Война и вещи. Свидетельства. #Архив

«Это очень старая сумочка, еще мамина. Сначала мама использовала ее по назначению, потом в ней стали хранить всякие документы. В блокаду мы в ней хранили карточки на хлеб. А надо сказать, что систему выдачи хлеба по карточкам отменили только в 1947 году. И вот у нас и остались карточки на дни, когда хлеб уже можно было купить за деньги. Всю блокаду мы провели в Петербурге, жили в Кузнечном переулке. Мама моей подруги работала в булочной, и мы иногда вместе с этой подругой наклеивали талончики в карточки. Точно такие карточки у нас и остались.

Нас было пятеро. Моя бабушка с семьей дяди до войны жили в Дачном. Когда немцы уже наступали, то они — бабушка, жена моего дяди и ее сын — переехали к нам. Квартирка у нас была крошечная — комната 17 метров, и первую зиму мы все в ней жили. А дядя воевал на Ленинградском фронте. И в эту самую страшную первую зиму ему удалось дважды нам послать посылку. Я это помню, как в кино: пришел военный в белом бушлате и принес сверток с кониной и нечищеным овсом — кормом для лошадей. До сих пор осталось страшное воспоминание, как этот овес царапал горло, есть его было невозможно. Но по тем временам мы были вполне «богатыми», даже делились брусочками клея, который тоже употребляли в пищу, с другими родственниками.

На этой посылке мы и продержались зиму, а потом у нас уже был свой огородик. Нашей семье, можно сказать, повезло: в блокаду умерла только бабушка, да и то скорее от горя, нежели от голода. Весной 1942 года на моего дядю пришла похоронка. У бабушки было двое сыновей и дочь, моя мама. Один из сыновей погиб еще до войны, и этого, единственного оставшегося, бабушка очень любила. Известие о его гибели ее и подкосило, вкупе с голодом, конечно, хотя мы уже не так бедствовали. Бабушка умерла 26 апреля 1942 года. Через месяц нам сообщили, что дядя жив, а еще позже — что числится в списках пропавших без вести. И после войны, и в наши дни мы делали запросы о его судьбе во все возможные инстанции, но ничего выяснить не удалось.

Вообще, куда от темы еды в блокаду деться. Помню, я как-то получила порцию хлеба и шла по улице, несла его в руке. Ко мне подбежала совершенно обезумевшая женщина, хлеб вырвала и тут же его съела. Она, конечно, от голода повредилась умом, винить ее нельзя. И ее глаза я не забуду никогда. Я, кстати, тогда, скорее всего, с этой сумочкой и шла. Я, знаете ли, вообще-то люблю все выкидывать и однажды пыталась ее выкинуть, но Ира, дочь, не дала. Хотя у нас раньше вообще не было склонности к вещизму.

А вот самое приятное и радостное воспоминание во времена блокады — это новогодняя елка. Причем организована она была военными в ту первую, самую страшную зиму. Праздник происходил в 205-й школе, в которой я и училась. Воспоминания о самой елке у меня довольно смутные: мы стояли как дурачки, хороводы водить-то уже почти не могли, от голода сильно ослабели. Но нас заранее предупредили, что после елки будет обед, и при входе всем давали ложку и наказывали ее беречь — она была своеобразным билетом на этот обед. И вот я до сих пор помню этот обед: щи из зеленой капусты, хряпа она называлась, на второе, представьте себе, сарделька с вермишелью! Нарядили меня на праздник весьма эффектно — в платье невероятной красоты с карманчиками. И я сардельку-то эту в карманчик и спрятала — хотела домашних угостить. Естественно, все мое платье пропиталось жиром! Потом еще дали подарок — пару мандаринок, конфетки какие-то. Какая же счастливая я шла домой!»

«Когда я была маленькая, я с этой сумочкой играла в кондуктора. Ведь самые распространенные игры были — в кондуктора и продавца. А сумочка на кондукторскую была очень похожа. Я делала сама билетики, скручивала в трубочки, вешала на сумочку и отрывала».

«Я помню, мне было года четыре, когда я увидела эту сумочку, и бабушка рассказала, что она когда-то принадлежала ее маме, и в ней в блокаду хранили карточки на хлеб. Тогда я всего понять не могла, помню только, что мне очень нравился ее запах. Он мне и сейчас нравится.
Мне много рассказывали в детстве про блокаду. И у меня рано возникло желание узнать об этом все, что только можно. Лет в двенадцать я прочитала «Блокадную книгу» Гранина и Адамовича и была невероятно потрясена.
Несколько лет назад я бежала домой 27 января, в день снятия блокады, в каких-то окнах горели свечи, была минута молчания, на которую я опаздывала. Через репродукторы доносился звук метронома. Я бежала и рыдала навзрыд. Блокада для меня — это память о гордости и о такой боли, страшнее которой ничего не может быть. Для меня очень важно, чтобы об этом помнили и мои будущие дети. И эта сохранившаяся у нас реликвия очень дорога мне».