Высвобождение энергии

— Судя по вашему тюремному блогу, колонии вы тоже воспринимаете как полигон для инноваций?

— С колониями ситуация такая. Деньги выделяются ФСИН только на две вещи: первое — чтобы заключенные не разбежались, и второе — чтобы они друг друга не поубивали. Все! Исправление, производство, перевоспитание — на это денег не выделяется. Это уже задача общества и бизнеса. Одно из моих предложений касалось повышения эффективности социализации осужденных. За время отбывания наказания осужденный должен иметь возможность производительно работать.  

Любая колония делится на две части: жилая зона, где бараки, и промышленная зона, где производство. Естественно, люди в погонах производством управлять не могут, у них другое назначение, им платят за другое. А в производственной части у них одна задача — привести туда осужденных под конвоем и увести. Обратите внимание, все эти заключенные трезвые. Рабочие не прогуливают, дисциплинированно ходят на работу. Зарплату им начисляют в соответствии с количеством и качеством труда. Но это иллюзия, что труд зэка должен быть дешевым. Он не будет делать хорошие вещи задаром — нет, простите, он не вьетнамец. Он должен получать столько же, как получает свободный человек за это количество и качество продукции.

— То есть нужна справедливая оплата.

— Конечно! Труд не может быть наказанием, если работа человеку нравится, у него получается. Тут понятный механизм. Есть государственный заказ, есть бюджеты региональные, на них строительные материалы покупают, что-то строят. И есть конкурсные условия на выполнение. Бизнесмены хотят получить государственный заказ. В условиях конкурса на этот заказ можно поставить условие, чтобы для выполнения его привлекались осужденные. В то же время многие заключенные должны выплачивать какие-то компенсации потерпевшим. А где взять денег, если зарплата мизерная? Поэтому региональная власть заинтересована, чтобы бизнесмены привлекали осужденных к выполнению ее заказа, ведь потерпевшие — это граждане региона, налогоплательщики, за чьи деньги формируется этот самый бюджет. Вот система и замыкается. Все заинтересованы: бизнесмен хочет получить заказ из регионального бюджета; администрация региональная заинтересована в том, чтобы привлечь зэков, потому что они будут отдавать долги, то есть налогоплательщики, граждане будут удовлетворены, и осужденные, конечно, рады работать, и когда потом они освободятся, если они себя хорошо зарекомендовали, у них будет место работы. Сейчас все это вообще не действует. Все разорвано.

— И в чем же проблема?

— Например, в том, что бизнесмена туда не затянешь, потому что ему нужны гарантии. А то он завезет оборудование, материалы, сырье, а где гарантия, что не сменится начальник колонии? Все же на личных связях.

Другая проблема в том, кто этим управляет. Бизнес — это не для людей в погонах. Нормальному производству нужны технологии, лаборатории, организация процесса, а для этого просто не было денег — это не задача ФСИН, не задача генералов. С них в первую очередь спрашивают, чтобы никаких ЧП не было, забастовок.

— Вы для всех находите оправдание, но, может быть, дело в самих людях? Просто воруют, например?

— В России все наладится как раз тогда, когда работать будет выгоднее, чем воровать. Под словом «воровать» я понимаю в том числе добычу ископаемых и продажу сырья с малой добавленной стоимостью. Вот когда будет выгодно не продавать, а производить, тогда все будет на месте.

— Но как-то не чувствуется, что люди могут перестать воровать.

— Думаю, я неплохо знаю людей. Срок в восемь лет — это как машина времени. Вот у меня любимый фильм даже — это «Назад в будущее». Когда я вышел, меня спросили, хочу ли я посмотреть, как Красноярск изменился, я сказал: нет, мне это неинтересно. Мне интересны люди. Они сильно поменялись, стали свободными, раскованными. Раньше русский человек отличался от иностранца зажатостью, а сейчас он свободный. А свобода — это творчество, это потенциал. Если нет свободы, человек не развивается.

— Вы в своем блоге писали, что предлагали инновационные проекты для системы питания и лечения заключенных. Из этого что-то вышло?

— Ровным счетом ничего. Я придумал схему, как питание можно было бы улучшить за счет самих же арестантов. Положенная стоимость питания — примерно 2500 рублей, около 100 долларов в месяц на заключенного, то есть по три доллара в день. На эти деньги не разбежаться. При этом допускается, что заключенный дополнительно может в месяц на определенную сумму покупать продукты в магазине: на строгом режиме на 2000 рублей, на облегченных условиях — 3000 рублей. И вот я предложил: давайте отдавать эти деньги прямо на кухню, а там будут делать комплексные обеды, разные, в зависимости от размера доплаты, как в студенческой столовой. Если ввести возможность таких комплексных обедов, тогда меньше будут и болеть, тем же туберкулезом. А туберкулез вообще одна из главных тюремных проблем. В ИК-17 (в ноябре 2011 года Данилов был переведен из ИК-16 в ИК-17. — С. Д.) я жил в комнате — 106 квадратных метров, 53 человека, в общем, достаточно свободно. Но вот тот, который у меня в ногах спал, заболел туберкулезом, тот, что справа, — туберкулез, тот, что слева, — туберкулез, сзади — то же самое. Кстати, туберкулезники получают специальный диетический паек. Я даже просил: давайте мне такой же, я буду доплачивать. Но ни в какую: запрещено.

Так же и с моими предложениями для тюремной больницы. Когда я с ними влез, они никому были не нужны. Понимаете, есть вещи, которые надо делать, потому что их с тебя спрашивают, а мои инициативы к ним не относятся.

— Вы все время говорите, что люди поменялись в лучшую сторону, что поменялось время, страна. Но ведь все эти ваши проекты провалились. Руки не опускаются?

— Надо двигаться, не должно быть застоя. Ведь какие претензии в основном к руководству страны сейчас? Что реформы притормозились. То есть вроде бы начали двигаться, а теперь на лаврах почиваем. Проходили мы уже эти грабли, когда все хорошо, прекрасно, а на самом деле мы отстаем. В той же самой энергетике можно очень многое сделать. Вот люди пользуются газовыми плитами, хотя электрические намного эффективнее, экологичнее и безопаснее. Есть очень много способов повысить эффективность энергетики, и известно как.

— Но сначала люди должны понять, зачем это нужно.

— Просвещение очень важно. Например, Эдуард Павлович Кругляков, мой учитель, возглавлял комиссию РАН по борьбе с лженаукой. Он много сил отдал этой борьбе. Я пытался ему доказать, что мелочь все это и не стоит тратить на это время, но в конце концов оказалось, что он был прав, когда остановил всю эту авантюру Петрика с фильтрами для воды.

Нужно максимум времени посвящать пропаганде научных знаний. Если у нас будет нормально поставлена пропаганда научных знаний, то меньше остается поле для лженауки. Как раз этим занимался Сергей Петрович Капица, я с ним был знаком, он выступал в мою поддержку. У него была замечательная передача «Очевидное — невероятное», но, к сожалению, не нашлось преемника, который бы подхватил эстафету. Нужно, чтобы люди больше знали о науке, о разных технологиях. Это главное — просвещение и конкуренция.

— В России как раз проблемы и с тем, и с другим.

— А что вы хотите, 70 лет за нас все решали. Люди должны заботиться о себе сами. И демократия – это то, за что каждый день надо бороться. Как из «Фауста»: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день готов идти за них на бой». Поэтому свои права надо отстаивать. И когда людям что-то не понравилось с выборами, они выходят. Это нормальная гражданская позиция. И к ним прислушиваются.

— Нет ощущения, что прислушиваются, честно говоря.

— Нет во власти совсем уж врагов народа, все стараются сделать что-то хорошее. Они же все из народа, они слуги народа. Они же не упали с Луны, они такие, какими им позволяет быть народ. Хотите, чтобы они были другими, так занимайтесь этим! При современных средствах коммуникации это не очень сложно. Главное — захотеть. Если вы чего-то хотите, это и будет.

— Вы невероятный оптимист.

— Не в том дело. Я это так вижу, и здесь нет преувеличений. Это факты. Вы просто перейдите дорогу — машины останавливаются. Раньше, наоборот, ускорялись, а теперь я благодарю его, а он машет: «не стоит благодарности». По крайней мере, так в Академгородке. Я, когда освободился, ехал по Красноярску в машине и увидел пробки. Раньше в Красноярске такого и представить было нельзя. Куда они ездят, не могу понять. Там предприятий, заводов таких больших нет, но пробки везде. Такое ощущение, что утром люди просто садятся в машину и катаются по городу. То есть Красноярск уже догнал Москву по движению.

Вот вы меня золотом осыпьте, но я ни за что не пойду, скажем, работать чиновником. Но в том же Академгородке мне надо было прописываться и документы оформлять. И я встретил чиновника, который на своем месте, который получает удовольствие от своей работы, он считает, что если мне что-то подскажет, то выполнит свою задачу. Представляете? Получает больше меня, и тем не менее пытается помочь. Есть такие чиновники. Правда, их немного. Чиновник же не бизнесмен, он не деятель культуры, он не ученый. Он убогий человек, его надо пожалеть. Но вот опять же я прихожу в ФМС, а там такое объявление: «Пожелания и вопросы можно направить в региональную комиссию». И они будут рассмотрены. И это работает, во всяком случае в Академгородке.

— Ну, мы же уже выяснили, что у вас тут настоящая Силиконовая долина.

— Да. Обратите внимание, на дорогах не сыплют соли. Я вот даже купил замшевые ботинки.

— Хорошо. Но почему вы думаете, что дальше будет лучше? Вы, например, слышали про лагерь на Селигере? Ежегодно там собирают как бы лучшую молодежь со всей страны. И рассказывают ей разные вещи, которые, в общем, сводятся к тому, как круто служить государству, особенно в роли чиновника.

— Можно легко им объяснить, что это не так. Сегодня вы чиновник, а завтра — никто. Вот у меня есть чем гордиться, и я получаю удовольствие от работы.

— Но вас надолго лишили этого удовольствия. Насколько вы себе представляете современную российскую науку?

— Я, к сожалению, ее не знаю. В моей области регулярно, раз в два года, проводятся международные конференции, а на английском языке передавать литературу в исправительные учреждения запрещено. Учебники, правда, передавали, это еще можно. Я пытался в какой-то мере знание языка поддерживать, но одному очень трудно.

Поэтому в своей области я был лишен большей части информации. Сейчас у меня есть компьютер, есть интернет, и я постараюсь что-то почитать, нагнать. Но, если судить по распечаткам с гугловским переводом, которые мне передавали, коллеги не очень далеко ушли, и то, что я разрабатывал еще в 1998 году, до сих пор не реализовано.

— С коллегами вы не общались?

— Нет. Проблемы могут быть у коллег от такого общения. Пока в отношении меня действует приговор, я не полностью восстановлен в правах. С иностранцами я, конечно, вообще напрямую контактировать не могу. А коллеги… Нет российской физики, есть только физика мировая. На первый взгляд, российские физики меня не очень поддерживали. Некоторые письма подписывали академики, но академики — это особый институт и статус. Но меня поддерживало Американское физическое общество, это 42 тысячи человек, и в него же входят очень многие российские физики. То есть на самом деле меня российские физики поддерживали, но через посредство Американского физического общества.

— А вы с таким количеством идей и стремлением к реформам не думаете сами о политической карьере?

— Каждый должен делать то, что он умеет делать. Политическая деятельность требует много времени. Когда против меня возбудили уголовное дело, я решил, что нужно в какой-то партийной деятельности участвовать. Я вступил в «Союз правых сил» и не пожалел. СПС очень здорово меня поддерживал, они оказали не только моральную, но и материальную поддержку.

— Но этой партии больше не существует.

— Но те люди, что определяли лицо СПС, остались. Я обязательно буду членом какой-то партии. Мои проекты могут быть интересны, а партия — это средство для их реализации. Я же и сам баллотировался в депутаты Госдумы во время уголовного дела, в 2003 году, причем шел независимым кандидатом, но поддерживал СПС, встречался с Леонидом Гозманом. Но победить в то время было невозможно. Я конкурировал с «Единой Россией», и уже тогда, в 2003 году, все было заранее известно. Выборы у нас всегда предсказуемые. Пока, по крайней мере. Как сказал Рузвельт, «можно недолго обманывать много людей, можно долго обманывать немного людей, но нельзя долго обманывать много людей». Так что это все закончится. Люди изменились: я вышел из своей машины времени и увидел других совершенно людей. Я не думаю, что таких можно долго обманывать.