Валерия Гай Германика

Я вообще не отвечаю на вопросы про свою семью. Это не принципиальное решение. Это даже не обсуждается, принципиальное это решение или нет. Просто это не обсуждается. Я готова говорить на любые темы, но не про свою семью.

Я окончила четыре класса лицея по системе Рудольфа Штайнера. Конечно, после этого я уже не могла нигде учиться. Просто занималась дома с учителями, которые ко мне приходили. Один раз — мне лет тринадцать было — я пошла в обычную школу. Проучилась три месяца и ушла. Потому что на разрушение все шло, а не на обучение. А человеческой натуре это претит.

Я хорошо знаю литературу и историю. Математику начала изучать в тринадцать лет. Я помню, все бились со мной, чтобы объяснить мне деепричастный оборот. Я говорила: «Ну не надо, б…дь, зае…ли, б…дь. Я его не понимаю!» В итоге из всех учителей, которые приходили ко мне заниматься на дом, остался только один профессор — по истории и религиоведению.

Я девятнадцать лет прожила в Строгино. Я его, б…дь, ненавижу. Сначала я его любила очень сильно. В восемнадцать там нормально, в девятнадцать — тоже, а в двадцать два на меня накатило, п…дец как. Просто невозможно было жить. Опять же, в 1998-м там били всех неформалов. Была мода на скинов, а я ходила с пирсингом, в ботинках Buffalo, с синими волосами. Моего бойфренда п…дили мои же друзья: «Ты чего ходишь как «оно»? Ты не мужик! Ты на бабу похож». Один раз мой подъезд исписали словами «Германика — сука».

Все происходит ожиданно. Так должно было быть. Я с десяти лет знала, что мне не нужна математика. Мои родители не знали, что с этим делать. Я с самого начала знала, как все будет круто.

Каждому ребенку кажется, что он центр вселенной. Что он необыкновенный, необычный, вокруг него все вертится. Потом он понимает, что все устроено ­по-другому. Иногда меня бросает в дрожь от этого мира, а иногда я совершенно счастлива. В дрожь — когда одиноко. Я стала снимать потому, что хотела показать, как мне бывает дико плохо, а иног­да — дико хорошо. В фильме «Все умрут, а я останусь» должен был быть другой финал. Но я закончила его сценой, где Катя, одна из героинь, сидит под столом и плачет. Просто потому, что и мне в тот жизненный период от восторга перед космической абсурдностью мира хотелось просто плакать. Просто вообще ничего не делать. Просто эмоция.

Я путь не выбирала — он меня выбрал. И я стала снимать кино. Я знаю, чего хочет фильм. Когда монтируешь, есть куски, которые тебе дико нравятся, но ты их со слезами на глазах убираешь, потому что фильму они не нужны. Он — как книжка. Он всем принадлежит. Его можно посмотреть, а можно — в мусорное ведро. Я его отдаю зрителям. Он — не мой. Я снимаю для себя и для других.

Я просто хотела снять кино. Мне вообще говорили, что это абсурд, что мне не дадут денег на полный метр. После показа «Девочек» на «Кинотеатр.doc» ко мне подходили люди и благодарили. Он всем нравился: и пенсионерам, и малолеткам. Я подумала, что хорошо бы снять такое же кино, но игровое, но его все увидят, потому что документальное кино никто не увидит, у него прокатной судьбы нет, а тут увидят, и будет круто.

Я концептуальный эмо-декадент. Я не хочу расшифровывать. Не-а, не хочу.

Мне казалось, что страшное — когда умерла моя первая собака. Или когда меня на пяти неделях беременности бросили. Я тогда начала снимать «Все умрут, а я останусь» и осталась совершенно одна. Но сейчас я понимаю, что ничего страшного в этом не было. Но эти две вещи меня поразили.

Я хотела показать — я вот такая, и это дико круто. Эти девочки такие. Нормальные. Пытаются жить в этом мире, разобраться в большом потоке информа­ции — когда существуют все эти журналы, институты. А когда разобраться не получается, приходится только тупо бухать.

Самое дорогое, что у меня есть, — это я. Не было бы «я», не было бы ничего остального. После каждого интервью все начинают, короче, говорить — дура я или умная. И пишут в итоге, что я очень странная. Я — это я. И дура, и умная. Я сама — ходячая новая искренность. А кино — это мое отражение. И отражение того, кто его смотрит.

Мне завидует всякая вгиковская шушера. Они говорят: «Б…дь, мы тут физкультурой занимаемся пять лет, а этой суке сразу деньги на фильм дали!» Я им отвечаю: «На шахты идите уголь грузить. Может, вы тогда кино хорошее снимете». Я грузила, грузила! Сидела в подъездах, героев своих изучала.