В глаза смотри

Седьмого марта утром пришло сообщение: «Погиб Андрей Панин. Найден мертвым в Москве в своей квартире». Подробностей немного. Вероятно, несчастный случай.

Его знали, любили, уважали очень — и если страна все еще способна вздрогнуть, когда умирает артист, то это как раз такой случай. Кому ж и жить-то было тут, как не ему?! Морячок же — помните Морячка? Веселый такой, непотопляемый. «Так качало, что мама не горюй!» — за ним гонялась вся питерская нечисть лихих девяностых, серьезно, обыскались все, а он как ни в чем не бывало появлялся в самом конце на три минуты — небольшого росточка, светловолосый, круглоголовый, глаз цепкий, тельняшка, говорок характерный, быстрый, с шепотком и присвистом. Бесшабашный, еще и улыбается. На судно ему нужно было срочно, к океану рвался. Потому как «отдышаться можно только ветром». И ясно становилось, что парня придется отпускать, — правильный морячок, живой, живым жить надо. «Брат, ты спас меня!» — говорил он удивленно. Это было как раз тогда, когда брат брата спасал уже совсем нечасто. Куда чаще стрелял в упор. Интересное время досталось артисту Панину. И был он в этом времени человеком не просто заметным — необходимым.

Всего три минуты на экране — для начала одной из самых ярких современных актерских карьер этого оказалось достаточно. А шел он к этому долго, трудно — так трудно, что другой на его месте давно сдался бы. Четырежды поступал в Школу-студию МХАТ — поступил взрослым уже и, как говорили потом педагоги, готовым артистом. Учился на курсе Александра Калягина. И был обладателем такой совершенной актерской органики, о которой даже мечтать бесполезно, потому что — либо есть, либо нет. Служил в театре два десятка лет. Играл и Чехова, и Достоевского, и Пушкина, сполна насладился эксцентриадой в «Смертельном номере» и «Академии смеха». Партнеры класс его мастерства хорошо знали. А вот публика оценила не сразу. И ее отчасти можно понять: Андрей Панин — актер крупного плана. И чем этот план длиннее — тем лучше. Не для актерского самолюбия — для искусства. Потому что в едва уловимой игре мельчайших черточек, в добром десятке оценок, успевавших промелькнуть в чуть прищуренных глазах за полминуты, в идеальной артикуляции непроизносимого вслух подтекста часто — да почти всегда — содержалось смысла куда больше, чем во всем остальном фильме.

Стертая, как бы неприметная внешность — это если взглядом не встречаться. Не посмотрит — не заметишь, а посмотрит — не уйдешь. Оттого и играл следователей, особистов, ментов, криминальных авторитетов или и тех и других одновременно, потому что знак — плюс или минус — особого значения не имел. Просто его герои все «понимали про жизнь», всему знали цену, всякого видели насквозь и умели выживать там, где другим нечего было и думать.

«Не ошибаюсь, Родион Романыч, черточку такую имею». Он должен был сыграть Порфирия Петровича — и он сыграл его. Оставил после себя памятный многим афоризм, исчерпавший, по существу, содержание отечественного кинематографа последних двадцати лет: «Мент, ты жить хочешь? А я вот че-то не-а…» Цитатой ведь стала не фраза — а именно интонация Андрея Панина.

Поведал он и о главном, бесподобно и без особого грима сыграв ордынского хана Тинибека — кажется, в самой естественности этой задачи для актера крылась разгадка всех его внешне невозмутимых героев, плохих ли, хороших ли, но всегда с упрямой скифской хваткой. Он был отсюда, он был местный — «черточку такую имел», и то, что его нет теперь, как-то очень существенно меняет эту местность.