В Иран, в Иран!

Весна – как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось... чего-то такого нехорошего, мутного, даже с горчинкой. Как кочерыжка от подмороженной капусты.

Русские женщины – самые красивые на свете. Без базара. Это потому, что они все время одетыми ходят. Во-первых, шубы. Во-вторых, косметика. Сидит себе этакой кралей ресторанной на скамеечке, таким тихим мохнатым опоссумом, и душа моя ей навстречу радуется. А как пойдет весна...

Весна в Москве ужасна. Потому что женщины, девушки, девочки и старушки начинают раздеваться.

Белая рука, внезапно обнаженная, выглядывает из-под короткого рукава дымчатой блузки как живая.

Белая нога вдруг извиваясь ползет кривой сосулькой из-под юбчонки... Есть в этой белизне какой-то почти трагический надлом – не женского, мужского организма.

На работе сидеть решительно невозможно. Сидишь себе, листаешь тихо смету, думаешь, как сократить административные расходы, и тут – картина. Над сметой нависает жирное пузо, проколотое остренькой серьгой. Такое бледное еще, зимнее русское пузо. Поднимаешь глаза: господи святый, ей же лет семнадцать всего! Спаси и сохрани. Какие тут административные! Тут поневоле начинаешь больше задумываться о расходах на инд. поддержку или о тех, что идут по графе «Расходы презентационные».

Экс-гиби-ционизм. Вот как все это называется. Весна – отличный повод, чтоб заголяться. Еше мороз морозит, снег черный по улицам не стаял, а эти чертовки норовят выставить наружу коленки в голубых колготках. Только выпал первый дождь, русские женщины надевают мини-юбки. Только стало пригревать солнце – сарафаны на бретельках. Какая тут калькуляция, когда в метро тебя волной толпы притискивает к чужим постыдно обнаженным плечам или ногам. Тут бы доехать до работы без позора. А то получится, как в анекдоте. Подруга у подруги в метро спрашивает:

– Слушай, этот парень, который за мной стоит, он хотя бы симпатичный?

– Ну-у, он юный.

– Что он юный-то, это я уже знаю...

Нет, как хороша русская баба в шубе! Вся с мороза – в песце или в лисице, даже в норке или в козле ободранном. Даже в дутой куртке, на рынке, продавщица раскрасневшаяся, пьяненькая, в мятой запятнанной косынке так хороша, что словами не передашь. Все потому, что формы тела скрыты плотными слоями одежды. И можно лишь воображать себе, что скрыто под этими одежками, обертками...

Тело – парное, как молоко, слегка слежавшееся от долгой зимы, пахнущее мятыми простынями. Оно до неприличия интимно, и его внезапное публичное обнажение весной похоже на откровение. Как белый лист бумаги, не покрытый пока еще колоночками цифр и прочих знаков. И чуешь вдруг: идет весна, текут ручьи.

Есть две версии русской женщины. До отпуска и после. Совсем другое тело – после летнего месяца на море. Оно такое бодрое и наглое, такое слегка порозовевшее или даже сгоревшее до черноты. Но этот самый загар его и портит, потому что выглядит дополнительным слоем одежды, как минимум розовой шкуркой, как максимум – жесткой коричневой броней. Любая баба, самая простая, этой шкурой загара прикрыта от мужского взгляда, как от нападения. Так, словно этим загаром хочет сказать: у-у-у, я всем вам!

Нет, белое тело как-то все ж милей. Не зря и в сказках, и в финансовых отчетах белое прославляют, а черное осуждают. Но в этой белизне сокрыта и огромная опасность. Потому что чувство самообладания покидает немедленно, как только видишь это зимнее тело, выставленное напоказ. Оно так мило, что хочется его прищупать, и потрогать, и поцеловать, и более того...

В Иран, в Иран! У них женщины никогда публично не обнажают ни плечи, ни запястья, ни лодыжки. Кто заголился – ловят и бьют плетьми прилюдно, при народе, чтоб было стыдно и неповадно больше хулиганить. А ведь в Иране весна пожарче нашей. И ничего. Живут.

Натан Хмельницкий