Василий Сигарев

— Вас сильно вштырило, когда вы вдруг Гран-при получили? С первого приезда? А то некоторые годами ездят и ничего.

— Ну, когда едешь, естественно, на что-то надеешься. Фестиваль — это такая история, что нужно совпасть с жюри. Можно совпасть, можно не совпасть, но когда совпадаешь, всегда приятно. Мне было приятно, когда я видел слезы на глазах Сергея Сельянова.

— Он прямо плакал?

— Да. Вот это приятно. Какая-то оценка от людей, которых ты уважаешь.

— А кто еще в сочинском жюри вам был идеологически близок?

— Дуня Смирнова, Сергей Бодров. Остальных я просто плохо знаю. Но вообще мне говорили, что там решение было единогласно принято.

— А город Сочи какое на вас произвел впечатление во время «Кинотавра»?

— На «Кинотавре» вообще организация была просто отличная, очень мне понравилось. Другое дело, что сам город мне не очень понравился, бандитский какой-то — чуть отойдешь от гостиницы, если, допустим, с девушками, то к ним сразу начинают приставать, какие-то разборки. Хотя милиции кругом много стоит в белой форме, но не чувствуешь себя в безопасности.

— Ну там еще местная администрация, она не очень о «Кинотавре» заботится, как-то так исторически там прохладные отношения сложились, поэтому там на чрезмерную заботу о комфорте кинематографистов рассчитывать не приходится.

— Вообще, если бы мне не надо было с картиной до конца оставаться, я бы уехал раньше с фестиваля.

— Ну там довольно тяжело бывает весь срок выдержать, особенно с непривычки. Вот вы, например, сильно там выпивали?

— Да нет, я вообще не то чтобы сильно. Ну картину представили — выпили, церемония прошла — выпили. Хотя там, конечно, некоторые люди пьют с утра до вечера, это сложно, да. Пару дней можно выдержать, но не весь цикл. Для кинофестиваля вообще этот город не очень хороший. Сочи никогда не был по-насто­ящему городом-курортом в полном смысле этого слова. Мне кажется, например, в Питере лучше было бы фестиваль делать.

— А можете рассказать страшную историю, которая сопровождала ваше пребывание на «Кинотавре», там какие-то ходят ­уди­вительные версии? Что вас там забрали в милицию, после того как вы уборщицу избили, и, чтобы вас отпустили, пришлось вам Гран-при дать, потому что судить победителя неудобно как-то.

— Нет, такого я не слышал, но вообще там не было ничего такого, о чем бы стоило писать.

— А чего вы боитесь-то рассказать? Не хотите усугублять такой романтический ореол — вот, первый раз приехал молодой дебютант на «Кинотавр» и мало того что выиграл Гран-при, да еще с такой остросюжетной историей, с таким имиджем нонконформиста и маргинала.

— Нет, не хочу, и так уже раздули в прессе. Не было на самом деле ничего интересного.

— А вы на «Кинотавре» посмотрели что-нибудь из работ своих коллег?

— Я все посмотрел. Ну кроме некоторых жанровых фильмов, про которые заранее все понятно, с которых я ушел. Нет, ну кому-то это понравится, возможно.

— Ну а чьи работы, из режиссеров — ваших ровесников вам наиболее приятны?

— Хлебникова, Хомерики.

— Как вы восприняли критику со стороны старших товарищей в адрес всей этой вашей «новой волны»? В частности, вот выступления Никиты Михалкова, который наехал на вас на всех за бездуховность и недостаточную высокохудожественность?

— Да я не уверен, что Михалков все эти фильмы смотрел.

— Ну зачем ему, он человек занятой, ему специально обученные люди подготовили информацию, наверное.

— Так что я даже и не знаю, что на это можно ответить. Я тоже видел трейлер «Утомленных солнцем-2», тоже могу начать ругаться.

— Ну в общем вы тут не видите какой-то угрозы для будущего молодого кинематографа в целом — что в результате таких выступлений вам и вашим коллегам, например, государственные деньги перестанут давать?

— Ну, если деньги перестанут давать в России, всегда можно найти выход благодаря копродукции.

— На самом деле тех, кто вас критикует за мрачность и чернуху, можно понять. Никто не предлагает, чтобы киноискусство какими-то розовыми бантиками разукрашивало действительность, но так вообще, если подряд посмотреть, например, конкурсную программу «Кинотавра», то возникает желание спросить: слушайте, ребят, вы вот все по жизни вполне нормальное здоровое впечатление производите успешных, адаптированных к жизни, вменяемых людей, а почему вы при этом снимаете кино, от которого удавиться хочется? Все это спекуляцией немножко отдает, в том числе, кстати, и спекуляцией на любви европейских продюсеров к чернушному кино.

— Ну это вопрос к обществу, в котором мы живем, почему мы все вдруг, не сговариваясь, сняли такие фильмы.

— То есть вы считаете, что просто в обществе накопилась какая-то черная энергия, которая вдруг так спонтанно в фильмах одного поколения выплеснулась?

— Каждый из нас рассказывает какую-то маленькую свою историю, и когда все они оказываются в чем-то похожи, значит, что-то происходит. У нас-то, может, все и нормально, но мы же не о себе снимаем.