Высвобождение энергии

Материал подготовлен Радио Свобода

С физиком Валентином Даниловым, только что вышедшим из колонии по условно-досрочному освобождению, мы встретились в новосибирском Академгородке. Одиннадцать лет назад Данилов, возглавлявший в то время теплофизический центр Красноярского государственного технического университета, был арестован по подозрению в разглашении государственной тайны, а в 2004-м приговорен к четырнадцати годам в колонии строгого режима.

Место встречи Валентин Данилов предложил сам: «Давайте встретимся в НИИКуДА, я договорился, нам дадут небольшое помещение вроде кухни». Как выяснилось, загадочная аббревиатура означает Научно-исследовательский институт культурного досуга Академгородка, и это заведение — наследник клуба «Под Интегралом», популярного места встреч сибирских шестидесятников.

Данилов оказался энергичным худощавым мужчиной, на вид моложе своих 64 лет, одетым, пожалуй, даже более импозантно, чем большинство повстречавшихся мне жителей Академгородка: в дубленке и огромной, как и полагается сибиряку, меховой шапке. Под курткой скрывалась белая рубашка с аккуратно повязанным галстуком. Администратор провела нас в помещение, которое Данилов обозвал «кухней» — отдельный вип-зал, обставленный в духе библиотеки академического института:  формулярные полки, большой стол, приглушенный свет. «Девушка, это, конечно, не мое дело, но если вы хотите, чтобы это место выглядело как современное научное учреждение, вам нужно свет заменить. Сюда бы светодиодную лампу». Ни внешний вид, ни манеры Валентина Данилова не выдают в нем человека, недавно оказавшегося на свободе после восьмилетнего заключения. О своих проектах по улучшению всего — от системы питания в тюрьмах до использования снега в Москве — он говорит намного охотнее, чем об аресте, суде и времени, проведенном в колонии. Когда речь заходит о современных героях, Данилов вспоминает Стива Джобса: «Он создал компанию Apple, но его выгнали из этой компании, он был уничтожен. Потом нашел силы подняться, и благодаря его достижениям компания Apple возродилась. Вот это и есть герои нашего дня. Которые никогда не падают и не теряют себя».

---

— Вы ведь могли оказаться на свободе намного раньше?

— По закону мне должны были изменить вид наказания 17 октября 2011 года, именно в этот день исполнялось две трети от установленного срока. А еще 24 мая 2007 года мне могли изменить вид исправительного учреждения, то есть перевести из колонии строгого режима в колонию-поселение. Но на практике более или менее надеяться на условно-досрочное освобождение я стал только после того, как собравшиеся на Болотной площади в Москве потребовали освобождения 34 заключенных, меня в том числе, а также когда моим адвокатам пришло извещение из Страсбурга, что решение по моей жалобе будет вынесено в 2012 году. Постановлением о моем условном освобождении судья Репин позволил России сохранить лицо при потенциально неблагоприятном для обвинения решении Европейского суда по правам человека.

— Вы сильно изменились за время заключения?

— Нет. Я уже сложившийся человек. Меня посадили, когда мне было 53 года, чем-то удивить в этом возрасте трудно. Даже тот лексикон, который есть в тюрьме, я слышал в детстве, пока рос в рабочих кварталах Красноярска, поэтому ничего нового для меня не было.

— Сами вы смогли чему-то научить людей там?

— Кто хотел что-то от меня получить, конечно, получил. Вопросы задавали, в том числе и по физике. Меня и звали там Профессор. Один спросил меня: «Профессор, у тебя такая кличка или ты действительно профессор?» Я говорю: «Да, я действительно заведующий кафедрой, в университете работал, и посадили меня, когда я занимал должность профессора кафедры теплофизики Технического университета».

— Как на зоне относились к причине вашего осуждения?

— Я был нетипичным зэком. По инструкции осужденные по статье 275 «Государственная измена» контролируются ФСИН, Федеральной службой исполнения наказаний, а не местной администрацией (как говорят, «числятся за Москвой»), так же как главари бандформирований, ОПГ и т. п. Однажды при утреннем обходе в тюрьме открывается камера, осужденные, раздетые до пояса, строятся в коридоре, начальник тюрьмы спрашивает по очереди каждого и доходит до меня. «Статья?»  Отвечаю: «275». Он удивляется: «Что за статья?» — «Государственная измена». — «Вижу, государственный человек». Подходит к рядом стоящему, обвиняемому в дезертирстве. «Фамилия? Статья? Проблемы есть?» — «Никак нет». Начальник оборачивается к ответственному за пост: «Запишите Ш. на проблемы, а то у него их нет».

— То есть в отношениях с администрацией были даже плюсы. А что думали о вашей «измене родине» другие заключенные?

— Осужденные — люди простые, как правило, они не ищут каких-то сложных причин. Они говорили: «С кем-то ты не поделился или кому-то перешел дорогу». Может быть, они и правы. Но меня это не интересует. Я не граф Монте-Кристо. Жизнь нужно посвящать тому, чтобы что-то сделать, а не тому, чтобы мстить.

— Вы, наверное, были довольно известным человеком среди арестантов?

— Еще до вашего прибытия в зону осужденные великолепно информированы, кто вы, за что осуждены, что из себя представляете. Ваш рассказ при знакомстве по прибытии сопоставляется с тем, что им известно, тем самым уточняется ваша характеристика. Со мной все время происходили забавные коллизии. По телевизору часто показывали сюжеты про мое уголовное дело. И вот где-нибудь на этапе в меня начинает пристально всматриваться сосед, и по его лицу видно, как он мучительно пытается вспомнить, на какой же зоне он со мной встречался. Сдавшись, подходит и спрашивает: «Там-то мы не встречались?» Я отвечаю: «Нет, там не был». — «А тогда где, лицо-то знакомое?» — «Может, видел по телевизору», — говорю. Хлопает себя по лбу: «Точно, физик» — и называет фамилию.  

— С вами случались какие-то неприятные инциденты?

— Были, конечно, как со всеми. Но и когда вы по улице ходите, всякое может быть. В зоне сложность в том, что нужно и спереди, и сзади контролировать ситуацию, и в отношениях с администрацией, которая довольно непредсказуемая, и со стороны контингента, то есть твоих товарищей. Нет места и времени для расслабления, ты всегда в тонусе — все восемь лет. Но сон у меня был крепкий. Чистая совесть помогает.

— У вас была возможность делать что-то полезное в заключении?

— Да, небольшая возможность мне была предоставлена. Мне повезло, началась программа аттестации рабочих мест на предмет вредных условий, тяжести и так далее, а это требует кучи бумаг. Штатное расписание ИК-16, естественно, в целях экономии не заполнено, там должно быть три человека, а на деле всего один сотрудник. И при поддержке краевого управления ГУ ФСИН было дано разрешение на привлечение меня для работы на общественных началах в области охраны труда. Я там провел аттестацию более 200 рабочих мест, мы составили рабочие карты, соответствующую документацию оформили, провели ознакомление всех осужденных. И это позволило мне года три-четыре заниматься чем-то осмысленным.

— На научную работу, на разработку собственных проектов оставалось время?

— Меня начиная с 1996 года кроме космической плазмы интересовала энергетика. Мне тогда уже было очевидно, насколько важны экологические проблемы. В 1997 году был подписан Киотский протокол (международное соглашение о сокращении эмиссии парниковых газов. — С.Д.), и это было признанием факта, что тот путь развития цивилизации, при котором все больше тратится и сжигается топлива для расширенного производства энергии, что сопровождается выбросом в атмосферу парниковых газов, приведет к глобальной климатической катастрофе. Мне было сразу понятно, что это мощный стимул для повышения эффективности энергетики. Сейчас есть такой интересный термин — «зеленая энергетика», она предполагает постепенный отказ от использования ископаемого топлива. А если оно все же используется, то это должно происходить эффективно.

Вот яркий пример расточительности. Давайте возьмем Москву, я люблю ее критиковать. Зимой там собирают с улиц снег, но вывозить дорого, поэтому его растапливают в снеготопках горячей водой и сливают талую воду в канализацию. Горячая вода получается за счет сжигания топлива. Наступает лето. Москва изнывает от жажды — приходится включать кондиционеры, то есть опять затрачивается электроэнергия, для получения которой расходуется топливо. Напрашивается простой путь: а что если этот снег каким-то образом сохранить, а летом бросить его в воду, растопить и холод использовать для охлаждения? Тогда вы не будете жечь топливо, чтобы снег растапливать, а потом не будете использовать электрическую энергию, чтобы получать холод. Ведь и до существования холодильных установок свежая рыба летом великолепно довозилась поездами на паровозной тяге из Сибири в Москву. Лед на перегонных станциях намораживался в течение морозной зимы и присыпался сверху опилками. Под навесом от дождя и солнца этот лед сохранялся все лето. Тут нет ничего нового, все давным-давно известно. Москва тратит колоссальное количество энергии и даже не задумывается, как что-то изменить. Это один из примеров того, над чем я думал в тюрьме.

— Киотский протокол только что продлили до 2020 года, но Россия его не подписала.

— Киотский протокол — это знамя, общее направление работы. Почему американцы его не ратифицировали и не собираются делать этого в будущем? Потому что они сами, без всей этой европейской бюрократии реализуют свои проекты. И сейчас Россия может задуматься о том, чтобы, подобно США, реализовывать собственные программы.

— Как вы себе представляете эти программы?

— Вот сейчас тарифы за тепловую энергию летят вверх, реформа ЖКХ буксует, потому что нужно применять более эффективные технологии отопления. Эти технологии известны. Но мы пытались это реализовать где-то в 2003 году с моим коллегой Вадимом Славиным, и ничего не получилось. Дело в законодательной базе. Тарифы должны стимулировать повышение эффективности потребления и производства энергии. Еще в советских «Правилах пользования тепловой энергией и электрической энергией» был такой пункт, который позволял потребителям, эффективно расходующим тепловую энергию, экономить на ее оплате. Вы думаете, этот пункт есть сейчас в тарифах? Увы, нет.

— Но у нас же года два назад эффективность была главным словом в энергетике. По крайней мере, под флагом энергоэффективности проходило очень много мероприятий, встреч, фонды создавались, комиссии.

— Вся энергоэффективность у нас заканчивается установкой счетчиков.

— Энергосберегающие лампочки еще насаждают.

— Это мелочи. Надо экономить в разы! Расчеты показывают, что можно сжигать топлива в два раза меньше, чем сейчас. Не на 10–15 процентов, а в два раза. Эти энергосберегающие лампочки — уже прошлый век. Сейчас есть светодиодные светильники, которые обладают фантастическим преимуществом по отношению к люминесцентным.

— Так что же делать, если проблема не в физике, не в экономике, а в политике?

— Не знаю, можно ли называть это политикой. Мы обсуждали с депутатом Госдумы Валерием Зубовым возможность поработать в направлении повышения эффективности отопления в Красноярском крае. Он, как бывший губернатор Красноярского края, прекрасно знает все, и его все знают. Какая-то структура должна быть, но это уже Валерию Михайловичу виднее. В свое время, когда он был губернатором, для таких инновационных целей мы создали специальный фонд «Конверсионный технопарк», это мы сделали в 1997 году, за 15 лет до Сколково. И все бы продолжалось, но губернатором края стал Александр Лебедь, и программу закрыли. У нас же традиция: все, что делает предшественник, плохо, начнем с нуля, и при желании еще и посадим кого-то.

— Ваша история не могла быть связана с этим? Там наверняка и финансовые интересы были, деньги.

— Какие деньги? Это было в 1997–1998 годах, денег в бюджете не было. Я искал источники финансирования научной работы. На самом деле, практически все академические институты имели зарубежные контракты, потому что не было денег ни на какие научные разработки в промышленности. Допустим, Институт ядерной физики участвовал в международных экспериментах, изготавливал части большого адронного коллайдера, электронное охлаждение, например. Это нормально. Если у тебя хороший уровень, ты выполняешь контракт, получаешь деньги, и за эти деньги ты не просто выполняешь контракт, но еще и продолжаешь развивать свои работы. Я знал, что рано или поздно здесь все оживет, и только нужно было это время пережить, буквально, казалось, лет десять. Можно было заниматься торговлей, но это не для меня. Поэтому я довольно активно искал заказы и нашел. И то, что этот контракт не состоялся по не зависящим от меня причинам, — это форс-мажор (речь о подписанном в 1999 году контракте, который стал основанием для уголовного преследования Данилова. Это был договор с Всекитайской экспортно-импортной компанией точного машиностроения на изготовление испытательного стенда для моделирования воздействия космического пространства на искусственные спутники Земли. — С. Д.)

— Вы не собираетесь больше работать в академических институциях?

— Нет-нет, что вы. Пока это абсолютно исключено! Если говорить о космических исследованиях, мировая  тенденция сейчас такова: американское агентство НАСА все шире и шире привлекает частный бизнес к космическим исследованиям. Дело в том, что, когда государственные учреждения выполняют заказ, затраты получаются очень большими, потому что нет конкуренции. Поэтому, конечно, я буду работать только в каких-то частных компаниях, фондах. Заказы из бюджета можно выполнять, но не будучи структурой государственной. Потому что управление чиновников — это мама дорогая! Не дай бог!

— А в России частный высокотехнологический бизнес возможен?

— Восемь лет назад трудно было что-то делать. Сейчас условия поменялись, и люди стали намного свободнее. Есть впечатление, что стадия сырьевой эйфории проходит, и бизнес разворачивается от «выкопал, выкачал, спилил и продал» к чему-то более интересному. Не просто делать деньги, а чтобы эти деньги были результатом инновационного бизнеса, то есть с высокой добавленной стоимостью.

— Почему вам так кажется? Неужели из-за медведевской мантры про инновации?

— Да нет, это чувствуется. Взять того же Михаила Прохорова, он вывел свои активы из сырьевой отрасли, из «Норникеля» и пытается вкладывать в водородную энергетику, альтернативные источники энергии. Даже пресловутый «Ё-мобиль» он экологичным собирается делать. Я вижу, что реальный бизнес поворачивается в нужную сторону. Я следил за публикациями, там очень много интересных вещей. Страна другая, не та, что восемь лет тому назад.

— Но на уровне среднего и малого бизнеса мало кому удается заниматься чем-то инновационным.

— Бизнес вообще вещь рискованная. Есть конкуренция, есть какие-то рейдерские проблемы и так далее. Это бизнес.