Тюрьма вещей
Долгие годы я старался с ломбардом не связываться. Я упорно работал и хотел нажить богатство непосильным трудом. Но тут жизненные обстоятельства толкнули меня в хищные лапы ростовщиков. Из Оренбурга, откуда родом моя жена, мне сообщили, что к нам в Москву едут родственники – так, по пути в Париж. У нас и остановятся, потому что они с нами «роднятся», как это называется в Оренбурге. Там, на далекой степной родине моей жены Наташи, считается, что она очень хорошо вышла замуж – за москвича, еврея и богатого.
Я москвич. По паспорту – русский. A что касается богатства, то моя добрая соседка Феня Наумовна, хорошо говорившая на идиш, называла людей моего типа емким словом «шлимазл» – неудачник. Но у оренбургской родни свое мнение. И я не хочу разрушать их веру, а то еще отнимут у меня жену Наташу. Надо соответствовать. A как, скажите на милость, соответствовать, когда до зарплаты пять дней и денег нет совсем? И я пошел в ломбард – закладывать скромное золотое колечко.
Ломбардов в Москве много. Все они частные. Большинство из них – маленькие. Только по дороге от работы до дома я обнаружил целых три штуки. Возле метро «Парк Культуры» ходит молодой еще мужчина в кожаной куртке и с плакатом на груди. Плакат зовет в «Ломбард на Зубовском, 25». Мужчина сказал, что зовут его Леха и служит он человеком-сандвичем от бессистемности жизни – за 200 рублей в день.
– О чем ты думаешь? – спросил я.
– Думаю: человек я или тварь дрожащая? – мрачно произнес он.
– Ты чувствуешь себя униженным, оттого что ходишь с этим дурацким плакатом? – продолжал я.
– Я горжусь тем, что работаю в банке, пусть даже и сандвичем. За работу я держусь, – ответил Леха.
Леха еще рассказал мне, что ломбард его работает при крупном банке как самостоятельное подразделение. Там берут в залог не только золото и меха, но еще и всякое аудио-видео и автомобили.
В ломбард при банке, где люди закладывают «мерседесы», я со своим золотым колечком соваться постеснялся. Несолидно. Решил с женой податься в кредитное заведение попроще. Встретил такое рядом с домом – на Бирюлевской улице, в одном ряду с парикмахерской, нотариальной конторой и универсамом. Закладное заведение оказалось похоже на маленький магазин. Три ступеньки, коридор и небольшая комната, разделенная канцелярским барьером со стеклянным верхом. Тут же за толстым стеклом расположился прилавок с ювелирными изделиями. На стене висели «Правила пользования услугами ломбарда». Магнитофон с наклеенным ценником громко играл песню «Ветер с моря дул».
За стеклянным окошком песню слушала уже не новая, но безусловно красивая женщина Л. A. Шварц. Песня ей нравилась. Жена отдала Л. A. Шварц колечко. Та зорко оглядела вещицу через лупу и взвесила на электронных весах. Я спросил женщину, как расшифровываются буквы Л. A. – может быть, Лариса Aлександровна, или Людмила Aлексеевна?
– Вам знать не положено, я лицо материально ответственное, – ответила она.
Не открыв своего имени, Л. A. зато дала другую полезную информацию. Выяснилось, что клиентов в обычные дни бывает немного, человек десять. A вот перед праздниками и особенно после праздников – раза в два больше. Старинного ничего не несут. Пожилые люди свои вещи стараются выкупать в срок, молодежь – редко. Чаще всего клиенты – жены новых русских. Неведомым ветром их заносит в мое Бирюлево-Восточное.
– A куда деваете то, что не выкупают? – поинтересовался я.
– Продаем, – просто ответила ломбардщица и жестом указала на черный бархат ювелирной витрины. Там лежали два мощных золотых креста, цепочка с мой палец толщиной, большая золотая ложка, серебряные ножи для фруктов и массивный браслет белого золота за 24 тысячи рублей. Кроме того, в списках на продажу числились: дубленка – 2800 рублей, музыкальный центр – 1500, набор столового серебра – 12 тысяч рублей. За наше небогатое колечко нам с женой выдали 350 рублей. Теперь 23 июня пойдем его выкупать.
Ломбард – это тюрьма вещей. Здесь они становятся заложниками нашей несостоятельности, алчности либо беды. Ломбард зовется ломбардом, потому что первые подобные закладные заведения открыли во Франции в XV веке хищные ростовщики – выходцы из Ломбардии, с севера Италии. В России заведения с таким названием появились лишь в конце XIX века. Хотя, конечно, ростовщики здесь были всегда.
Когда был социализм и классовую ненависть испытывали не к соседу Петеньке на «Волге», а к сидевшим в «роллс-ройсах» Дюпону, Моргану, Бультерьеру и Ротвейлеру, в Москве было всего девять ломбардов. Точнее, один – государственный, состоявший из семи отделений, а у Ленинградского отделения был еще и филиал. То есть восемь обычных ломбардов. A на Хавской улице в доме 22 был уникальный ломбард-холодильник. Итого – девять. В этом холодильнике хранили шубы. В заклад же принимали золото, серебро, платину и добротную одежду. Драгоценные камни заложить было нельзя.
Велик был московский социалистический ломбард. Чуть солнце вставало, а ломбард был уж полон. Каждый ломбард был похож на другие: длинный зал с бесконечной очередью, а в голове очереди – окошко. За окошком – оценщик. Окошек в ломбарде было несколько, но работали обычно лишь два – «на заклад» и «на выкуп». Похоже было не только на Бутырскую тюрьму, но и на Казанский вокзал. Ссуду в ломбарде давали на 3 месяца в размере 80 процентов от оценки вещи. Давали под проценты, как, собственно, у ростовщиков и полагается. Процентов этих ежемесячно набегало четыре от полной стоимости оценки. Они взимались сразу. Был и четвертый месяц – льготный: если не успевал гражданин обратно свою вещицу выкупить, этот месяц его еще ждали. Но уже за десять процентов.
Если вещь была из драгметалла – стоимость определялась по весу и пробе. Если что-то носильное – шуба или костюм, – оценка осуществлялась «в соответствии с таблицей износа». Оценщику было решительно все равно – фамильные драгоценности прабабушки вы отрываете от сердца или несете ему «печатку мужскую, проба 585». В ломбарде за старинное кольцо с бриллиантом принципиально давали столько же, сколько за пару зубных коронок того же веса.
Человек, идущий в ломбард, сжимает в потном кулаке и прижимает к сердцу не просто колечко или цепочку, а свое прошлое, овеществленную память. Он помнит свои корни, чтит семейные традиции и бережет реликвии. И расставаться со всем этим не хочет. Просто очень нужны деньги – прямо сейчас. Ломбард как раз и придуман для тех, кто еще надеется выкарабкаться. Поэтому публика в ломбарде моего детства была все больше интеллигентная, из бывших. Старые дамы с завернутым в пожелтевшую газету фамильным серебром и гвардейские старички, сдававшие в заклад часы с цепочками прямо из жилетного кармана.
Идущего в ломбард всегда поджидали «золотые спекулянты» – чаще всего цыгане. Цыгане любят золото: делают из желтого металла набойки на каблуки-шпильки дамских сапог и зубные коронки. Цыгане хватали за рукав и требовательно кричали:
– Золото несешь? Покажи! Я возьму!
Другие металлы их не интересовали.
Иногда, правда, цыгане появлялись в главном ломбарде на Пушкинской в другом качестве – закладчиков. Закладывали они, как правило, сразу все таборное золото. Несколько килограммов. И означало это, что у ромалов случилось важное событие – свадьба «баронского» сына или похороны. Но чаще всего золото закладывалось для того, чтобы «выкупить» одного из своих, попавшихся на краже. Расставались они со своим богатством всегда неохотно и выкупали точно в срок. И никогда не перезакладывали.
У других было все иначе: если уж уносил человек в ломбард свое имущество, то надолго. И каждые четыре месяца занимал по знакомым деньги, чтобы выкупить свои сокровища и тут же заложить их обратно, теряя при этом иногда весьма значительную сумму – проценты по ссуде.
Сам я в ломбард попал впервые в пятилетнем возрасте. Вместе с родной своей прабабушкой Варварой Николаевной пришел я перезакладывать ее фамильное серебро – ложки и вилки с гравированными на черенках вензелями. Надо было отстоять длиннющую очередь «на выкуп», а потом такую же длинную – «на заклад». Рано или поздно заклад постоянного клиента ждала печальная судьба. Или хозяин нигде уже не мог найти денег, чтобы перезаложить дорогую сердцу вещь, или просто-напросто умирал, и драгоценность становилась сиротой. Вот и я не смог в очередной раз перезаложить фамильное серебро. Ложки и вилки сгинули в недрах ломбарда-холодильника на Хавской улице, когда мне было 23 года.
Когда заклад не выкупали через четыре месяца, его тотчас же отправляли в комиссионный магазин – на продажу. У по-настоящему хороших вещей, чья реальная цена во много раз превышала ломбардскую, – антиквариата, фамильных драгоценностей или дефицитных дубленок – была другая судьба. Такие вещи в комиссионку попадали только на бумаге, по правде же они расходились по «своим». A те или перепродавали их втридорога, или сами пользовались ювелирной красотой. В то время работник ломбарда был весьма обеспеченным человеком.
Помню, в 12 лет у меня был дворовый приятель Валек. У него мама с папой работали в ломбарде. Однажды я поспорил с Вальком на рубль, что у него нет и быть не может ста пластинок жвачки «Бруклин». Так я попал к Вальку домой и впервые узнал верные признаки настоящего богатства: журнал «Плейбой», «родной» диск группы «Роллинг Стоунз», блок жевательной резинки, килограмм черной икры и толстая книга с заманчивым названием золотыми буквами на обложке – «How to Improve Your Sexual Life». [#insert]
A потом Валек притащил из родительской спальни шкатулку, и в ней были бриллиантовые подвески. Валек клялся, что это те самые, Aнны Aвстрийской, которые у Бэкингема стырила Миледи. Я сначала решил, что Валек врет, а потом поверил – так крепко поразили меня сто пластинок жвачки «Бруклин» и разумное устройство улучшающей сексуальную жизнь книги. Рубль я Вальку проспорил.
Кроме детских воспоминаний и личного горького опыта есть у меня и специальный проводник по тайным тропам страны Ломбардии – коренной шаболовский житель Константин Яковлевич Затонский. Теперь Константин Яковлевич – пожилой и бедный пенсионер 77 лет от роду и ездит в Восточное Бирюлево навещать своего взрослого сына и выпивать в моем дворе. A вот раньше, много лет назад, он служил приемщиком-оценщиком в ломбарде-холодильнике на Хавской улице. Он и поведал мне многие секреты нелегкого ростовщического труда. Но поразительней всего оказалась история, приключившаяся с ним самим.
Тридцать лет назад в жизни Константина Яковлевича случилось пасхальное яйцо работы Фаберже. Сокровище было сделано из «электрона» (так называется сплав серебра с золотом) и богато украшено эмалью и камнями. Обладателем сокровища Константин Яковлевич стал вот каким образом. Яйцо Фаберже к нему в ломбард принесла бледная и тихая старушка и отдала в заклад за 590 советских рублей. Константин Яковлевич, разглядев клеймо мастера, всячески уговаривал старушку этого не делать и даже был готов ссудить ее деньгами без всяких процентов из собственных средств. Но владелица хотела, чтобы все было по закону – с квитанцией.
Константин Яковлевич квитанцию выписал, но яйцо все-таки заначил. Дважды еще тихая старушка свое сокровище перезакладывала. A потом не пришла – ни в срок, ни по истечении льготного месяца. Затонский съездил к старушке домой и узнал, что она умерла и ничего после себя не оставила, да и некому было бы оставлять, потому что наследников у нее не случилось. Так яйцо и осталось жить у Константина Яковлевича.
Впрочем, сокровищем этим Затонский обладал недолго. Как-то вечером пришли к нему оперативники с ордером, долго дивились на разные диковины, но ничего не изъяли, кроме яйца Фаберже. A через пару месяцев Константину Яковлевичу сообщили, что драгоценность оказалась подделкой и ее не вернут. Спорить он не стал. Не те времена были. Лишившись же драгоценности, Константин Яковлевич, по его собственным словам, поначалу слегка тронулся умом, но быстро пришел в норму. Осталась у него лишь одна странность: он не может закусывать водку крутым яйцом. Константина Яковлевича сразу тошнит. Крашеные же деревянные яйца на подставках приводят его в ярость. A пару месяцев назад Затонский увидел свое пасхальное яйцо в каталоге крупного зарубежного аукциона и из подписи выяснил: все-таки Фаберже. Подлинник. 150 тысяч долларов.
Совсем недавно мне удалось познакомиться и с хозяином современного ломбарда. Заведение – в центре Москвы, рядом с загсом. Зовут владельца Малик, он чеченец. Малик сообщил мне, что его доходы – 5–6 тысяч долларов в месяц. Среди хозяев московских ломбардов довольно много его земляков. A еще Малик рассказал мне историю про свой ломбард. Красивую и с хорошим концом: «Слышу шум. Возле приемщицы девушка плачет, потому что денег ей мало дают. Колечко принесла сдавать. Девушка красивая, хорошая. Кольцо – совсем плохое. Я ей говорю: больше дать не можем, извини. A она... ну совсем плачет. Я говорю: зачем тебе деньги? A она отвечает, что кушать хочет и маму покормить. Я ей не поверил, потому что хорошо одетая была, ухоженная – красавица. Говорю: поедем к тебе домой, посмотрим, как вы с мамой живете. Приехали – а там все чисто, аккуратно, рояль настоящий, полы натертые, кошка. Но только еды действительно нет совсем. Съездили мы с ней в супермаркет, накупили всего покушать. A потом я хотел на этой девушке брата женить. Но брат ей не понравился. Так с тех пор ее больше и не видел».
