Вопрос веры

Иллюстрация: Тимофей Яржомбек/KunstGroup Pictures

Инженер Гарин пробурил землю на 8 километров и обнаружил на дне шахты слой кипящего золота. После этого установление мирового господства было делом техники. Надо было продемонстрировать миру, что Петр Гарин способен довести цену золота — всеобщего в те времена, 1926—1927 годы, эквивалента — до 10 центов за килограмм. А потом — «Мы покупаем все предприятия, все заводы, все железные дороги, весь воздушный и морской флот… Все, что нам нужно и что пригодится, будет наше. Тогда мы взрываем этот остров вместе с шахтой и объявляем, что мировой запас золота ограничен, золото в наших руках и золоту возвращено его прежнее значение — быть единой мерой стоимости».

Этот план Гарину, как известно, удалось осуществить. Остановить его смогла только грубая сила — восстание.

Гаринский план начал всерьез реализовываться только в XXI веке, когда не было уже золотого стандарта (он окончательно пал, когда в начале 70-х США отказались даже от формального обеспечения доллара желтым металлом). Угрозу для мировой финансовой системы создали такие же буканьеры-одиночки, как Гарин, — создатели рынка производных финансовых инструментов, менеджеры хедж-фондов и прочие финансовые революционеры, баснословно разбогатевшие за последнее десятилетие. То, что они сделали, угрожает подорвать единственный эквивалент, которым, по сути, обеспечены нынешние деньги, — веру.

Денежные средства — это не больше 11% нынешней глобальной ликвидности. Остальное — это долговые ценные бумаги — тоже 11% и производные инструменты — 78%. Такие данные приводил в марте этого года глава новозеландского Центробанка Алан Боллард. «Резко выросла ликвидность, которую центральные банки напрямую не контролируют», — констатировал он.

Производные, или деривативы, — это опционы, фьючерсы, форвардные контракты и прочие финансовые игрушки, доходность которых привязана к доходности вложений в тот или иной базовый актив: акцию, нефть, валюту, чужие долги. Обыватель, особенно российский, если и слышал о деривативах, то поневоле.

Он удивляется и даже злится, получив известие, что его выстраданный ипотечный кредит теперь принадлежит не банку, который этот кредит выдал, а какой-то фирме со странным названием. Что произошло? А просто кредит секьюритизирован. Доход от него приобрел инвестор где-нибудь в Швейцарии. Он купил производный инструмент — облигацию типа RMBS, обеспеченную пулом ипотечных кредитов, «висящих» на балансе той самой фирмы. Если бы банки не могли делать таких вещей со своими кредитами, они выдавали бы гораздо меньше кредитов и под более высокие ставки. И наш обыватель, вероятно, не купил бы квартиру. Глобальная ликвидность, как верно подметил Боллард, это по большей части не деньги, которых на самом деле нет ни у обывателя, ни у кредитующего его банка, а иллюзия денег, создаваемая с помощью хитрых финансовых технологий. В широком смысле ликвидность, таким образом, вопрос веры. Если инвестор в Швейцарии верит, что продавцы производного инструмента правильно оценили риск дефолта российского (или американского, венгерского, какого угодно) обывателя, — он покупает RMBS. А если не верит — то не покупает и таким образом сжимает глобальную ликвидность.

Центробанки, сохранив контроль над маленькой долей ликвидности — то есть над деньгами, — не полностью контролируют ситуацию. Виновата здесь «атомизация риска», — так назвал это явление Малькольм Найт, управляющий Банка международных расчетов, всемирного «банка центральных банков». Кто заработает или потеряет деньги на тех или иных операциях, теперь не так просто понять, как раньше. Хедж-фонды, крупнейшие инвесторы в производные инструменты, переупаковывают риски и продают их клиентам, которые не в состоянии даже представить себе жизнь ипотечного заемщика Васи Пупкина в Красноярске или Джо Смита в Шайенне, штат Вайоминг.

Поскольку ни хедж-фонды, ни сами производные бумаги не регулируются государствами так жестко, как традиционные инвестиционные фонды и базовые активы вроде акций, простор для игры в этой сфере пока огромен. Современные инженеры Гарины используют этот простор в полный рост. Они добурились до своего слоя кипящего золота; теперь они миллиардеры и короли, если не мировые диктаторы. У Алексея Толстого США пожаловали Гарину титул «купчина божьей милостью». Теперь таких «купчин» в мире несколько десятков. Хедж-фонд каждого из них, развиваясь и вкладывая в производные инструменты, способен в конечной точке наделить жильем многие тысячи Пупкиных и Смитов. А рухнув, способен потянуть за собой большой кусок реальной экономики, потому что каждый такой крах заметно уменьшает ликвидность — доступный миру запас квазиденег, необходимых для экономического роста. По сути, современные Гарины заваливают улицы брусками золота, появившегося ниоткуда. Это эфемерное золото: шахту в любой момент могут взорвать регуляторы, способные разрушить любой рынок, если сочтут его слишком неподконтрольным и потому опасным, или инвесторы, которые вдруг решат, что оценка рисков, лежащая в основе цен на деривативы, неправильна.

Именно в недооценке рынком рисков, таких как дефолт Пупкина или способность США жить с таким огромным дефицитом текущего счета, кроется сейчас главная финансовая опасность для не подозревающего об этом обывателя. Даже в России, где, казалось бы, нефть пока прикрывает нас от мировых бурь. Ведь, продавая нефть, Россия пополняет валютные резервы — а ценность этих резервов могут в любой момент подорвать Гарины, заигравшиеся с деривативами.

Что со всем этим делать? У меня есть только один совет: учить новые слова. Пытаться разобраться в том, как сейчас устроены глобальные финансы и откуда берутся деньги, которые нам раздают работодатели и кредиторы, а мы — доверяем банкирам и инвестиционным менеджерам. Или, не дай бог, складываем под матрас. Потому что жаловаться в случае чего будет не на кого. Мир становится сложнее, и проигрывают в нем те, кто пытается не обращать на это внимания. А у проигравших не остается другого выхода, кроме восстания — вроде того, что смело с трона диктатора Гарина. Только против кого будем восставать в этот раз?