В чем сила, брат

Фотография: Coma lab/straydog.ru

Над скудной землей бешено кричит воро­нье. Над ними синева, но они никуда не взлетят. Мы едем по Старообуховской трассе, мимо сосновых лесов, мимо зеленых заборов, мимо госдач и базы киевского «Динамо». Украинская Рублевка, как и многое в Киеве, выглядит более уют­ной и спокойной, чем московский прото­тип — и в «мерседесе», что мчится по трассе, звучит не радио «Шансон» и не песня «Moscow Never Sleeps», а «Ло­шадь белая», последний альбом группы «Аквариум». Человек за рулем говорит про Гребенщикова: «Он гений, я с полным осознанием это говорю, это не преувеличение и не лесть». «У каждого судьба, у каждого что-то свое», — отзывается Гребенщиков. Человека за рулем зовут Константин Меладзе, он композитор и поэт, продюсер группы «ВИА Гра» и своего брата Валерия, музыкальный руководитель фильма «Стиляги» — и автор лучших поп-песен на русском языке последних десяти лет. Мы встречаемся в Киеве, потому что у Меладзе здесь дом — а также студия, музыканты, которые играют на его треках, режиссеры, которые снимают ему клипы; фактически, собственное предприятие, замкнутый цикл. Нелюбовь Меладзе к Москве известна: даже заниматься очередной «Фабрикой звезд» — сверхвыгодное в здешнем шоу-бизнесе предложение — его сманивали несколько лет. «В Киеве практически нет проходимцев, — объясняет Меладзе, — нет людей, которые приехали бы сюда легко заработать — и обратно к себе в Житомир. Это уютный комфортный город с европейским духом. Плюс к тому — в Москве я не сумел выстроить автономную систему. Невозможно самому контролировать все этапы производства».

Дом Меладзе — как раз и есть ­авто­номная система: в подвале — студия, где пишут вокал и сводят треки, на первом этаже — пространство для жизни, эта­жом выше — комната, где пишутся песни, с монитором Nokia, находящимся где-то между категориями «винтаж» и «антиквариат», и системным блоком, кажется, года 1984-го; когда в процессе интервью внезапно разрядился айпод с диктофоном, у Меладзе тут же нашелся портативный кассетник. Окна комнаты с винтажной аппаратурой выходят на воду — небольшая речка впадает в Днепр, противоположный берег теряется в тумане. Все это не очень похоже на штаб-квартиру музыкальной корпорации — скорее, на идеальную дачу, мечту любого горожанина, идиллическое жилище вдали от суеты. А вокруг такая тишина! — и далее по тексту. Тишину нарушает лишь лаконичный бит, доносящийся из подвала: там сводят новую песню «ВИА Гры», периодически сверяясь, чтоб соблюсти чистоту стиля, с треком Крейга Дэвида.

Меладзе переехал сюда в 1997-м — когда понял, что в Москве писать музы­ку невозможно. «Самолеты, гостиницы, бессонные ночи. Я совершенно расте­рял свой внутренний покой. И когда сел писать — ничего, в голове пусто». Сейчас Меладзе тщательно отсекает контакты с внешним миром — он далек от всякой светской жизни, постоянно меняет номер мобильного, почти не общается с журналистами. Кажется, будто он — подобно своему любимцу Гребенщикову — вы­строил башню из слоновой кости; место, где можно предаваться бесстрастному созерцанию и слушать музыку сфер; кажется, без этой башни его музыки и вовсе не было бы. А с другой стороны — без музыки не было бы башни.

Фотографии: наверху Александр Жданов(2), внизу Михаил Мурзин/Photoxpress

На должность продюсера «Фабрики-7», самой хлебной в отечественном шоу-бизе, Константин Меладзе согласился после многочисленных уговоров Первого канала — но, впрочем, быстро вжился в роль

Константин Меладзе вышел на более-менее серьезную сцену в ноябре 1985-го — его приняли клавишником в самодеятельный ВИА «Апрель» при Николаевском кораблестроительном институте. Через месяц к ансамблю присоединился брат Валерий. Братья Меладзе тогда слушали Genesis и сочиняли завернутые десятиминутные композиции. Первая песня, похожая на песню, называлась «Красная черта»; при первом исполнении ее пришлось пять раз повторять на бис. В 1989-м Валерий и Константин записали в гримерке магнитоальбом; он попал к руководителю ансамбля «Диалог» Киму Брейтбургу, и тот позвал братьев к себе. У приписанного к Кемеровской филармонии ВИА «Диалог» на тот момент за плечами были сюита «Я человек» на стихи Юстинаса Марцинкявичюса, песни «Заяц в облаках» и «Мышонок и гармонь», гастроли в 23 странах мира, арт-рок, нью-вейв и хеви-метал — два брата из Николаева, тяготеющих к неоромантике, выглядели неплохим вариантом развития карьеры. Вместе с Меладзе «Диалог» выпустил 2 пластинки, одну — «Посредине мира» на стихи Арсения Тарковского — на «Ме­лодии», другую — «Осенний крик ястреба», вопреки названию, уже на стихи Константина Мела­дзе — на немецком лейбле. В 1993-м пути разошлись, Меладзе одолжили $25 000 у друзей-бизнесменов, торговавших бензином, сняли клип «Не тревожь мне душу, скрипка», передали кассету Пугачевой, вышли на студию «Союз» — дальнейшая история известна. Осенью 1995-го Валерий давал по 37 сольных концертов в месяц — а Константин, не выдержав гонки, перестал ездить на гастроли в качестве клавишника. Весной 1997-го Валерий впервые сделал «Олимпий­ский» — а Константин расстался с тог­дашним продюсером Меладзе Евгением Фридляндом и начал все делать сам. Ну то есть абсолютно все.

«Наиболее приятная часть работы ­ка­сается сидения в студии, кручения ручек и придумывания клипов. Менеджмент, раскрутка — это для меня менее комфортно. Но процентов 60 времени уходит именно на административную и финансовую деятельность. Хотя деньги для меня имеют даже не второстепенное, а десятистепенное значение. Это просто градусник, показатель, насколько успешно ты работаешь, способ ориентироваться, в ту сторону плывешь или нет». Меладзе — продюсер одновременно в западном и, так сказать, в постсоветском понимании термина; он пишет песни и выстраивает саунд — и вместе с тем занимается планированием гастролей и переговорами с руководством телеканалов; степень его любви к административно-пиарной стороне дела хорошо ­видна, когда он за­говаривает про фильм «Сти­ляги». «В чем прелесть работы в кино? Ты сбрасываешь с себя роль менеджера, становишься обыч­ным музыкантом. За все остальное отвечаю уже не я. И это так комфортно и здорово!»

Над «Стилягами» Меладзе работал ­полтора года — слушал Stray Cats и Пола Анку, пересматривал старые мюзиклы, сочинял оркестровые аранжировки — сыграно и записано все опять же в Кие­ве, музыкантов набирали по джазовым клубам и ресторанам. Кажется, что весь азарт в этой истории для него — в возможности заняться чем-то совсем другим, изучить новый способ исполнения музыки; кажется, Меладзе — единственный из российских продюсеров, способный на раз-два освоить любую стилистику: приджазованные стиляжьи биг-бенды записывались более-менее в то же время, что и беспардонный тинейджерский хит «Катя, возьми телефон» группы «БиС». На вопрос, а как он отдыхает, Меладзе говорит, что в общем никак: «Я просто меняю жанры. Когда я делаю разную музыку, у меня разные сегменты мозга отдыхают». Я спрашиваю: «А если бы предложили заняться не «Стилягами», а «Обитаемым островом», сделать холодный футуристический электронный звук — смог бы?» — «Вряд ли. Я слишком сентиментальный человек».

Мы встречаемся за несколько дней до начала отборочных туров на «Евровидение» — и о нем Меладзе говорит без ­особых сантиментов: дескать, амбиций, ­связанных с «Евровидением», у него нет, хорошо, конечно, что есть такой конкурс, где молодые могут попробовать свои силы — но вот когда туда стремятся люди вроде Патрисии Каас, это уже странно. «Невозможно после окончания университета пойти в детский сад. Даже если в детском саду будешь самым умным — ну и что?» Учитывая все случившееся с тех пор, слова Меладзе могут показаться военной хитростью, но, кажется, амбиций действительно не было — была сложная история, закрученная вокруг амбиций других влиятельных людей.

Результат известен: песня Константина Меладзе, частично написанная на украинском, представляет Россию на конкурсе «Евровидение» в Москве, а исполняющая ее 21-летняя киевлянка Анастасия Приходько становится объектом нечеловеческой травли — в вину ей ставится украинское гражданство, дисквалификация на украинском отборочном конкурсе и еще миллион всего. Журналист Артур Гаспарян в «МК» объявляет Приходько поклонницей Гитлера, а ее брата — радикальным украинским националистом. Ни у кого, кажется, нет сомнений, что материал был продиктован исключительно бескорыстным стремлением журналиста Гаспаряна к истине, но в общем Меладзе был прав — именно что детский сад, со всей присущей детям жестокостью, в стилистике фильма «Чучело»: молодой девушке целенаправленно ломают психику, все это омерзительно и смотреть на это грустно. Даже если ты не являешься ее продюсером. Комментировать эту историю для «Большого города» Меладзе не стал.

В день нашей встречи у Меладзе другие заботы: мы спускаемся в подвал, где доделывается новая песня «ВИА Гры». Меладзе дает указания звукорежиссеру Сергею: гитару сделай в три раза громче, бочка какая-то сухая и плоская, давай поищем дабл-треки; нормальный разговор двух профессиональных людей, в ко­тором посторонний понимает одно слово из трех. Каждую фразу прогоняют, меняя детали, раз по двести — к концу работы над строчкой «До чего же ты хорош со­бою, до чего уверен в себе, этакий сукин сын» хочется биться головой об стену от одного звука буквы «с». За несколько минут до этого Меладзе объяснял, почему у него практически нет друзей: «После работы в студии, когда у тебя голова раскалывается, переполненная разными звуками, еще идти с кем-то общаться, поддерживать беседу, быть интересным — реально невозможно».

Фотографии: наверху архив К. Меладзе, внизу Надежда Тишук

Константин Меладзе отказался от внимания публики с той же уверенностью, с какой его брат Валерий взялся штурмовать шоу-бизнес

Выстроить правильный баланс голоса и гитары, раз уж речь идет о «ВИА Гре», это еще полдела. Продюсеру Меладзе каким-то образом удается в течение ­де­сяти лет поддерживать в жизнеспособ­ном — и довольно блистательном — со­стоянии коллектив, состоящий а) из женщин, б) красивых женщин, в) постоянно меняющихся женщин. За это время ушли геологические эпохи: «Стрелок» смени­ли «Шпильки», растворились «Сливки» и «Карамельки», даже «Блестящие» ­впали в окончательное ничтожество, а «ВИА Гра» была и есть, как бы ни менялся состав. «Чем лучше мы делаем свое дело, — объясняет Меладзе, — тем большее внимание привлекает девушка со стороны интересных и состоятельных людей. Естественно, для девушки велик соблазн — попасть в совершенно другой мир, изменить социальный статус, как-то устроить свою женскую судьбу. Как можно этому противостоять? Поэтому мы никого держим. Мы не подписываем контрактов. Практически ни с кем». Вот это номер: последний раз в истории мирового шоу-бизнеса подобный подход практиковал, кажется, Тони Уилсон с манчестерского лейбла Factory, издававший без контракта альбомы Joy Division и Happy Mondays. Но у Уилсона не было такой проблемы — менять постоянно беременеющих и выходящих замуж музыкантов; как вообще их можно менять, не теряя качества? «Нужен ярко выраженный типаж, — объясняет Меладзе, — страстная женщина, студентка, светлая личность — типажей огромное количество. Главное, чтобы это был конкретный цвет, насыщенный, а не водянистая краска. Ну и определенные человеческие качества. Человек не должен быть плохим. Человек должен быть хорошим».

Тема «хороших людей» возникает в разговоре неоднократно; кажется, Меладзе именно по этому признаку — а не по соображениям идеологии, стиля или бизнеса — распознает своих. Режиссер Валерий Тодоровский? «Очень близкий мне человек. Я готов с ним работать даже не читая сценария». Актеры кино? «Конечно, они гораздо более глубоки, начитанны, образованны — и при этом более простодушны, чем наши эстрадные звезды». Говоря о методах продюсирования, Мела­дзе часто произносит слово «душа» — но произносит его не так, как Шевчук, или, с другой стороны, Борис Моисеев, не для нагнетания пафоса и не в целях самолюбования, а в почти медицинском смысле: душа как принцип внутренней организации человека, с которым можно работать. «Я подхожу к ним не как к кускам мяса, — говорит он про девушек из «ВИА Гры», — а как к душам, которые попали ко мне в руки. Я эти души насыщаю не внешней атрибутикой, не блестками, не оберткой шоу-бизнесовой. Я доказываю им, что они могут то, о чем даже не догадываются. Чтобы у человека появился свет в глазах, чтобы он плакал на сцене, чтоб в течение года он из со­вершеннейшего цыпленка превращался в лебедя, недостаточно ­формальных подходов. Все они, попадая в группу, начинают слушать определенную музыку, читать определенные книги. Я не отращиваю им грудь или ноги. Я отращиваю им крылья».

Кажется, список «определенных книг» должен совпадать с содержимым книж­ного шкафа Меладзе — небольшая, но очень грамотно подобранная библиотека, в ос­нов­ном из русской классики, но и есть и томик Ницше — «По ту сторону добра и зла», «Человеческое, слишком человеческое» — в свете разговора о том, как девушкам из «ВИА Гры» приходится преодолевать в себе все слабое и пошлое, это тоже кажется неслучайным. Кажется, пора еще раз употребить слово «кажется»: про Меладзе много чего кажется самым разным и неожиданным людям. Геополитик Александр Дугин написал однажды мощное метафизическое эссе («Вскрывая лабиринты отчуждения и де­виации мира, выстраивается черная эсхатологическая схоластика, где подмена громоздится на подмену»), целиком ­ос­новывающееся на строчке Константина Меладзе «Жить нужно непременно хорошо». Егор Летов, по свидетельствам ­очевидцев, считал совершенными в своем роде вещи, написанные Меладзе для «ВИА Гры», — «Цветок и нож» и «Притяженья больше нет». Публицист-метафизик Игорь Дудинский замечал: «Такие вещи, как «Чем выше любовь, тем ниже поцелуи», рождаются только в результате разговоров с ангелами». Попытки прочитать попсу как сакральный текст, с легкой руки того же Дугина, — любимое занятие московских остроумцев средней руки, и, конечно, даже в песне группы «Шпильки» при желании можно найти цитату из Фомы Аквинского, но в случае Меладзе особен­но сильно ощущение, что «это ж-ж-ж — неспроста». Непонятно, впрочем, где здесь главная тайна — в текстах песен, которые читаются как зашифрованные послания из иных миров, или в самом человеке по имени Константин Меладзе: успешный бизнесмен, который не любит заниматься бизнесом, автор поп-хитов, который старается жить вдали от людей, продюсер женской поп-группы, ­постро­енной на сексе — и при этом лишенной малейших оттенков б…дства, человек, находящийся внутри, в самом сердце гнилого постсоветского шоу-бизнеса — и при этом способный писать странные, волшебные, удивительные песни, за которые не было бы стыдно хоть даже самому ­Гребенщикову. «Я все время нахожусь в каком-то раздрае внутрен­нем, — неожиданно говорит Меладзе, — от этой разности потенциалов и рождается напряжение, от которого чего-то там пишется. Я занимаюсь музыкой для того, чтобы восполнить какой-то авитаминоз. Если ты сыт, счастлив, абсолютно благополучен, если всего хватает в реальном мире — зачем погружаться в иллюзорный? В ил­люзорный мир человек погружается, по­тому что в реальном чего-то не находит. Вот у меня такая же история».