ВЕСНА

- Это дерьмо, а не печень, - зло прошепелявил Витек, остервенело тыча зубочисткой меж двух своих зубов, оставшихся от прежней жизни. - Моя - и то лучше.

Мужики радостно прыснули - шутка удалась. Достаточно было взглянуть на испитую, гофрированную морщинами физиономию Витюхи, чтобы зримо представить его кроветворный орган.

- Нет, Виктор, вы, по-моему, не правы. Ужин был неплохой. И салат, и сок, и гречневая каша с печенкой. Мне мамуля такую жарила. Со шкварками. Вкус - божественный! - Густоусый Миша с непроходимой черной шевелюрой закатил глаза и стал жутко похож на доброго Сталина.

- Вам, евреям, все равно - что печенка, что говно, - оборвал Витек гастрономическую дискуссию и смачно сплюнул зубочистку на ковер.

Хорошо, братцы! Как же было хорошо! Была весна. Журчали ручьи, пели скворцы, и таял снег, и сердце таяло. Снег, правда, тает сейчас страшно лениво. На улицах мерзлая жидкая грязь, насчет скворцов не знаю вовсе, а сердце действительно тает, и на душе просторно и тепло.

- Кто же сказал вам, Виктор, что я еврей?! - изумленно воскликнул Миша. - Нет, в паспорте у меня так и записано: еврей. Но моя мама - индианка по фамилии Штейн. Она из древней касты брахманов. Так что по всем иудейским законам я не могу быть евреем. Даже если бы очень хотел.

- Брахман - еврейская фамилия, - молвил задумчиво Геннадий, худой мужчина с грустными глазами. - Я люблю составлять шахматные композиции, меня даже три раза печатали: в Англии, Бенилюксе, Гааге и Грузии. Есть композитор Брокман. Он еврей.

- Возможно, вы и правы, Гена, - ласково согласился Миша. - Но вообще-то я человек Запада и очень часто чувствую себя французом или франкоговорящим. Простите, Сережа, вы не ду ю спик френч?

-Франков больше нет. Теперь повсюду только евро. Уже два года, - включился в беседу молодой человек с лицом Димы Маликова и лбом его лысеющего папы.

- А я что говорю! - радостно вскричал Витек. - Повсюду только евры. - И опять все мужики заржали.

Как же хорошо! Весна! Еще час назад я совершенно не знал этих людей, а вот сейчас сижу с ними в холле в удобных широких креслах, за окнами тихо сереет Москва, электрический свет мягко стелется по холлу, освещая их милые лица, и мы ведем неспешную беседу, словно знакомы давным-давно. Самый колоритный, конечно, Витя. Худой, как шкворь, и жилистый, как тетива, беззубый, с хитрыми глазами, он повидал за сорок лет немало. Сперва две ходки в зону за разбой, потом столярничал на БАМе, теперь шабашит по Москве, отделывая евроремонтом квартиры новых русских. Витька снимать бы в криминальных сериалах - гримировать не надо.

Генка - тот попроще. Щупловатый, невзрачный и бледный, он почему-то представлялся мне техником. Не рабочим, не инженером, а как-то посредине. Но когда я сказал ему об этом, Гена печально улыбнулся: "Не получилось. Не пришлось. Хотя на техника учился - не помню, правда, на какого".

Миша - вот кто похож на собственное имя. Толстый, неуклюжий, с глазами добрыми, как мамина улыбка, и тонкой, чувствительной душой артиста. Он даже поступал в театральные училища. Во все, какие есть в Москве. Ни в одно не взяли, но Миша не расстраивается.

- Во-первых, давно это было, а во-вторых, хорошо, что не приняли. Разве сейчас искусство? Артисты продались за деньги, присосались к тельцу, а я поборник чистого искусства. Как в Риме. Ведь все искусство пошло из Рима - и трагедия, и скульптура, и футбол. А сегодня все за деньги. А это - гадость. Хорошо, что их у меня никогда не было.

- Деньги - это замечательно! - вдруг с пафосом, неожиданным для него, сказал Сергей. - Они ведь совершенно как мы, живые. Могут худеть, могут толстеть, могут падать или подниматься в цене. Ах, господа, вы когда-нибудь играли на бирже?

- В буру и сику сколько раз, а вот на бирже, блин, не приходилось, - блеснул двумя зубами Витя.

- Вы не представляете, как это здорово, как интересно! Я работал в банке дилером и как раз отслеживал курсы на биржах. За компьютером. Порой до двух часов ночи, пока не закрывалась биржа в каком-нибудь Нью-Йорке. А с раннего утра уже снова за компьютером: как там, в Токио? Хорошие деньги получал. Меня ценили. Я даже свой МГИМО забросил. Зачем мне диплом, если я уже специалист?

- Это ты, Серега, фраернулся. Ксива всегда нужна, - заметил Витек.

- Да мне осталась четверть курса. Двенадцать лет числюсь студентом, пора и заканчивать. Но я о другом. За иностранными биржами следил, а в собственной стране дефолт не угадал. Меня из банка и поперли.

- Ну это, Сережа, не ваша вина. Разве за всем углядишь? - сочувственно вздохнул Михаил. - Я вот вчера не заметил, что шнурки развязались, - и как долбанусь!

- Нет-нет, я обязан был предвидеть. Какой же я тогда специалист? А с такой репутацией, конечно, ни в один банк не взяли. Ну да ничего, я же парень с головой. Засел дома за компьютер, предлагал свои услуги дилера. Кто-то откликался. Я вообще вам скажу: компьютер - самое великое творение человека. Сидишь дома, смотришь на экран, а перед тобой - весь мир. С кем хочешь говоришь, чего хочешь читаешь, что желаешь, то творишь. Только у меня, мужики, недавно большая беда приключилась. Страшное, можно сказать, несчастье. Разработал я совершенно новую программу. Никому о ней не рассказывал, потому что, как вы понимаете, собирался хорошо ее продать. Четыре месяца разрабатывал, столько сил вложил! И вдруг, представляете, получаю на свой компьютер рецензию на собственную программу. Кто узнал, как, откуда?

- Может, сболтнул кому по пьяни? - предположил Витек. - Мы тоже однажды с пацанами задумали дело, так одна паскуда... Язык бы гаду вырвал! Хорошо, не много дали...

- Да нет, я вообще не пью, и никому о программе не говорил. У меня и друзей-то нет.

- Тогда, наверное, ФСБ. А если ценная программа, то точно это ЦРУ, - уверенно сказал Геннадий. - Узнали, влезли в твой компьютер через спутник и все там прочитали.

- Я тоже так думал. Вначале. Только однажды вышел из квартиры за молоком и в лифте столкнулся с соседкой, которая надо мной живет. Она ужасно покраснела и до первого этажа, отвернувшись, молчала. И я все понял. Только она! Каким-то образом проникла в мою квартиру, нашпиговала ее жучками и видеокамерами и все время, вы представляете, все время следила за мной. Я, правда, всю квартиру обшарил, но сейчас такая волоконная оптика, фиг найдешь. Но ничего, я еще выведу ее на чистую воду, и, поверьте мне, за свое поганое шпионство она ответит.

- Все бабы - суки, - подтвердил Витек. На его лицо аскета набежал оттенок легкой грусти. - Даже родные сестры. Я вот на Пятой авеню живу, в самом конце, у Триумфальной арки. Знаете, конечно? Серега покачал патлатой головой.

- Никогда не был в Нью-Йорке. Хотя, естественно, мечтаю.

Витек хохотнул.

- Да я так Кутузовский проспект называю. Он теперь почище Пятой авеню - такие князья ездят! А у меня батяня большой строитель был, вот и получил на склоне жизни там шикарную квартиру. Метр сейчас за две тыщи баксов и больше. Ну и задумала моя родная сестрица меня же из квартиры выписать и ее, родительскую, продать. С ментом сейчас нарочно спит, чтоб тот помог этой твари. А это, мужики, обидно. Меня ж не метры взволновали. И даже не ее бабло. Я на ремонте уже и заработал, и хату купил. Мне ее совесть жалко. Куда же она подевалась? Маленькая была - на руках носил. Ко мне на зону приезжала. "Витек, братишка!" - голосила. А стала падлою и шлюхой. Вот что, мужики, сердце рвет. Потому и говорю, и утверждаю: все бабы - шлюхи. Даже те, что замужем.

- Да нет, Виктор! - вскричал неожиданно Геннадий. - Так нельзя о всех женщинах говорить. Вот у меня есть Мариночка, вы бы видели, какое это чудо. Мы еще в школе вместе учились - внимания друг на друга не обращали. А встретились много лет спустя в метро - и вот теперь не оторвать. Такая женщина! Она мне и ребенка родила. Правда, от другого. Но какая разница? Все равно ведь от нее. Мне вот тридцать пять уже, а я собрался в заочный институт поступать, в Финансовую академию. Потому что, если любишь, надо тратить много денег. Стану банкиром, как Сережа, буду пеленать мою Мариночку в деньгах. Я, извините, вообще не люблю, когда оскорбляют женщин.

- Ну, если б вышел года через три, то можно и с жабой.

- Да о чем вы говорите! Мужчины не жалели жизни за одну ночь с Клеопатрой -и так ее оскорбить! Я от возмущения даже стихи написал. Сами пришли, звучащая мысль. Хотите послушать?

Мы с удовольствием кивнули головами.

Все-таки весна, хотелось чего-то возвышенного, с рифмами.

Генка зарделся и встал.

- А девушка пьяна уже который день, нам сообщает радостно Земфира. Но видно, ей самой опохмеляться лень, и пьяный бред ее несется из эфира. Ну как?

Мы молчали. Стихи были несколько неожиданными.

- Так ты ж хотел про Клеопатру. Причем здесь пьяная Земфира?

Генка удивленно вперился в нас, потом хлопнул себя по лбу, и хлопок этот гулко разнесся по холлу. Голова у Гены была звонкой.

- Перепутал! Вот дебил. Сейчас вспомню и прочту про Клеопатру.

- Да бог с ней, - махнул рукой Витек. - Я вам лучше один анекдот про дебила расскажу. Жутко смешной. Приезжает отец с сыном на юг, а сын у него - дебил. "Сейчас, сынок, я тебе море покажу". - "А де мо-оре?" - Витюха пытался изобразить дебила, и у него здорово получалось. - Пошли к морю. "Вот оно, сынок, море". - "А де мо-оре?" - "Да вот оно, сынок!" - "А де мо-оре?" И тогда отец хватает пацана - и мордой его в воду! "Вот оно море! Вот!" Пацан с перепугу ревет: "А де мо-оре?" Смешно.

Мы опять, смущенные, молчали. И только Миша, словно боясь обидеть Витюху, тихо спросил:

- А в чем смысл?

- Ну вы даете! Отец его мордой в море, а дебил: "Де мо-оре?" Это же умора!

- Возможно, вы и правы. Это смешно, - согласился Миша. - Дебила мне немножко жалко. А позвольте тоже рассказать. Только это английский анекдот, поэтому я реку назову Темзой. Так вот, плывут по Темзе двое джентльменов. Один в плавках, а другой - в костюме. И тот, который в плавках, спрашивает у того, что в костюме: "Простите, джентльмен, а почему вы плаваете в костюме? Это же так неудобно!" "Это вы плаваете, а я тону!" - отвечает джентльмен. Хотя юмор был тонким и английским, но до нас сразу дошло. Мы покатились с кресел. Витька сжал своей клешней нехилую руку Михаила и только всхлипывал, захлебываясь смехом: "А я тону! Ну, блин! Вы плаваете, а я тону! А де мо-оре?" Потом внезапно он прекратил смеяться.

- Из-за вас все новости пропустишь. - И включил телевизор, стоящий в холле. На экране происходили удивительные события: граждане Багдада увлеченно грабили родной город. На машинах, ослах, вручную они тащили все, что было им по силам: телевизоры, холодильники, мебель, ковры. Американские солдаты, восседая на танках, снисходительно поглядывали на мародеров. Витюху как магнитом припечатало к экрану:

-Это ж надо! Красота-то какая! Бери что хочешь, все теперь народное. Все теперь твое. Нет, нам такого счастья не видать. Не доживем, братцы. А ведь хотя бы на денек! Ну не на день, так хоть на часик. Американцы молодцы: стоят на стреме, словно в доле.

-Американцы ваши - негодяи,- неожиданно резко сказал Сергей. - Нельзя так плевать на мировое общественное мнение. Это самая настоящая агрессия. Мне лично омерзителен Саддам, но мирных-то людей зачем бомбить? Как хотите, а это - преступление. Сегодня Ирак, а завтра кто-нибудь другой.

-Цыц, козявка! Кто пахан, тот и творит закон. А кто сегодня в мире пахан? Америка. Значит, стой и не вякай. Выполняй, что скажут. Хотя, конечно, Буш немного обосрался. Ему теперь эту орду арабов сотню лет кормить, не меньше. Их без кнута работать хер заставишь. Шахиды-ишакиды, - презрительно усмехнулся Витя и снова вперился в экран. - Ну ты смотри! Бери, что только хочешь. Во сне увидишь - не поверишь.

-Вы, Виктор, проспали свое счастье. Не знаю, в зоне или где, но проспали. У нас в России такое было, только похлеще. В начале девяностых. Всю Россию грабанули. И нефть, и газ, и лес, и все металлы. Это вам не хилый холодильник и даже не ковер от падишаха. Зато теперь они и в губернаторах, и в депутатах, и яхты у них, и дачи на Канарах. Ну а кто не успел, тот, как говорится, опоздал. -И ты, дилер, вот эту мразь ворами называешь? Да я с ними одно очко делить не стану! Апельсины они, а не воры. Натырили - и сидят теперь, управляют. А ни законов, ни понятий не знают. Вот ты, например, знаешь разницу между апельсином и польским вором?

Ну откуда вечному студенту МГИМО разбираться в подобных тонкостях? Он и ляпнул:

-Наверное, тот, кто ворует в Варшаве. Или в Кракове.

-Шнырь ты нечесаный. Польский вор - это тот, кто прошел через сучьи войны, выжил и не подломился. Это - человек. За таким можно на любое дело - и в огонь, и в воду. А пока Россией правят апельсины, так и будет: мы - жрать ливер, как говно, а они, конечно, ананасы.

При слове "ливер" Миша встрепенулся.

-Нет-нет, Виктор, печенка сегодня была очень даже ничего. Но, в принципе, опять вы правы: я с детства ненавижу апельсины. И что же делать? Как нам жить дальше?

-Я в Путина верю,- твердо сказал Витя. -Крепкий мужик, и хватка у него волчья. Хоть и начальник. Он и порубает апельсиновую рощу. Как у Чехова Антона Павловича.

Ни фига себе! Мы разом уважительно взглянули на Витька.

- Я тоже люблю Путина,- застеснялся Геннадий. - Если это удобно говорить так о мужчине. Он ведь совершенно не пьет. Ни грамма. Вот если вся Россия прекратит пить, то жизнь моментально станет лучше. Как в Америке. Там у них народный капитализм. Когда весь капитал у народа.

-Ты ничего, придурок, лучше не придумал? - Витек от гнева чуть не задохнулся. - Как это - бросить? Я вот сюда зубы приехал делать. Спрашиваю: де мой техник? Говорят, в запое. Так чего не выгоните? А руки, говорят, золотые. Как из запоя выйдет, то начинает чудеса творить. Ты понял, тля безликая? В России запойные - золотой запас. Самая ее ценность. Как выйдут - сразу чудеса. Или в космос зашвырнут кого-то, или всю России на дыбы, как Ельцин.м

-При чем здесь это? - презрительно вставил Сергей. - Пока у России есть нефть и она приносит сверхприбыли, хочешь - пей, а хочешь - трезвуй, ничего в стране не переменится. Это я вам как специалист говорю. Никто никуда вкладывать ни копейки не будет. Только в нефть. И я не думаю, что война в Ираке сильно отразится на этих сверхприбылях. Ниже восемнадцати долларов за баррель мировая цена не опустится. Поверьте мне. А это для России - выше крыши. И как были россияне в нефти и в говне, так и будут дальше.

- А вот и нет! - внезапно вскрикнул Миша. Его лицо доброго Сталина было чрезвычайно взволнованно. - Не будет Россия в дерьме. Вы все, Сереженька, про нефть. Но скоро в ней нужды не будет. Никому еще не говорил, но вам, - Миша обнял нас удивительно ласковым взглядом, - сейчас открою. Я придумал принцип управляемой термоядерной реакции.

Мы были потрясены.

- Там ведь плазма. И знаете, что с ней надо сделать? - глаза его горели, словно плазма. - Ее надо спрессовать! И она сразу становится управляемой. Это как народ. Если его спрессовать вокруг идеи, он враз пойдет куда пошлют. Становится управляемым. Но самое главное - как плазму спрессовать? - Мишка был так вдохновенен, что мы, которым еще минуту назад вся эта плазма была до полной фени, в одно мгновенье выдохнули хором:

-Как?

-Лопатками, - радостно рассмеялся Миша. - Керамическими лопатками. Видите, как все просто. Никому не рассказывал, только вам. И вот хочу послать Путину. Как считаете?

Ответить нам не удалось.

-А это кто здесь колобродит? - В холл тихо, просто незаметно, вошел заведующий пятым отделением 14-й городской психиатрической больницы Юрий Алексеевич Игнатов. - А ну по палатам! Принять таблетки - и отбой. Быстро, я сказал.

...Да, дорогой читатель, теплую, душевную беседу в холле пятого острого мужского отделения 14-й городской психиатрической больницы вел я с его обитателями - больными шизофренией. В отделении, где семь палат и каждая на двадцать с лишним коек, где на палатах нет дверей, а лишь пустые проемы, и где все двери - те, что есть - обязательно запираются на ключ. Потому что больные здесь не то что очень опасные, но часто непредсказуемые.

- Ну и как вам собеседники? - улыбаясь, спросил Юрий Алексеевич.

- Да нормальные ребята. Очень даже милые и общительные. И рассуждают интересно, как мне показалось. А Витек- так просто супермен.

- Так, - Юрий Алексеевич достал из стола какие-то бумаги. - Виктор - ну, фамилию называть не будем, - сорока четырех лет. Шизофрения в параноидальной форме с бредовыми идеями и галлюцинаторными переживаниями, отягощенными хроническим алкоголизмом. Сергей, тридцать один год, шизофорное острое психопатическое расстройство, характеризующееся бредом преследования на почве ненормального увлечения компьютером. Геннадий, тридцать четыре года, непрерывно текущая шизофрения. Состояние эмоционально-волевого дефекта. И наконец, наш любимец Миша, сорок два года, шизофрения приступообразно-прогредиентная. Субдепрессивный синдром.

- Всем бы, Юрий Алексеевич, быть такими шизофрениками.

- Ну, это вам повезло. Они на вас откликнулись. Незнакомое лицо. Обычно больные шизофренией - интроверты. Они уходят в собственный мир, почти не реагируя на то, что творится вовне. Внутри себя им значительно интереснее.

- Я смотрю, многие бегут от действительности. Палаты-то переполнены.

- Так весна. Весной у шизофреников часто бывают обострения и приступы. Мы их полечим - и на свободу, до следующего свидания. У нас им здесь хорошо: и лекарства, и питание, и уход, и даже зубы бесплатно лечим.

- Ну и гады! - В ординаторскую влетел человек в белом халате, потрясая каким- то листом. - В том месяце помощь дали и уже в этом вычли! Как так можно? Человека звали Виктором Георгиевичем Кузнецовым. Он врач-психиатр с 25-летним стажем. В руках он держал зарплатный расчетный листок.

- Позволите взглянуть?

- А чего скрывать? Вот, смотрите! Со ставкой, ночными, дежурствами, с 25-процентной надбавкой, как психиатру - 4265 рублей. К восьми сюда, уходим затемно, и все за эти деньги.

- И кто же здесь сумасшедшие?! - совершенно искренне воскликнул я.

- Наверное, мы, - хором ответили Юрий Алексеевич и Виктор Георгиевич.

...Утром посмотрел за кофием газеты. Жители Багдада восторженно встречают американские войска. У американского посольства в Москве 50 тысяч граждан истошно кричат "Позор Америке!". И знаете, меня вдруг снова потянуло туда. В уютный холл 14-й градской, к Сереге с его соседкой-шпионкой, к Мише с управляемой плазмой, даже к Витьку с его уголовным прошлым. Одна мысль останавливала: ДЕ МО-ОРЕ? ДЕ?