Вера

Кто там, в мохеровом берете?

Каждое утро Вера Климентьевна Пашинина совершает одинокий крестный ход. Выходит из дому она рано, иной раз в пять утра, но на улице все равно много народа. Тула – город заводской. Кондукторша в автобусе страстно нам говорила: "Только в семьдесят пятом году гудок отменили, а так – хочешь не хочешь, завод будил в пять часов".

По утрам холодно. Вера Климентьевна долго идет вдоль оврага, переходит железнодорожные пути. У нее мерзнут руки. Морозной пылью серебрится ее китайский пуховик. Перед собой она несет дешевую икону в дорогом киоте. Доходит до церковных ворот – и останавливается. В храм ей входить запрещено. Помолившись, крестноходица возвращается тем же путем. Тут уж светает, и видно, что ей мучительно неловко. Ведь она плоть от плоти и кровь от крови родного города – в Туле же, насколько я могла заметить, экстравагантные поступки не приветствуются.

История Веры Климентьевны такова. У нее дома замироточила икона. Вера Климентьевна обежала с иконой весь приход, принесла ее и к батюшке – отцу Евгению. Тот осерчал: "С чего ты взяла, что достойна чуда?" – и наложил наказание. Должна теперь Вера Климентьевна ходить со своей иконой по городу, но в церковь не входить. И так до Рождества. Происшествие невеликое, попало в газеты случайно. Героиня наша, Вера Климентьевна, счастлива: хотя она и наказана, но, следственно, кому-то нужна. Для нее чудо в любом случае произошло!

В этой истории есть все, что составляет эмоциональную и мистическую стороны православия: чудо, сладость наказания, пышность религиозного чувства, страсть, тщеславие, смирение. "Если у православия отнять мистику, останется протестантство – этическое кредо и рукотворные чудеса", – так говорит отец Владимир (Панкратов). Отец Владимир, разумеется, никоим образом не осуждает и не обсуждает действия отца Евгения: "В последний год только в Москве обнаружилось пять мироточивых икон, но ежели духовник так рассудил, значит, для спасения именно этой прихожанки следовало поступить столь жестко!"

Образ отца Владимира изрядно ярок. Например, он написал записки о современном сельском священстве – столь свободные, смелые и смешные, что веселее разве что книга отца Михаила (Ардова) "Клирики смеются". Отец Владимир не получил покамест благословения на публикацию записок. Если получит, книга будет называться "Поп-звезда".

Но мы, собственно, не о попе. Мы – о приходе. О наиболее доступных формах религиозного самовыражения и наиболее популярных околорелигиозных идеях. О самой атмосфере религиозности в обществе. Московская социология оперирует следующими цифрами: шестьдесят процентов опрошенных москвичей считают себя православными христианами, а двадцать – верят в Абсолют. Я тоже верю в Абсолют, в основном смородиновый. Но в исследовании речь идет о некоей высшей силе, не вполне респондентами определяемой. Шестьдесят же процентов верующих – столь оглушительная цифра, что, боюсь, в большинстве случаев речь идет не столько о вере, сколько о суеверии, то есть вере суетной. Иначе – о бытовом христианстве.

Нас и интересуют наиболее яркие проявления бытового православия. Отчасти даже парадоксальные. Парадокс, как и рифма, ускоряет мышление.

Попробуем набросать панорамную картинку. Возле Белого дома в молитвенном стоянии более или менее регулярно пребывают члены Союза православных хоругвеносцев. Они протестуют против введения электронных социальных карт москвича, ибо там будет ИНН. В нынешнем ноябре, помолившись, верующие отправили коллективное письмо Путину с просьбой защитить народ от печати антихриста.

Православная организация "Белые волки Колчака" предлагает интересный вариант постоянной молитвы. Всякий раз, как видишь на улице инородца, нужно про себя помолиться: "Господи, спаси Россию от нашествия инородцев!" Красивая, простая молитва.

В деревне Выхино под городом Златоустом на личном подворье колхозник Федор Незнанцев построил церковь. Строил пять лет. Теперь готовится к поступлению в Московскую семинарию, чтобы служить в собственной церкви.

В селе Терновое Воронежской области на сельском кладбище есть могилка святого Спиридона Прозорливого (в местной транскрипции – Свиридки), монаха-странника. На могиле происходят разные чудеса. По большей части – пророческие видения и исцеления. Более года назад, сразу после терактов в Нью-Йорке, жители села встали вокруг могилы в круглосуточный караул – были уверены, что после такой беды атлантисты прослышат о чудесных свойствах могилки и постараются перевести прах Свиридки к себе.

В "Орловском вестнике" православным женщинам предлагается совершать тайные сокровенные крестные ходы: "С молитвой обойдите дом, в котором живете; школу, где учатся ваши дети; магазин, где вы обычно покупаете продукты. Так ваша молитва защитит жизненно важные места города, села от нападений демонов".

Тому и клирики подают душеспасительный пример. Священники Ростовской епархии на вертолете Ми-8, предоставленном 4-й воздушной армией, совершили "крестный перелет" над Ростовом-на-Дону. Священнослужители взяли на борт иконы и читали молитвы об избавлении города от иноверия и спасении России.

В Санкт-Петербурге на заводе АТИ функционирует домовая церковь во имя иконы "Неупиваемая Чаша". Там же работает Общество православных трезвенников.

Ежедневно ваша неупиваемая чаша

Сергей Евгеньевич Васильев, генеральный директор АО "Завод АТИ" – страстный человек. Он активнейший член Общества православных трезвенников, его стараниями при заводе построена церковь (скорее, молельный дом в одном из заводских корпусов), он православный монархист, ибо принадлежит к той значительной части воцерковленных верующих, которые считают, что православное сознание неотделимо от монархических убеждений. "Бог на небе и царь на земле". Державники они, государственники. Даже тормозные колодки с новой улучшенной фрикционной смесью, производимые заводом, г-н Васильев упаковывает со смыслом – "новая упаковка выполнена в цветах российского флага".

В цветах российского флага были выполнены и несколько рабочих, попавшихся мне на заводской территории. Хотелось бы выпукло представить вам это удивительное предприятие. Холодный бесснежный питерский денек. Завод стар как мир. Только в Питере остались в строю эти красные кирпичные корпуса начала прошлого века, этот кровавый выщербленный кирпич. Впечатление дополняют мелочи. Рядом на Лиговке благоденствует строительная организация с красивым плакатом на заборе – нарисован складывающийся из кирпича дом, и имеется слоган: "Кладем на совесть". И если вы думаете, что это вялая анекдотическая выдумка, так нет. В конце концов, и на Щелковском рынке действительно есть компания "Живое русское бревно".

Разговоры с рабочими о директоре – особый жанр отечественной публицистики. Безусловный лидер этого жанра – бережно сохраняемая мною статья из газеты "Красноармейская правда". Замечательная цитата: "Навстречу директору шли рабочие с веселыми огоньками в глазах". Группа киборгов. Так вот, у рабочих Сергея Евгеньевича тоже есть веселые огоньки в глазах. Потому что из пятисот тружеников завода прихожанами церкви и членами общества трезвления являются лишь десять человек. Васильев считает это нормальным: "Несмотря на то что формально они мои подчиненные, никакого принуждения рабочие не знают. В храм ходят десять человек – это три процента от общего числа. То же соотношение верующих и в городе. Нормальный процент..."

"Конечно, – еще говорит Сергей Евгеньевич, – политика завода тяготеет к абсолютной трезвости. Разумеется, есть и обаяние личного примера. Ведь часто так бывает, что руководители пьют, а рабочему внушается: "А а ты не смей, потому что рабочий!"

Как и многие российские интеллигенты в третьем-пятом поколении, я был подвержен страшному греху пьянства, – вот что с особой профессиональной охотой рассказывает г-н Васильев. – Исключительно тяжелым временем был конец восьмидесятых годов. Я испытал все, что можно испытать в недостойной нетрезвой жизни. К счастью, мне попался психолог Владимир Алексеевич Михайлов, уже трезвенник к тому времени. Он помогал людям избавиться от порока, используя метод русского ученого Владимира Шичко. В восемьдесят седьмом году я отрезвел. Перестал пить и курить. Разница с анонимными алкоголиками (нас всегда с ними сравнивают) такова: их метод вырос на американской почве, из протестантской этики, где главное – испугать человека социальным остракизмом. Они не пьют, потому что им нельзя, а мы не пьем, потому что не хочется.

Состояние, которое дает свобода от зависимости, – оно выше всего! Однако мы поняли, что, снимая программу зависимости, вместо нее не даем ничего. В девяностом году я крестился. Непрост был путь воцерковления – я был полон ложными истинами. Так или иначе, мы стали не просто трезвенниками, но православными трезвенниками. В то время на заводе свободных площадей было много – мы стали собираться и молиться. Впервые был освящен престол в честь иконы "Неупиваемой Чаши"...

Мы монархисты – продолжает генеральный директор Васильев, – и Путин для нас отчасти исполняющий обязанности царя. Ведь не зря же мы говорим: путинская Россия, ельцинская, брежневская. Державность и общинность – это же естественно. Даже когда строим редакцию, или завод, или фирму – все равно строим под себя, имея в виду некий семейный клан. Всегда отношения внутри трудового коллектива – по крайней мере, для меня это важно – напоминают общинные. Даже при социализме невозможно было отбросить особенные общинные настроения! Например, квартиру давали не тому, кто лучше работает (у него и так все хорошо), а тому, кого жальче, у кого семья большая. Это типичное распределение внутри общины – не по закону, а по любви. Вот у меня подчиненный пришел на работу без зубов – что ж, я зубы ему не вставлю? Пусть он как работник еще этого не заслужил, но что же я буду на машинах разъезжать, а он без зубов ходить?"

Очевидно, директор Васильев, несмотря даже на свой монархизм, несмотря на то, что в день питерских выборов прибежал к вашему автору с диким криком: "Главное, чубайсы не прошли!" – оказался человеком терпимым, со своей теорией малых дел... Но, разумеется, при убеждениях: "Мы, православные люди, пессимистично смотрим на историю, в том числе и будущую. Апокалипсис и гибель, и другого выхода мы не видим. Таков Божий промысел! Как директор я вижу позитивные экономические и прочие изменения, а в духовной области – не вижу. Легче завод купить и продать, чем изменить человеческое сознание. Разве что если не считать господнего чуда".

Сергею Евгеньевичу вполне можно поверить. Ведь завод он купил. Но сознание так и не изменил.

Островная психология

Сергей Васильев и Александр Огородников – безусловные антагонисты. Но есть и общее: православная работа, теория малых дел. У Васильева – Общество православного трезвления, у Огородникова – православный девичий приют "Остров Надежды". Если говорить об общественных христианских движениях, организовавшихся первоначально вне храмовой поддержки и влияния, то движения Васильева и Огородникова наиболее интересны. Антагонизм же в том, что Огородников – особенный, великий человек. Живой диссидент. Участник событий 1991-го, революции растянутых свитеров. Какой там монархизм! Александр Иоильевич – узник совести... Девичий приют диссидента Огородникова обставлен икейской мебелью. Огородников занят мятежом ума, а девочки завязывают на свечках ниточки, гадают, заговаривают при стирке лифчики. Так естественно соединяются высокое и простое; бытовое, суеверное христианство уживается с теологическим раздумьем.

Историю заключения г-на Огородникова позвольте пересказать бегло, пунктиром: "Будучи студентом ВГИКА, после долгих исканий я пришел к Богу и пытался снять фильм о религиозных исканиях молодежи. Меня отчислили из института, и я создал христианский семинар по проблемам религиозного возрождения. Мы оказались меж тоталитарным режимом с одной стороны и молчащей церковью, церковью бабушек, – с другой. Меня арестовали и дали год по статье двести девятой за отказ работать на советскую власть. Я объявил себя свободным крестьянином, тряс Конституцией, готов был платить налоги... Следователь мне сказал: "Ты никогда не выйдешь из этих стен. Подохнешь, как собака! И тебя все забудут". И послали в зону в Приморье. А потом этапировали самолетом через всю страну в Ленинград (вот уж денег не жалели) и посадили в Большой дом. Во внутреннюю тюрьму КГБ. Когда водили по кабинетам, всякий раз показывали камеру Ленина..."

Александр Огородников в общей сложности отсидел девять лет. С 1976-го по какой-то месяц 1986-го. Писали о нем западники, и был личный указ Горбачева. А что это за годы! На допросы носили – отказывался ходить. Два года перемежающихся голодовок за право иметь в камере Библию. Английский язык наш герой выучил в тюрьме посредством канализационной трубы. В соседней одиночке сидел профессор Мейлах: "Я ему читал богословие, он мне – английский, – говорит Огородников. – В туалете надо было откачивать воду, и мы могли говорить, зажав нос".

Ныне Огородников досконально знает прелести западной благосклонности и простоватой госненависти. Первое здание, выделенное было ему для девичьего приюта, отобрали для милицейского благотворительно фонда. Семь лет Александр Иоильевич кормил беженцев. Столовая была устроена в лучших традициях светской благотворительности: не единожды заезжие конгрессмены разносили бомжам еду, и постоянно по субботам мыла посуду жена британского посла. Дважды столовую брал штурмом московский ОМОН. Не любят русские милиционеры диссидентов и посольских жен. Слишком выгребываются. Слишком с виду грустные, простые и благородные.

Александр Огородников и сам не чужд некоторых умственных искажений. Он не любит людей у власти. Говорит: "Пока мы сидели, они..." – в том смысле, что "Я был батальонный разведчик, а он – писаришка штабной. Я был за Россию ответчик, а он спал с моею женой". Сейчас Огородников (в 1990 году у него был взлет популярности, он был лидером Христианской демократической партии) рассказывает: "Один из моих тюремщиков – господин Черкесов, близкий друг Путина. Это ныне один из самых блестящих чиновников страны, а я как был, так и остался маргиналом. Не могу справиться с мелкой функционеркой, главой Истринского района Московской области, бывшей уголовницей. Дама не хочет, чтобы на территории ее района был приют для беспризорных девушек, и справиться с ней у меня не получается. Она умудряется разгонять даже немецких и голландских добровольцев, которые работают на нашей стройке. Однажды этой даме при мне звонил голландский посол. Она так с ним разговаривала, что у него дрожали руки. Дама привыкла к безнаказанности..."

Александр Иоильевич считает, что в церкви происходит сейчас страшный процесс – возрождается то самое православие, которое уже потерпело историческое поражение. Та самая харизма, тот тип благочестия, который выработался в XVIII-XIX столетия, тот характер семинарского образования, какой производил революционеров и семинаристов... Церковь как постылый государственный институт с обязательным причастием...

Это православие и потерпело поражение: к 1917 году церковь стала нежизнеспособной благочестивой традицией. После отречения императора было официально отменено обязательное причастие для чиновников, офицеров, солдат, и, как пишет пресвитер армии и флота Щавельский, девяносто процентов прихожан перестали посещать литургию. Остались десять процентов.

Праздник суеверный

Отец Владимир (Панкратов) говорит: "Когда приходится останавливать наемную машину, всегда смотрю, какие предметы наличествуют над ветровым стеклом. Бывает, целый маленький иконостас. А бывает, повесит лихой шофер плюшевые кубики для игры в кости – какой жребий выпадет". С кубиками отец Владимир не садится.

Протоиерей отец Владимир (Симаков) раздражен обилием суеверных ритуалов. Более всего его раздражают «церковные» приметы. Их много: не мыться в воскресенье, не ходить постом в баню, не передавать чужие свечи. Считается, что нельзя зажигать свечу от свечи – может перейти чужое горе, болезнь...

А ритуалы праздников – торжество простоты милого околорелигиозного мещанства. Жертвой особого "праздничного" ритуала может стать и священник. Вот доказательство – отчет о свадьбе молодого алтарника на сайте "Православная семья":

"Началось с того, что моя любимая теща "выгнала" жениха и заставила звонить в звонок пяткой (в чем друзья помогали), потом – выкупать ключ от двери, потом заставили двенадцать раз на разный лад произнести "Какой я красивый!". Потом подсунули ложную невесту".

Праздник – стремительный проводник всякой – социальной ли, религиозной ли – идеи.

Рождество – нарядный, магазинный, хищный праздник – играет огромное значение в светской культуре. Накидывает флер духовности на вакханалию покупок.

Что же у нас? Главная елка страны – елка в Кремле. Отчего в Кремле, какая в этом сказка? "Раз в год открыты вы, державные чертоги"? И все? Вся идеология? Имеются еще "Рождественские встречи" Аллы Пугачевой. Что в них рождественского, за тем исключением, что в финале косоротый ангел музыки смотрит им в глаза? Хорошо что хоть только смотрит.

А меж тем главная рождественская елка Америки – возле Рокфеллер-центра. История ее такова. Первую елку – маленькую, бедную, с тремя пряниками и тряпичным ангелом – поставили и нарядили рабочие, строившие центр. То были времена Великой депрессии. Рабочие узнали, что хозяева не смогут расплатиться с ними до Рождества, и им нечего будет принести домой своим семьям. Раз так, решили рабочие, то и домой нечего идти. Собрались вокруг елочки. Зрелище это тронуло силиконовое сердце главного богатея, и рабочие тотчас получили зарплату – прямо возле черствых пряников. Такова протестантская сказка, таково методистское чудо – сладчайшая трогательная история, где главная интрига всегда личная работа и интимное преображение. А у нас, господа, в основном такие чудеса – иконы мироточат...

А если перевязать венчальную икону красной ниткой, то у мужа будет хорошая эрекция. А есть еще заговор от простатита над баночкой со святой водой, только надо капнуть туда от мужниной венчальной свечи.