Ущерб красоты

Иллюстрация: Александр Можаев

В одном интервью архитектор Михаил Филиппов смело заявил: «Москва представляется огромным прекрасным городом, который погружается в пучину безобразия. Я испытываю к Москве острую жалость, тем более что точно знаю, как можно было бы ее спасти». Человек, обладающий таким тайным знанием, конечно же, бесценен для краеведа. Филиппов, наверное, единственный наш архитектор, который работает в жанре высокой классики — впрочем, преимущественно на бумаге. Его роскошные отмывки утопических панорам Москвы с итальянскими палаццо, сказочными мостами и колоннадами украшали многие международные конкурсы, но в реальной Москве пока что реализовывались лишь интерьерные проекты. В его кабинете стоит настоящий кульман, вещь для прогрессивных архитекторов редкая. В то же время выставочные проекты делаются на высочайшем технологическом уровне. Мы долго думали, куда бы пойти прогуляться, но потом решили просто обойти округу филипповской мастерской, базирующейся в Лыщиковом переулке. Натура там в основном печальная. Прилежащий перекресток Николоямской улицы и Земляного Вала сильно пострадал от строительства эстакады, соединяющей Таганку с Курским вокзалом. Моя мама в детстве часто гостила у родственников в том единственном доме, который был ликвидирован при строительстве эстакады. Любит рассказывать о волшебном мире, состоящем из вытертых ступеней, внутреннего двора с эхом, звона трамваев и гудков «побед» на Землянке, кота Барсика, весь двор державшего в страхе, и главного местного жителя Гриши Безрукого.

Теперь, хотя дома-то почти все те же, здесь очень неуютно. Интересно, как бы с этим боролся зодчий Филиппов.

— К сожалению, это все жеваная и неряшливая архитектура XIX века, и когда начиналась реконструкция, на эту среду никто не обратил внимания. Она интересна только на уровне фольклора. Но в то же время это хотя и плохо сделанная, но все-таки архитектура в большом смысле, та, которой теперь практически нет. То, что происходит сейчас, архитектурой не является вообще. Начиная с конструктивизма она превратилась в дизайн, увеличенный до монументальных размеров.

Мы стоим между беленькой церковью и новым офисным зданием.

— Церковь тоже не вполне памятник архитектуры, а скорее явление живой природы. А вот этот дом из той же оперы, что и эта машина. Их пластический язык — демонстрация неустойчивости. В эстетике корабля почти никогда не было ничего от архитектуры. Или мебель. Вот найдите мне мебель Палладио! Человек, именем которого названо целое направление в архитектуре, никогда не занимался мебелью, потому что понимал: на нее классика не распространяется, это чисто декоративное явление. Стул двигается, корабль плавает. И посмотрите теперь на этот дом, где все готово упасть. Все это прекрасно, но тогда давайте переименуем Союз архитекторов в Союз дизайнеров.

Как ни странно, самое точное ощущение этого было у Хрущева, который по крестьянской своей сути иногда подсознательно говорил мудрые вещи. Он изгонял модернизм из живописи и точно так же насаждал его в архитектуре просто потому, что искренне не считал ее искусством. Он еще говорил про дубовые панели в кабинете: «А зачем панели на спутнике?» Тогда всем обязательно надо было побывать на Луне. Я ведь работал и в модернизме, я знаю его психологию. Трагедия большинства старых городов, в том числе и Москвы, в том, что старое и новое вынуждены существовать на одном пространстве. Если в новом окраинном районе сохранилась одна старая усадьба — может ли она его испортить? В старом городе все происходит наоборот. Это как сочетание живой и неживой природы. К сожалению, под современной архитектурой понимается совершенно определенная, жесткая, банальная пластика интернационального стиля — с большим количеством стекла, металла и упрощенными формами. Исчезло понятие красоты. Если вы на какой-нибудь серьезной тусовке начнете о ней говорить, вас не поймут. Моя попытка выставить на Венецианской биеннале акварели была воспринята как бомба в детском саду. Вот накакать на полу — это сколько угодно, а акварели — позор. Вся эта «современность» является просто жаргоном. Вы откройте Альберти, одного из основателей идеологии ренессанса, — там нет ничего о современности, там сплошь: «Мы должны вернуться к изящному стилю жизни древних». Такая позиция, как правило, гораздо более продуктивна, чем какой-то полет на Луну. Ведь и Андрей Рублев делал вещи не «свои», он работал по канону. Подражание классике не может быть повтором. Дома как люди — они не повторяются никогда. Но самое ужасное — делать классику плохо. Все эти колонны и карнизы имеют право существовать, только когда они красивы.

А Москва — несчастный город, он погиб. Разговоры о том, что она все съест, что это лаборатория стилей, — болтовня. Нынешняя Москва безобразна, в ней происходит постоянный ущерб красоты. Охранители берегут памятники, а не культуру, которая их создала. Студентом меня повезли в царскосельский дворец, воссозданный после войны, и показали десять резных ангелов, из которых один был подлинный. Сказали: «Угадайте какой». Я сразу сказал: «Вот этот». — «Откуда вы знаете?» А я уж не стал им говорить, что это единственный, который хорошо сделан.