Уход за ответственностью

Иллюстрация: Алексей Риконов

В московский прокат вышел победитель последнего Каннского кинофестиваля, фильм румына Кристиана Мунджу «4 месяца, 3 недели и 2 дня», свидетельствующий о том, что новая румынская волна, поднявшаяся пару лет назад, пока не думает утихать. Выработанный румынскими режиссерами холодный и бесстрастный репортажный стиль позволяет отыскать в исчерпанной вроде бы тематике если не радикально новый, то смещенный ракурс — в картине Мунджу это тема подпольных абортов, которая по ходу фильма незаметно переворачивается с социального бока на философский.

Точно обозначив срок нежелательной беременности главной героини в названии «4 месяца, 3 недели и 2 дня», режиссер Кристиан Мунджу и время действия обозначает максимально точно: 1987 год. Пунктуальность почти как у Алексея Балабанова в «Грузе 200», которому было важно, что на дворе не расплывчатая трясина начала 80-х, а агония в решающей стадии: уже невозможно не слышать, как тикают часы, отмеряющие последние минуты советского строя, и метафорическая гиря вот-вот до полу дойдет. У Мунджу тоже не только девушка беременна, но и эпоха, которую он называет золотым веком румынского коммунизма, чревата зародышем чего-то другого, хотя не такого уж нового, как это очевидно с дистанции в 20 лет.

На взгляд цивилизованных иностранцев, которые осенили «4 месяца…» «Золотой пальмовой ветвью», а там, глядишь, и «Оскара» к весне подгонят, картина Мунджу — типичная, так любимая ими страшилка об ужасах социализма в варварской стране. Ужасен он, конечно, в первую очередь не дефицитом материальных благ и бытового комфорта, который Мунджу обрисовывает спокойными беглыми штрихами в начале, чтобы потом уже к этому общеизвестному факту не возвращаться. В принципе, главная героиня «4 месяцев…» — не залетевшая растяпа, а ее сожительница по университетской общаге, которая знает, как не забеременеть, и вообще способна решать проблемы. Она давно приспособилась к тому, что любимый ею «Кент» нельзя купить на каждом углу, и обращается к фарцовщикам, не замечая уродливости и унизительности ситуации, с теми же машинальными навыками выживания во враждебной окружающей среде, с какими при появлении автобусного контролера она стреляет билет у незнакомого пассажира и успевает в последний момент его прокомпостировать. Подобные мелкие проблески взаимовыручки между жителями чаушесковской Румынии, погруженными в атмосферу тотального недружелюбия и подозрительности всех ко всем, когда каждую секунду по малейшему поводу приходится доставать из кармана аусвайс, гораздо интереснее в «4 месяцах…», чем штрихи к портрету социалистической Родины-матери, ставящей своих детей в безвыходное положение, в постоянную экстремальную ситуацию, заставляя их проявлять самые неприглядные качества и лишь изредка, в виде парадоксального и неожиданного исключения, — наоборот, самые лучшие. Впрочем, безответственность, о которой идет речь в фильме Мунджу, является еще не самым омерзительным человеческим качеством, а скорее нормальным, естественным состоянием, которое в условиях тоталитарного государства получает особенно питательную почву, и потому единичный случай, внезапный приступ ответственности, который накрывает подругу беременной страдалицы, производит впечатление чего-то совершенно уникального и завораживающего.

Режиссер, своей индифферентной манерой сознательно устраняющийся от комментирования происходящего, усугубляет это ощущение необъяснимости — почему один человек совершенно не задумывается о последствиях своих поступков, а другой готов взять все под контроль, — тем, что оставляет за кадром отношения двух главных героинь. Ничего, кроме вынужденного совместного проживания, их вроде бы не связывает — эмоционально ровный, бесстрастный, если не сказать флегматичный фильм не дает соседкам возможности и просто времени для проявления какого-то отношения друг к другу. Они разговаривают мало, лаконично, как два работника, объединенных общим делом, которое им надо поскорее закончить, — пока одна лежит в специально снятом гостиничном номере с засунутым в матку зондом, который должен спровоцировать выкидыш, другая должна за ней присматривать, давать ей аспирин в случае температуры и обеспечить бесследное исчезновение выкинутого зародыша. Есть, правда, один диалог, в ходе которого более сознательная героиня пытается даже не столько отчитать залетевшую дурочку за неосторожность, а хотя бы вытянуть из нее мотивы, обоснования ее поведения: где она нашла этого чудовищного коновала, почему не пошла на встречу с ним лично, зачем все время врет, в том числе и о своем реальном сроке и о том, что они сестры, — но вразумительного ответа не добивается. «Я думала…» — бормочет что-то раскорячившаяся на кровати беременная, хотя совершенно очевидно, что ни о чем она не думала, кроме того как свалить ответственность на того, кто может с ней справиться. В этом и заключается точность «4 месяцев…», описывающих психологию советского (в данном случае румынского, но это сути не меняет) человека как инфантильного создания, которому спартанские условия быта не мешают лелеять в глубине души наивную уютную мысль, что за ним всегда присмотрят — будь то государство или кто-то более сильный и трезвомыслящий.

Кристиан Мунджу без труда пускает по ложному следу зрителя, насмотревшегося душераздирающих фильмов на тему подпольных абортов, заставляя предчувствовать самое трагическое развитие событий: в лучшем случае кто-то из участников операции загремит за решетку, а в худшем — убийца своего неродившегося ребенка умрет, истекая кровью на раскладном диване гостиничного номера. На самые мрачные ожидания настраивает такой простой прием, как появление теневого гинеколога, который, во-первых, отчитывает попавших к нему в зависимость девчонок, что они сняли не ту гостиницу, которую он велел, во-вторых, не дает никаких гарантий благоприятного исхода операции, в-третьих, заламывает не ту плату, на которую рассчитывали бедные студентки, а в-четвертых, требует, чтобы обе компенсировали ему недостающую сумму сексуальными услугами. Последнее, возможно, было бы уже перебором, если бы не было показано все в том же обыденном ключе, когда, в общем-то, никакое проявление насилия над личностью не выглядит чрезмерным — нормальная процедура расплаты по счетам все за ту же безответственность. Почему та из двух подруг, что ответственней, соглашается заплатить по чужому счету и вообще возится с вляпавшейся дурехой до последнего, понятно — это своего рода аванс, предусмотрительность умной девушки, представляющей, насколько реален и для нее шанс оказаться в такой же ситуации на следующий же день. Мунджу доказывает это опять-таки обескураживающе просто — как дважды два: пока беременная ждет выкидыша, ее подруга отправляется в гости на день рождения матери своего бойфренда, который буквально в прошлый четверг кончил в нее, хотя она просила его как человека этого не делать. Вопрос ребром, что он будет делать, если она забеременеет, девушка ставит даже не потому, что ей интересно выслушать фальшивый ответ «Я женюсь на тебе», а лишь чтобы удостовериться, что рассчитывать ей, кроме себя, не на кого. Высидев в молчаливом оцепенении полчаса среди совершенно посторонних ей родственников и гостей, одновременно на десять голосов галдевших про какие-то пасхальные яйца, отчужденная и раздраженная героиня, устремившаяся к не отвечающей на телефон подруге, останавливается, чтобы поблевать в подворотне — не то ее тошнит от уже начавшегося токсикоза, не то от идиотов, за праздничным столом оравших на нее за то, что она курит в присутствии своего парня и его родителей. И хотя до этого за процедурой аборта и сопутствующими приготовлениями следишь со сдержанным, отстраненным интересом, то в этот момент ловишь себя на том, что тебе бы жалко было видеть и вторую девушку в таком же беспомощном положении, как и первую, к которой ты не успел привязаться, — а вторую-то ты уже если не полюбил («4 месяца…» вообще не тот фильм, который активно вторгается в твою эмоциональную сферу, рассчитывая на сочувствие), то хотя бы зауважал за решительность и надежность.

В этой заключительной части «4 месяцев…», когда героиня шарахается по каким-то плохо освещенным страшным трущобам с завернутым в полотенце зародышем в сумке, чтобы потихоньку выкинуть его в мусоропровод, становится совсем ясно, что фильм Кристиана Мунджу не социальная критика или агитка за легализацию абортов — так же как и «Груз 200» не о милицейском беспределе. Он пугает не неправильностью государственного устройства или законодательной системы, которую трудно, но можно скорректировать, а неизбежностью индивидуального одиночества сильной личности, вынужденной нести груз не только своих проблем, но и чужих ошибок — а то, что в данном случае ошибкой является неродившийся человек, только подсвечивает эту мысль неким инфернальным светом геенны огненной.

В описании ада на земле минимальными изобразительными средствами именно румынские кинематографисты дружными усилиями сумели в последние годы достичь какого-то филигранного мастерства, причем не только на восьмидесятнической ретрофактуре, но и на современном материале. Вспомнить хотя бы двухлетней давности румынский фестивальный хит «Смерть господина Лазареску», снятый, как и «4 месяца...», в такой же отстраненной манере, приближающейся к документалистике, которая затягивает тебя именно своим кажущимся безучастием. Автор не заламывает руки и не восклицает: «Посмотрите, какой ужас!» — а равнодушно предлагает: «Не хочешь — не смотри», но не смотреть трудно, потому что слишком узнаваемы, слишком реальны обстоятельства, в которых никто не нужен никому, кроме в лучшем случае самого себя, независимо от того, идет ли речь о молодой, полной сил девушке, которую общество заставляет рожать, или о не слишком старом еще мужчине, которого общество обрекает умирать. Настоящий тоталитаризм в обоих случаях оказывается связан не с государственным устройством, а с самой природой социальных институтов. Они хоть при казарменном социализме, хоть при самом гуманном либерализме существуют не ради отдельного человека, а блюдут интересы общества в целом. А с точки зрения общего блага рождение или смерть не самый важный факт чьей-то биографии, но один из множества одинаковых фрагментов, из которых складывается демографическая ситуация.