Врачебный инстинкт

фотография: Ксения Колесникова

Когда Чулпан Хаматова впервые пришла в отделение гематологии Российская детской клинической больницы (РДКБ), она попросила о встрече с заведующим отделением. В кабинет вошел молодой человек, на вид — практикант медицинского университета, представился Мишей и с ходу очень внятно стал объяснять, как вообще лечат детскую лейкемию, почему не хватает донорской крови и почему на лечение одного ребенка требуется так много денег. Когда молодой человек замол­чал, Чулпан спросила: «Извините, а заведующий отделением скоро будет?» Молодой человек ответил, что это он и есть. «У меня буквально земля поехала из-под ног, — рассказывает Чулпан, — От несоответствия моим представлениям об отечественных докторах, отравленных советской медициной и врачебной толстокожестью».

Сейчас Михаил Масчан не очень похож на практиканта, хотя все равно выглядит моложе своих 35 лет. И на типичного российского врача он тоже не похож. У него в отделении не берут с пациентов денег — ни до, ни после лечения: он убежден, что пациент не должен платить, особенно если лечение стоит сотни тысяч долларов. «Это как с машинами: если вы поцарапали чью-то машину и ее ремонт стоит 5?000 рублей, вы можете себе это позволить, но если вы разбили «мерседес», то хорошо бы за это заплатил кто-нибудь другой». А еще известно, что в от­деление гематологии, которое Масчан возглавлял последние 6 лет, выздоровевшие дети возвращаются волонтерами. И часто родители, которые потеряли здесь своих детей, тоже возвращаются в гости к врачам и к другим детям.

«Когда мне было 5 лет, мой старший брат поступил в медицинский. Я видел, как Леша увлеченно работает, и был настолько поражен его самоотдачей, что постепенно понял, что гематология — это мой challenge, моя сверхзадача, которой я хочу и могу добиться», — Масчан звонко произносит букву «ч», отчего речь приобретает особую медицинскую точность. «Не то чтобы брат меня заразил этой профессией. Трудно представить, как можно заразить ребенка или молодого человека подобной идеей: слишком уж драматична, трагична даже, для работы мечты». Но все-таки именно брат, начинающий детский гематолог, повлиял на выбор профессии Михаила. Все его сверстники в начале 90-х ломанулись в финансовые академии, а Масчан пошел учиться на педиатра. Хотя тогда врачи разгребали советское меднаследство и работали челноками — возили из загранкомандировок нужные капельницы, катетеры, шприцы и новые лекарства.

После ординатуры Масчан стажировался в исследовательском госпитале в Мемфисе. Сам он называет эту практику «прививкой от совка»: он увидел, как можно лечить онкологические заболевания у детей при том же наборе лекарств, что и в России. Правда, все остальное было другим — технические условия, финансирование, законы и отношение врачей к своей профессии. Когда он пришел врачом в РДКБ, все эти вещи стали для него ежедневными принципами работы.

В РДКБ их, правда, применять особен­но сложно — притом что это лучшая профильная больница в стране. Но донорской крови не хватало до такой степени, что приходилось выбирать, кому из пациентов она в данную минуту нужней. Элементарной больничной техники вроде аппарата для облучения крови тоже не было. Государственного финанси­рования на него не предполагается. А неизлечимых пациентов в больнице — каждый второй, потому что они едут сюда со всей страны, когда вылечить ребенка в местной больнице не удается. И больница их выписывает, потому что тем, что у нее на полке, и тем, что написано в советских учебниках, их не вылечить. А Масчан, вообще-то, хочет научиться эти неизлечимые болезни лечить, для этого он параллельно пошел в Федеральный научный клинический центр детской гематологии, онкологии и иммунологии (ФНКЦ ДГОИ) научным сотрудником к своему универ­ситетскому профессору Румянцеву. Так развивается настоящая медицина: не­из­лечимые болезни должны становиться излечимыми. Для этого с неизлечимыми пациентами надо работать: проводить клинические исследования, то есть пробовать их лечить новыми препаратами и технологиями.

То, как устроена стандартная механика отечественной больницы, человеку со стороны может показаться удивительной смесью цинизма, бюрократии и надежды. Для больницы главное — статистика: низкая смертность, быстрый койкооборот, выполнение плана должно приближаться к 100%. Но не превышать: это — тоже нарушение. Выполнение всех этих государственных инструкций стали обязанностью Масчана, когда он возглавил ­отделение общей гематологии РДКБ. И каждый оставленный в отделении неизлечимый пациент оборачивался конфликтом и выговором от администрации. Он берется за самые сложные случаи, если у пациента есть хотя бы минимальный шанс на лечение. Масчану тоже интересна статистика, но другая: статистика эффективности новых технологий лечения. Для нее нужен не один и не три пациента, а сотни — в десятках партнерских исследовательских клиник по всему миру. «Если появляется идея лечить пациента по-новому, мне интересно ее реализовать, а не просто подумать: а вот хорошо было бы… Я вообще считаю, что это свинский разговор: знаете, за границей есть такое лекарство, но, извините, вы его не потянете. Мне кажется, если ты говоришь, что что-то есть, значит, ты должен это что-то предложить».

Поначалу многие вещи приходилось делать в ручном режиме. Еще несколько лет назад Масчан с братом сами ездили в Германию за донорским костным мозгом и везли его в контейнере, похожем на мусорный бак, в Москву, чтобы наутро сделать пациенту пересадку. Или Масчан находил требующееся лекарство за гра­ницей, сам писал объявление в газету о поиске спонсора для конкретного ребенка, а потом встречал лекарство в аэропорту. Все эти совсем не докторские занятия Масчан считает частью лечения: «Любой врач хочет лечить, это функция его организма. Настоящий врачебный инстинкт очень глубокий, он сродни материнскому инстинкту. Он может быть хорошим врачом, не очень хорошим врачом, но он все равно хочет лечить. Поэтому, если я понимал, что для лечения конкретного пациента нужно что-то, чего нет в больнице, значит, это что-то надо достать. Это часть решения медицинской задачи».

Скоро Масчану стало понятно, что в одиночку, и даже в команде врачей-единомышленников, решать системные задачи невозможно, и без общественной поддержки и благотворительной системы не обойтись. Да и вообще в напряженной атмосфере замкнутого пространства больницы трудно жить и пациентам, и врачам. «Я понял, что единственный выход — разгерметизировать эту подводную лодку страшной онкологической ­жизни и впустить в нее обычную жизнь». Так в РДКБ появились первые волонтеры и организация «Доноры — детям», пришла Чулпан Хаматова и появился фонд «Подари жизнь», пришли журналисты и про детский рак крови узнала аудитория федеральных газет и телеканалов. В конце концов пришел даже тогда пре­зидент РФ Владимир Путин, благодаря чему через год в Москве откроется самый современный гематологический центр в России.

Но все-таки на одном сострадании и гуманизме современная медицина работать не в состоянии. Простого сострадания надолго не хватит. То, что лейкемия сегодня в России вылечивается в 85% случаев, а 10 лет назад — только в пяти, что клинические исследования ФНКЦ перевели, например, апластическую анемию (заболевание костного мозга) в разряд излечимых — в первую очередь медицинские достижения врачей. И для Масчана лечение онкологических заболеваний — профессиональный интерес: «Я хочу делать что-то новое и сложное, чего в этой стране никто никогда не делал». Именно поэтому в конце прошлого года Масчан перешел из РДКБ заведовать отделением гематологии ФНКЦ: конфликт с больничной статистикой и администрацией больницы ему окончательно перестал быть интересен. Врачи института также лечат детей, только интересуются не оборотом коек, а количеством счастливо излеченных. Именно для ФНКЦ в Москве строится гематологический центр, в котором должны быть все возможности для самого современного лечения. И если чиновники министерства здравоохранения не за­иг­раются в интригах за привлекательное место, то отделение трансплантации костного мозга в новом центре, скорее всего, возглавит Масчан.

По большому счету интерес Масчана чисто прагматический, только возмож­ная прибыль исчисляется не в деньгах, а в количестве вылеченных пациентов. И поиски новых способов лечения — один из показателей эффективности этого «бизнеса». Плюс, конечно, та самая сверхзадача — ну и простое человеческое любопытство.