочитали решать без милиции. К тому же Татьяна пьянство мужа рассматривала как смягчающее обстоятельство — напился, ну и побил. А куда, с другой стороны, ей было уходить? Женщина же приходит в дом мужа. И если она оставляет его, то в деревне ее осуждают. По большому счету, это такая безвыходная ситуация.

У Алексея с Татьяной было три дочери — их он не бил, но, видимо, именно из-за таких отношений в семье они все быстро разъехались, родителям не помогали, хотя в деревне так принято. Жену Алексей все-таки довел — она умерла, когда ей еще 70 не было. Он после ее смерти приходил к нам, выпивал стопку и начинал плакать, причитать, что остался один. Было неясно, ее он жалеет или все-таки себя. А я ему говорил: «Леша, плакать надо было раньше». После ее смерти и двух лет не прошло — он напился и умер».

«Раньше было проще, были лечебно-трудовые профилактории — ЛТП. Не привлечешь алкоголика к уголовной ответственности, так хоть полечиться отправишь — там его напичкают лекарствами, и в эту квартиру месяца два-три не ходишь. Потом он развяжется, и понеслось по новой. ЛТП больше нет, и думаю, что сейчас проблемы с бытовым насилием никак не решаются.

Вызовы, как правило, происходят по одним и тем же адресам. Мы такие неблагополучные квартиры на учет ставили, старались хотя бы раз в неделю посещать. Если у виновника условный срок, то он каждый день должен был являться к нам и отмечаться, что он не пьян, хорошо себя ведет. В домах у нас были доверенные лица — старшие по подъезду или старушки какие-нибудь, они сидят на лавочке у подъезда и все про всех знают.

Подходишь к ним и выясняешь, как там такой-то себя ведет. И если Иванов приходил к нам и говорил, что стал хороший, а на самом деле это не так, то мы могли к нему в гости зайти неожиданно, проверить.

Иногда мы так узнавали о случаях бытового насилия, когда сама жертва сознаваться не хотела. Приходили в семью, видели там синяки, уговаривали в травмпункте снять побои,чтобы было основание для уголовного дела. Но, как правило, жертвы на такое не идут, говорят: «Мне же с ним жить, ну дурак, ну выпил, а я тут под руку попалась». Процентов 95 заявление не писали. Такие семьи мы ставили на внутренний учет и раз в месяц хотя бы туда наведывались. Сейчас же участковые службы сократили чуть ли не вдвое — они просто всего не успевают».

«Мы встречаемся с молодым человеком пять лет, но ссоры с применением силы у нас начались только в последний год. Такие конфликты происходят, наверное, раз или два в месяц — когда уже нервы совсем сдают. Они могут быть по самым разным поводам: иногда что-то серьезное, а иногда какая-то мелочь.

Не могу сказать, что он бьет меня со всей силы, но все равно это больно и обидно. Иногда я отвечаю ему в целях самозащиты, даже могу ударить его кастрюлей или табуреткой. Потом мы всегда миримся, оба извиняемся. Он всегда сожалеет, что поднял на меня руку.

Как-то я устроилась на работу в ресторан барменом, где мне приходилось работать с десяти утра до четырех ночи. Мой парень все время предъявлял мне претензии, возмущался, что я так долго торчу на работе. Один раз мы снова ругались из-за этого: мне стало обидно, что я стараюсь и зарабатываю, а он этого не ценит, и после очередного оскорбления я не смогла сдержать эмоций и ударила его. А в ответ получила затрещину. После этого мы еще час ругались, дрались и кидали в друг друга все что можно, пока нас не разняли друзья. 

У моего молодого человека был потом сломан палец, а у меня было сотрясение мозга, хоть и легкой степени. В больницу я не легла, но какое-то время сидела дома, ела фрукты и старалась не нервничать. Врачам я ничего не сказала про причины сотрясения, да они особо и не задавали вопросов. Родителям я о наших ссорах ничего не говорю, стараюсь их не волновать.

Я не думаю, что решать конфликты силой — это хорошо, особенно когда это происходит в одностороннем порядке. Но я сама часто становлюсь провокатором — иногда словесно, иногда могу что-нибудь кинуть — и ничего с этим поделать не могу. Поэтому я считаю, что в нашей ситуации это нормально. Мы пробовали расставаться, но ничего хорошего из этого не выходило. Конечно, мы обещали друг другу, что будем как-то по-другому решать проблемы. Вот недавно обзавелись игрушечными пластмассовыми молоточками, и теперь, если возникает желание ударить другого, мы берем молоточки и выясняем отношения в такой игровой форме.

Конечно, страх, что однажды он потеряет контроль над собой и ударит меня слишком сильно, есть. Но я готова рискнуть ради любви. Хочется верить в лучшее: что если, например, мы поженимся, то решать проблемы силой уже не будем».

«У нас даже не психологическая помощь, а эмоциональная и информационная поддержка. Женщина может позвонить и просто рассказать свою историю, выплакаться. Если она уже готова обратиться в правоохранительные органы, мы с ней обсуждаем, как именно это сделать. Ведь заявление у нее могут не принять: скажут, что она через три дня придет его забирать, — так часто бывает. Мы даем рекомендации, как правильно обратиться в травмпункт, чтобы все побои были описаны в медицинской карте.

Насилие есть в разных парах, разной ориентации, и насилие в отношении мужчин существует, в том числе изнасилования, но 95% пострадавших — женщины. Морально-психологическое насилие женщины иногда и не распознают: подумаешь — обозвал, унизил, высмеял.

Когда в таких семьях растут дети, родители часто говорят: они маленькие, не понимают. Но даже если они не видят, как маму бьют, они слышат какие-то звуки, видят, что мама расстроена, плохо себя чувствует, что у мамы синяк и она не пошла на работу. Ребенок все это анализирует.

Дети, на глазах которых били маму, говорили: было такое ощущение, что избили меня. Иногда подростки-мальчики грозятся убить своего отца за то, что он делает с матерью, но не факт, что этот подросток сам будет потом нормальным, полноценным мужем.

Дети не только свидетели, они еще и средство манипуляции. Женщине часто тяжело разойтись с обидчиком, потому что ей говорят: ты уйдешь, и ни бассейна, ни английского у ребенка не будет. Подашь в суд — и у отца твоих детей будет судимость.

Когда человека все время бьют, у него очень сильно снижается самооценка. Женщина себя в чем-то винит, рассуждает, что не так сделала. Часто возникает синдром приобретенной беспомощности, когда женщина не видит выхода из своей ситуации.

Практически нигде нет убежищ, куда женщина могла бы уйти, чтобы спасти свою жизнь и жизнь ребенка. В Москве есть один центр «Надежда» для всех женщин в трудной ситуации, не только пострадавших от насилия. И они у себя могут, кажется, 30 человек разместить. Нет социального жилья, чтобы женщине было куда уйти. Да и вообще, в законе нет понятия «домашнее насилие», нет понятия «обидчик». Женщина беззащитна, в семью никто не может вмешаться и ей помочь».