Военно-полевой рис
Лафурой в Советской Армии назывались всяческие послабления, обозначавшие краткосрочный отдых от службы. Самой сладостной лафурой считался покос. Цель святая – накосить травы для десятка красноармейских хрюшек, развивающихся в опрятном свинарнике подсобного хозяйства. Неделя в палатке - вдалеке от казарменной духоты, без подъемов, отбоев, тревог. Иначе как лафурой и не назовешь. Командир Мешков отобрал шестерых, трезвых, в основном городских (умение владеть литовкой - не главное). Дело стало за поваром. И тут дернул нас черт уговорить Мешка отпустить с нами тихого деревенского паренька Ваню. Резоны понятны: во-первых, научит косить, во-вторых, быть того не может, чтобы деревенский пацан не сумел сварить суп из топора, не говоря уж о нехитрых солдатских харчах. Деревенские - они все умеют. Мешок хмыкнул как-то двусмысленно, но просьбу нашу удовлетворил.
Приехали в поле: травища в рост, речка, лес кругом – красота! Палатку поставили, дров нарубили, воды натаскали, для провизии яму вырыли, досками закрыли, чтобы росомахи не растащили - дело-то было на Дальнем Востоке. Черт их разберет, кто такие эти росомахи, но ведь жратвы негусто: полмешка рису, хлеб, запаянный в пластиковые пакеты (нечерствеющий, для подводников - неизвестно, как попал в наше довольствие) да десяток банок тушенки в солидоле. Ну, понятно, чай. Вот и все разнообразие.
Малек побалдели, купаться пошли, а Ваньке наказали, чтобы обед был вовремя. А надо вам сказать, что старшина за неимением выбора выдал нам казан литров этак в пятьдесят и еще материл впрок, чтобы целым вернули. Купаемся, чуем: с суши дымком потянуло. Настроение в зените, торопиться некуда, плещемся, девушек знакомых вспоминаем, гогочем – чем не отпуск? Через часок в брюхе заурчало. Вылезли, покурили, обсохли, то да се - тут еще час минул. Ну, думаем, пора. Шмотье собрали - и к Ваньке. Приходим и застаем такую картину: из казана рисовая каша дуром прет, через край лезет. Она всюду: в траве, в костре, в чайнике. Повар весь тоже в каше, сидит на голой земле, башку руками обхватил и мычит. Мы-то по простоте душевной думали, припадок у него, у гада, гипертонический, да маленько ошиблись.
Оказалось, Ванька - потомственный алкоголик, каши отродясь не варивал, а начал с того, что до рвоты нажрался запаянных батонов, которые (случится же такое!) были пропитаны спиртными парами, оттого и не черствели, а уж потом, с чувством выполненного долга, принялся кашеварить. Насыпал рису в казан – рис на дно лег. Ваньке спьяну-то (ведь он и вправду окосел) мало показалось. Он еще, потом еще и еще, покуда весь рис в бак не вывалил. А когда закипело, он, не будь дурак, водички туда и добавь! И понеслось! Рис оттуда - он его туда; рис снова оттуда - он воды. Каша прет - он давай вычерпывать да воды добавлять, да опять, да снова, да тушеночки для сытности. Короче говоря, спустя каких-нибудь полчаса рисом этим всю поляну завалило, а он все не кончается - ну прямо вечный хлеб! Так и остались мы на всю трудовую неделю с горьким, недоеденным Ванькой хлебом, тремя банками тушенки и солью.
Сперва Ваньку хотели убить, но потом пожалели. Что с него взять – деревенский! Хорошо, среди нас турист выискался, вспомнил, как в пионерском детстве суп из крапивы варил. Благо в крапиве недостатка не было, а соли – хоть засыпься. Так мы всю неделю траву и ели. Накосили мало – сил-то неоткуда взять. Ванька и косить тоже неспособен оказался.
Старшина, когда забирать приехал, нас не узнал. Обросшие, тощие, глаза горят. Поглядел и плюнул только. «Гребаный освенцим, - говорит, - развели. Знал бы, сам поехал».
На самом деле готовить рис надо так. Соотношение крупы и воды должно быть один к шести (одна часть риса, шесть - воды). Опускать рис следует в кипящую подсоленную воду и варить, помешивая, пятнадцать минут. Снять с огня несколько недоваренным, чтобы не получилась гребаная каша.
