В метре от нас

Лика Нуткевич, 23.12.08

И Новый год, и Рождество на носу. Мы поедем завтра в арабскую деревню Абу-Гош под Иерусалимом. А там дивная средневековая церковь, где поют рождественские песни на французском монахини в белых одеждах и где совершенно невероятная атмосфера Европы посередине арабской деревни, среди хумусов и шашлыков.

Людмила Улицкая, 24.12.08

Я бы страшно хотела быть с вами на службе в этой арабской деревне с французскими монахинями, хумусом. Представь, у нас сегодня выпал первый снег — после зимнего солнцеворота! Такого не бывает!

Л.Н., 27.12.08

Валяюсь, читаю. Кайфую пока. Еще осталось четыре дня на больничном, а потом опять прыжок в суету. За время болезни прочитала воспоминания об Александре Мене. Одно место привлекло мое ­вни­мание: там упомянуто, как, несмотря на то что он всегда был окружен людьми и делами, ничего не могло помешать ему каждый миг делать свое дело. И еще — чуткий, прислушивающийся к людям, понимающий их и сопереживающий, всегда умеющий дать небанальный совет и сказать что-то единственно нужное для каждого. Он абсолютно не был зависим ни от кого и ни от чего.

Почему-то именно эти две точки для меня прозвучали как какое-то личностное открытие и заставили надолго задуматься.

Среди прочего я подумала, что это свойство очень четко проявлено и у Даниэля. Среди прочего я читаю нечто о психологии второй половины жизни под названием «Когда Эдип повзрослел» и тоже нахожу там много для себя интересного. Автор считает, что вторая половина жизни начинается с момента, когда человек понимает, что смерть — это не отвлеченное понятие, которое случается с другими, а то, что это обязательно с ним случится и это неотвратимо. Я поняла это лет в 25. Неужели уже тогда началась вторая половина моей жизни?

Л.У., 28.12.08

Мне-то повезло — мой опыт смерти начался очень рано, до семи лет. На моих глазах умирал мой прадед, это была настоящая смерть праведника — в кругу семьи, в мире и любви, в осознанном прощании и взаимной благодарности.

Меня ввели в комнату прямо с улицы, и я была в новой кошачьей шубе. Праде­да, который совсем уже уходил, ­растор­мошили, чтобы он со мной простился. Он открыл светлые, в розовых веках глаза, нашел меня взглядом и сказал: «Какая большая девочка! Все будет хорошо». И умер.

Каким-то чудом эта картина не растворилась, сохранилась на всю жизнь и определила, вероятно, мое отношение к смерти. Видела «христианскую кончину, мирную, непостыдную, безболезненную». Предполагаю, что тогда и началась вторая половина жизни. Никто же не сказал, что половины непременно симметричны…

Л.Н., 31.12.08

С моего последнего письма прошло меньше недели, а за это время еще одна война, и убитые, и опять кровь, и ужас — и все это рядом.

С. решил на завтра пригласить к нам своих коллег встретить Новый год. Будут несколько католических монахов и высоколобых академиков, я же в кокошнике и в мини-юбке буду обходить всех с подносом шампанского и печенья. Для этого дела я купила в русском магазине синтетическую мерзкую елочку с шариками (первый раз в жизни в Израиле). Оливье уже готовится, заливная рыба будет готова завтра. Почему-то при мысли об этом меня охватывает бесконечная тоска.

Во всяком случае с наступающим, я тебя обнимаю и желаю. Кон аморе.

Л.У., 31.12.08

Дорогие мои! Поздравляю с наступающим. Очень хорошо представляю себе ваш Новый год. Скажи, а будет ли в гостях тот итальянский монах, который в свое время заступил на место Даниэля (имеется в виду Даниэль Штайн — герой одноименной книги Людмилы Улицкой. — БГ) в Хайфе? Если да, привет ему. Представля­ешь — имя его забыла! И дорогому С.

Л.Н., 31.12.08

Только что посмотрела репортаж по телевизору о том, что в ашкелонской больнице (Ашкелон — израильский город, расположенный недалеко от сектора Газа. — БГ) госпитализированы двое маленьких детей из Газы, которые были там еще до начала войны, а теперь не могут вернуться обратно. С ними бабушка, родители же в Газе, и непонятно, живы они или нет. Медсестры их всячески балуют. Там еще одна мамаша из Газы, которая неделю назад родила девочку. Была сложная беременность, и она лежала там на сохранении. Муж ее с остальными детьми в Газе. И вот сцена: в Ашкелоне раздается сирена — все мчатся в бомбоубежище, сестры подхватывают палестинских детей и бегут с ними. У палестинской роженицы звонит телефон — муж из Газы, слышны одновременно звуки разрывающихся в Ашкелоне ракет, а с той стороны — бомбежки в Газе. Он спрашивает, как ребенок, как она, как к ней относятся сионисты. Она отвечает: «Они все анге­лы, я ничего плохого не могу сказать». Он с детьми укрывается под столом в Газе, она в бомбоубежище израильской больницы — между ними 15 километров. В Ашкелоне отбой; сообщают, что есть раненые дети. Сестра бросает палестинского ребенка и мчится в приемный покой принимать еврейских раненых детей из Газы, а потом возвращается люлюкать над 3-месячным Ахмедом. Сюр полный, я рыдала, как глупая коза.

Могла бы привыкнуть.

Л.У., 31.12.08

Нам показывают по телику совсем другие картинки: жуткая скученная Газа, русские жены палестинцев, которые стоят с детьми в очередь на эвакуацию в Россию, раненые, убитые палестинцы. И при этом не говорят того, что мы знаем: что израильские удары направлены исключительно на те места, откуда посылают ракеты по Сдероту и Ашкелону. Идет какая-то информационная полуправда, которая хуже лжи, и картинка сильно не в поль­зу евреев. Именно по той причине, что эффективность во время кампании сильно выше — 1 100 к 13 погибшим. И к погибшим 13 военным не прибавляют тех мирных, кто погиб в автобусах, на автобусных остановках и дискотеках от терактов. Оскорбительное военное превосходство. Все люди живые, у всех нервы, показывают по всему миру картинки раненых арабских детей, все возмущаются. А что евреи лупили по террористам, которые специально пуляют свои «Кассамы» из школ, просто не учитывается.

Но в Палестине все-таки именно евреи были первыми террористами. Не арабы придумали это движение, в наследство его получили.

В высшем смысле — ответственность евреев велика. В плане метафизи­ческом — я всегда говорила, что корень арабо-израильского конфликта заложен в дурном поведении одной старой еврейки, у которой не хватило душевного благородства принять со смирением и любовью сына своего мужа. Поведи себя Сара приличнее, как принимающие и любящие детей от первого брака второго мужа и от треть­его брака первого, общих и необщих, была бы одна семья. Малоприятная, шумная, со склоками и воплями, но — семейные дела. В том самом высшем смысле и по сей день этот арабо-израильский конфликт — модель кошмарных семейных отношений. Обе стороны хороши. В этом конфликте, если бы мне, спаси господи, приходилось бы выбирать свое место, я сидела бы в госпитале под знаком Красного Креста и ставила бы уколы, клистиры и прочее, чего надобно и кому надобно, не разбирая, еврейская задница или арабская. Скорее всего, рядом с тобой.

Л.Н., 01.01.09

Встреча Нового года прошла в основном под знаком твоего Даниэля! Среди гостей был наш давний приятель, который на днях вернулся из Парижа и, прочтя там статью о «Даниэле Штайне» в литприложении к Le Monde, тут же купил себе французский перевод. Полвечера он, захлебываясь от восторга, рассказывал гостям (в их числе были и такие, которые лично знали Даниэля) о твоей книге, и как ты проникла в са­мые пучины конфликта, и какое тонкое понимание проблемы и израильской реалии, и проч. и проч. И еще — как важно, чтобы эта книга появилась на иврите! Гости, заметь, из университетской среды, но были также и монахи-библеисты.

Я, чтоб не портить этих восторгов, не сказала о твоем последнем письме, где ты совершенно необоснованно сравниваешь конец сороковых в Палестине с сегодняшней полностью развернувшейся картиной. Когда англичане не впускали евреев из Европы в Палестину, заворачивали ­дохлые судна с людьми, выжившими в Ос­венциме и Треблинке, — это нисколько не напоминает ситуацию, когда палестинцы сидят в окруженной Газе и не могут вернуться в Израиль.

Это длится уже пятьдесят лет, и, между прочим, Египет их к себе не впускает, и ни одна арабская стране не впускает. Только Иордания, которая не знает, что с ними делать. А Израиль, пока ХАМАС не стал бомбить Израиль, впускал, давал работу, медпомощь, образование. И почти все теракты совершили те, кто через пропускные пункты вошли. И все эти пятьдесят лет весь мир дает палестин­цам деньги, а их вожди их воруют. Не надо бедственное положение палестинцев сваливать исключительно на израильтян.

А моей маме завтра 86 лет. Феникс натуральный. Все происходящее в Газе она принимает так, как будто каждый солдат — ее личный внук и сын. Уговорить ее снизить нефильтрованные реакции на каждое сообщение о раненых и убитых с той или с этой стороны — невыполнимое задание. Рядом с ней ощущаешь себя как рядом с ядерным реактором.

Л.У., 02.01.09

Ты меня ужасно обрадовала твоим письмом — я представила себе, как за столом сидят бородатые мужчины, все очень умные, и разговаривают о Даниэле. Хотя есть такое чувство, что я всех обманула: они же не знают, что я только притворялась умной и образованной и постоянно у умных людей спрашивала, что следует думать по каждому вопросу в книге!

Возвращаясь к твоему замечанию по по­воду Ал.Меня: он-то был независимым в суж­дениях человеком. Но в народе ­суждения формируются из получаемой информации. Какая информация — такие и суждения.

Л.Н., 04.01.09

В первую же ночь, после того как сухопутные войска вошли в Газу, погибли по ошибке три наших солдата, в которых в темноте, не распознав, стреляли наши же. Все мальчики как на подбор. Красавцы с удивительными лицами. Один — поселенец, другой — из левого кибуца, третий — офицер молоденький из Тель-Авива, который женился полгода назад и должен был переехать в эти дни в новую квартиру.

С отцом одного из погибших было интервью, в котором он говорит, что у него нет ни малейшей претензии ни к армии, ни к тем, кто получил команду стрелять в его сына. Он их всех с любовью обнимает, они для него герои. Он говорил так, что я ему поверила: он действительно их всех любил, как своего сына.

Л.У., 05.01.09

Слушаем радио, складывается впечатление какое-то, скорее всего, не имеющее ничего общего с реальностью. На днях я на каком-то прилавке купила книгу Юриса «Исход», которая изменила мою судьбу: из-за нее меня КГБ с работы выгнал. Сионистская литература это называлось. Я и тогда ­знала, насколько это слабая книга. А уж сейчас — слабей некуда. Но ведь мы совсем не знали истории, а там множество сведений. Занятно. Она подняла мой еврейский, почти совсем выветрившийся дух. Вообще-то, я давно уже поняла, что моего еврейства хватает только на то, чтобы пойти с другими в газовую камеру: деваться некуда, не пойти стыдно. А все остальное — увольте. Ну разве что рыба фаршированная, но и то лучше отварная.

Но малоудачная книга Юриса ­натал­кивает на одно соображение, которое нельзя не брать в расчет. (Это я по пово­ду полной невозможности просчитать ­наперед последствия тех или иных действий.) Он довольно подробно (и думаю, что в соответствии с историческими ­фактами) рассказывает о зарождении борьбы евреев против англичан в Палести­не. Первая террористическая ­­орга­низация была еврейской. Не считая русских, конечно, — императора, меж­ду прочим, взорвали. Об этом мы недав­но уже поминали.

Л.Н., 06.01.09

Классы в Иерусалимском университете на треть пустуют, студенты в Газе, звонят оттуда и рассказывают, что ХАМАС ­раз­мещает ракетные установки в школах. На днях засекли местоположение их шта­ба — оказался под госпиталем. А ты упоминаешь о 1946—1947 годах, когда террористами были евреи. Не стала бы сравнивать «Мак­каби» и хамасовцев. Нет, Люсенька, не хочу я либеральной уравниловки: мол, и евреи были террористами, и еврейские слезы не солонее арабских. Суть-то в том, что евреи не щадили (допустим!) жизней английских солдат, а хамасовцы не щадят собственных. Плевать им не только на чужих детей и женщин, но и на собственных. «Хаганой» двигала надежда, этими — ненависть, Пальмах мечтал о рае в земных садах, эти — в небесных. Против последнего я не возражаю, но не за счет жизней тех, кто предпочитает земные. «Хагана» стремилась к миру, ХАМАС с «Хезбол­лой» — к войне, без нее и деньжата немалые кончатся, и население сметет их, ничего не умеющих, кроме разжигания ненависти в собственных детях. Ничем не отличается от сталинского «бабы новых нарожают». Мне кажется, вся штука в том, что они сражаются не за что-то, а против чего-то и готовы жизнь за это положить (предпочтительно чужую). Кончатся евреи, начнутся христиане, кончатся ­христиане, примутся за буддистов. Бесконечный тупик. Прости, но невыносимо видеть вокруг сплошной либеральный идиотизм. Я никогда прежде не употребляла слово «либеральный» в негативном контексте да и других судить остерегаюсь, но здесь не выдержала — с годами надо ­становиться терпимее, а у меня наоборот, особенно в отношении человеческого идиотизма.

Л.У., 07.01.09

С идиотизмом везде все в порядке. Я опять заболела, Андрей пошел в церковь без меня. Смотрела службу из храма Хр-Спасителя. Думаю, до чего же хорошо, что нет Его здесь. Очень бы огорчился.

Л.Н., 09.01.09

А у нас вдруг в Иерусалиме сейчас прозвучала сирена, и все девушки в ужасе бежали с 4-го этажа вниз, в бомбоубежище. Оказалось, что ошибка. Интересно, сколько инфарктов по городу. А они на юге так живут уже месяц.

Перечитала твое письмо и свое тебе. Я, кажется, действительно перебрала.

Л.У., 15.01.09

Вроде как наступило перемирие. Я в очень взвихренном состоянии. Ужас от того, что вскроется в Газе: полное разрушение, Дрезден. С другой стороны, ­рассказы про то, как хамасовцы выкидывали из амбулансов раненых женщин и детей и под укрытием Красного Креста выпускали оттуда ракеты на Израиль. Или как во время перерыва на гуманитарную помощь, когда из Израиля везли грузовики с продовольствием в Газу, они продолжали стрелять, а потом обворовывали грузовики, предназначенные для мирного населения. О войне двух цивилизаций мы уже упоминали?

Я где-то нашла изречение когдатошнее Голды Меир, смотри. Тебе это еще не надоело? «We can forgive the Arabs for killing our children. We cannot forgive them for forcing us to kill their children. We will only have peace with the Arabs when they love their children more than they hate us».

Обнимаю в тоске по нормальности.

Л.Н., 17.01.09

Мы поехали сегодня на юг, туда, где стреляют. Проехали совершенно пустые города, на улицах почти нет людей, на дорогах, кроме нас, никого почти не было. Все магазины и рестораны закрыты. Прекрасная набережная в Ашкелоне — пуста. Там нас застала сирена, мы не успели добежать и спрятаться и услышали звук падающей ракеты. Она упала где-то в море — и тут же был отбой. Все.