Умер Фоменко
«Конкурировать с ним на одном поле было невозможно — не потому, что другие театры были плохи, а потому, что его самого и его театр буквально обожали, это ломало все премиальные расклады и приводило в замешательство любое жюри»
Его очень любили — пожалуй, среди наших режиссеров нет ни одного, репутация которого была бы такой же универсальной среди всех типов аудиторий. Когда ему вручали профессиональные награды, каков бы ни был состав публики — зал ревел от восторга. Конкурировать с ним на одном поле было невозможно — не потому, что другие театры были плохи, а потому, что его самого и его театр буквально обожали, это ломало все премиальные расклады и приводило в замешательство любое жюри. Спектакли в его «Мастерской» можно было безошибочно рекомендовать кому угодно — хоть тетушке из Житомира, хоть высоколобому профессору, но мало кто знает, что сам он был бесконечно не уверен в своих творениях. Помню, как буквально несколько лет назад Петр Наумович написал письмо в «Золотую маску», требуя снять с номинации свой спектакль, который, на его взгляд, со временем стал плохо идти. Его уговорили оставить, и, конечно, спектакль получил приз.
Что в его спектаклях было такого, за что его так любили? Да, конечно, все станут говорить про удивительную актерскую школу Фоменко, восхитительно расцветшую в первую очередь на том его гитисовском курсе выпуска 1993 года, который стал театром «Мастерская Петра Фоменко», с прелестными женщинами — сестрами Кутеповыми, Галиной Тюниной, Мадлен Джабраиловой, с трагически погибшим Юрием Степановым, с Карэном Бадаловым и Рустэмом Юскаевым. О том, как они умели плести тончайшие психологические кружева, с полутонами настроений и тенью иронии, о легкости и игре в театр. Все это так знаменито, что уже стало предметом для шуток и пародий, но повторить эту коллективную актерскую вязь никто не может. Актеры, да; но, пожалуй, любили спектакли Фоменко прежде всего за другое — за то удивительное приятие жизни, иногда легкое и смешливое, иногда печальное и почти обреченное, которое появилось в его спектаклях последних лет, в те годы, когда он стал учителем и кумиром. Такое согласие с окружающим миром редко где увидишь, мы не избалованы им ни в театре, ни в жизни, а ведь оно так нужно каждому из нас.
Фоменко не всегда был таким. Его питерский период я по возрасту не застала, но помню кое-что из московских спектаклей 1980-х — едких, резких, негармоничных, неспокойных. Судьба Фоменко, как у многих талантливых людей, чье профессиональное становление пришлось на 1960–1970-е, была драматична, его много ломали, спектакли запрещали, он пытался сопротивляться и, как говорят, сам был совсем не сахарным. Но в 1980-х годах, когда Петр Наумович стал преподавать, с ним произошло какое-то удивительное творческое перерождение. Я никогда не слышала, чтобы люди после пятидесяти так менялись.
Свой первый актерско-режиссерский курс в ГИТИСе он набрал в 1983-м. Я училась на параллельном театроведческом курсе, и мы очень дружили со студентами с режиссуры, которых всех вместе называли «фоменками». С этого курса все знают теперь Сергея Женовача, унаследовавшего у учителя актерско-режиссерскую мастерскую в институте и кафедру режиссуры. Теперь и Женовач открыл студию театрального искусства со своими учениками, а его студенты числятся среди лучших актеров и режиссеров в своем поколении, как это раньше было с выпускниками его учителя. Но режиссерская школа — отдельный разговор, речь о спектаклях самого Фоменко, которые в 1980-е годы, со студентами, совершенно изменили интонацию. Мы ходили на все экзамены и показы наших сокурсников-«фоменок», а потом на экзамены и показы его следующего курса, и это было просто счастье. Язвительная изломанность его прежних спектаклей совершенно исчезла, в его постановках со студентами была нежность и любовь, пусть с легкой иронией. И легкость — что бы ни происходило. Эти спектакли лились со свободным журчанием, как вода, как бы сами собой, будто ставить их ничего не стоило, но те из нас, кто ходил на репетиции, видел, как на самом деле тяжело, с какими сомнениями они ему давались. Новое, легкое дыхание он теперь сохранял и в работе со «взрослыми» театрами: спектакль 1993 года «Без вины виноватые» в Театре Вахтангова был тем же упоительным приятием мира, мира театра прежде всего, со всеми его несовершенствами, глупыми интригами, уморительными актерами-интриганами, на которых невозможно сердиться, и счастьем игры. Любовь к театру, к игре, к актерству теперь стала одной из главных тем Фоменко, и, кажется, в первую очередь этой любовью он обязан своим ученикам-актерам.
Как он их любил! Не знаю, чувствовали ли они это с той стороны сцены, может, им казалось, что он строг и придирчив. Но зрителям было видно, как он восхищается ими, как их балует, голубит, хвастается ими, будто восторженный отец. Мы, критики, даже иногда сердились, что Фоменко в своем восхищении «детьми» слишком оберегает их, не давая актерам взрослеть. Бог знает, было ли это справедливо. Горько, что теперь взрослеть они будут уже без него.
